Аника-труженик

Аника-труженик

Рассказ

Елене Кравчук

 

Корову и теленка напои и выпусти. Да не ленись — прогони к стаду, а то опять у Стелихина огородца бросишь. Навоз вычисти, вилы за кормушкой. Объеди1 из яслей растряси по полу, а свежего сена наспускай сверху в дыру…

Ладно.

Поросенка накорми. Да смотри, чтобы не вышиб у тебя ведро-то из рук.

Ладно.

Овец выпусти вместе с коровой. Куриц накорми, вон в решете им налажено крупы. Да окошко им открой, а то забудешь опять — просидят весь день взаперти.

Ладно…

Не засыпай снова, а то прокатишь до обеда. Дров наколи, а днем маленькую печку затопи — пожарь себе хоть картошки. Сало найдешь. Из печи чугунки выстави и с паренцей, и с молоком. Большую печку закрой часа через два: май, а выстыло все, точно в феврале. Маленьку печку станешь топить — трубу-то открой и вьюшку вынь, а то напустишь полну горницу чаду.

Ладно.

За водой сходи не меньше шести раз. И скотине наноси полную кадку, и в бачок себе хоть пару ведер. В избе подмети. Надолго не убегай из дому, хватит тебе галавесить2. Мы к шести вернемся — чтоб к этому времени дома был. Поросенка тоже выпусти, пусть побегает…

Да-а, а потом его не застать.

Застанешь. Ворота пошире открой — сам забежит.

Ладно.

Ну, мы ушли. Вставай давай, не спи снова. Гли-ко3, солнце уже поднимается, а он все спит. Станешь дрова колоть — колун-от не в дровянике, а под лестницей.

Ладно.

Аника Петров садится на кровати и трет глаза кулачком. Голова как чугунная от недосыпа. Может, они правы, родители: не надо до ночи носиться по деревне с друзьями табуном, тогда больше времени останется на сон. Но иногда так увлечешься, что забываешь обо всем на свете. Вчера, например, катались в поле на пустых бочках из-под бензина — кто дальше укатит. Он проехал целых сто пятьдесят метров и ни разу не свалился. В поле место гладкое — только перебирай ногами да балансируй, как акробат в цирке, — бочка сама катится и утробно гудит на трясках. Там было шесть бочек, но одна очень большая и громоздкая, наверное на двести литров, а другая еще с бензином или соляркой — на такой недалеко укатишься, ее и с места-то не сдвинешь. Так что в гонках участвовало только четыре бочки.

А может, голова трещит еще и потому, что родители сами напустили дыму, когда печь растапливали? Однако спать хочется намертво. Значит, печь дотапливать, головешки колотить, трубу закрывать придется ему. Он всегда боится закрывать печь слишком рано, чтобы самому не угореть, а если закрыть поздно, в избе выстынет и ему опять достанется.

Аника сидит на кровати и прикидывается, что надевает рубашку: на самом же деле его клонит в сон. Вот дверь за родителями закрылась, пропуская утренний холод с улицы, их сапоги загремели по лестнице, а потом головы прошли под окошками. Он сейчас испытывает облегчение, что они больше не стоят у него над душой, но сон уже вроде как стряхнуло и появилась озабоченность: вон сколько работы назадавали! И Аника вяло бредет к рукомойнику, бренчит им. Воды, конечно, нет, приходится два ковшика залить.

Родители потому так рано встают, ни свет ни заря, и будят его, что до делянки им еще ехать двадцать пять километров, а вечером столько же назад. Лесу ближе нет, весь вырубили. Не столько работают, сколько добираются. А шоферы — они разные: Юшманов перед каждым неровно уложенным бревном на лежневке4 притормаживает, ямы и провалы объезжает, а Колоколец — тот гонит, как по шоссе. Рабочие в фургоне на лавках подпрыгивают до потолка, набивают шишки, матюгаются и стучат ему в кабину, чтобы не гнал. А Колоколец смеется и говорит, что лежневку клали спьяну мужики из бригады Пашки Бызина, сработали «как по нивелиру», лесовозы редкий день в кювет не валятся — к нему-то, шоферу, какие претензии? «Везет будто картошку, негодяй. После такой езды синяки по всему телу», — сетует мать.

Ее сын Аника на заре жизни и уже прямо с утра чувствует себя усталым старичком и ничего не соображает. Знает только, что надо выполнить задание, иначе прилетит вечером от родителей, если вернутся не в духе. Он совсем не чувствует прелести жизни, не радуется яркому солнцу, бьющему в правое окошко горницы, которое обращено на заук5, не любуется игрой пламени в широкой печи, уставленной горшками с супом, с картошкой, с паренцей, простоквашей, молоком. Он привычно выдвигает кринку с горячим топленым молоком, одним движением обдирает сверху и отправляет в рот жирную коричневую пенку, потом хватает длинную кочергу и, чуть раздвинув остальные горшки, усердно избивает самые толстые головни. Те пускают струи огня и сыпят искрами, зато теперь горят охотнее.

Аника садится за стол и уплетает творог со сметаной, а в чай щедро, до половины, льет горячее топленое молоко. Самовар еще не остыл после утреннего чаепития родителей, он слабо пыхтит паром из конфорки; заварочный чайник торчит у него наверху, как корона. Спать уже не так сильно хочется, но как подумаешь, что надо надевать сапоги, куртку, спускаться в хлев… Ох ты боже мой, вот еще испытание!

Он быстро обувается (сапоги без стелек, и холодок резины проникает через носки) и подхватывает ведро с пойлом, в котором бултыхаются крупные куски хлеба и мятая вареная картошка. (Пекарня в колхозе сломалась — хлеб выходил такой непропеченный, что из мякиша хоть скульптуры лепи, и его покупали только на корм скоту. Для себя каждая хозяйка исхитрялась как могла, выпекая пироги из покупной муки. Мать не далее как позавчера заняла весь обеденный стол, просеивая на нем муку через решето и замешивая большую квашню теста.) На зауке Аника первым делом растворяет ворота скотного двора и зовет корову, но та так долго не выходит, что приходится, огибая навозную кучу, пробираться на двор и чуть не силой отдирать корову от кормушки.

Сволочь! — ругается малолетний хозяин по-мужицки. — Тебя же на пасву6 выпускают, а ты вчерашнее сено жрешь. Я же еще не спускал свежего-то. Ксы7 на пасву! Ксы давай, а то теленок все твое пойло выпьет.

Большая красно-пестрая корова по кличке Красотка, как корабль, выплывает из ворот на лужайку. Не запахивая ворота, Аника гонит корову и теленка по-за огородами. Коровы еще не сбились в стадо, а каждая пасется сразу за своим огородцем. Аника, как только завидел Горынчихину черную, хорошенько настегивает свою, пустив едва ли не в галоп, и, посчитав, что втроем они теперь образуют стадо, вертается обратно, лупя хворостиной по голенищу сапога, как заправский пастух. Поле какое-то странное: трава на нем все лето короткая, как щетина, не длиннее, чем на площадке для гольфа. Ну и как на такой наедаться, как на высокие надои рассчитывать? Но деревенское стадо почему-то почти всегда паслось на этой скудости, а в лес или на речку уходило редко.

Распахнув ворота еще шире, чтобы осветить внутренность, и подперев их, Аника снова лезет во двор, за вилами. Навозные вилы такие грубые, тяжелые, ребристые на ощупь, все в засохшем дерьме, что противно в руки брать, однако он понимает, что наказы надо исполнять. Редкие коровьи ляпухи он скоренько спихивает в навозную кучу, вытаскивает все объеди из кормушки и тщательно растряхивает, но бревенчатый настил все равно остается мокрым и скользким. Окошко из огородца в апартаменты Красотки крохотное, грязное и заслонено лопухом, так что свет внутрь еле проникает. Самое неприятное в этой работе даже не навоз убирать, а потом в заляпанных сапогах в избу вернуться: хорошей лужи поблизости нет, а об травку сапоги очищаются плохо.

Аника не закрывает ворота, понимая, что еще кормить поросенка и кур, еще заниматься овцами и хорошее освещение потребуется. Он поднимается по боковой лесенке на сеновал. Сколько себя помнит, эту дыру, в которую спускают сено корове, он никогда не мог сразу отыскать — так она была скрыта и завалена грудами сухой травы. Коров уже давно пасли, а сена оставалось еще о-го-го сколько — половина сарая. И куда его беречь, если скоро опять сенокос? Проплутав пару минут в лабиринте сеновала и плохо ориентируясь на местности, Аника сам едва не проваливается в эту дыру, пока натеребил и свалил вниз несколько охапок.

Хоть всю ночь сопи, — изрек он и через верхний мост (избы на Севере часто как бы полутораэтажные, чтобы хоть жилые помещения не соприкасались с промерзлой землей) вернулся в избу.

«Сопи» означало — ешь, трескай, уплетай с жадностью, а вовсе не дыши с присвистом. Аника и в школьной тетради подчас лепил диалектные слова, которые учительница непременно подчеркивала, как образчик невежества. Мать целиком изъяснялась на диалекте; отец, окончив целых семь классов, употреблял их реже.

У поросенка Борьки и овец за загородкой был отдельный хлев с плотной и крепкой дверью, идти туда следовало как раз через коровьи апартаменты. Зимой Аника всякий раз боялся, что Красотка того и гляди подденет его на рога. Поросенок, когда Аника еще только выгонял корову, уже визжал и бесновался у себя в хлеву, а с ним и овцы — видать, сильно проголодались. Аника садится на табуретку на кухне и придвигает ведро. Для этого обжоры приходилось еще и готовить пойло, если родители с утра не успевали: резать турнепс, крошить хлеб, картошку и вливать бутыль простокваши. Нет, сметану с нее, конечно, снимали и простоквашу, которая сейчас загорала в печи, перерабатывали в творог — но два-три литра молочных продуктов этому нетерпеливому, беспокойному обормоту всегда уходило. Аника режет сизо-зеленый турнепс непомерными ломтями, мнет картошку, вливает в ведро простоквашу и воду и, запуская голую детскую руку по локоть, перемешивает пойло. Борьке и гулять-то, бедному, не дают, чтобы жир набирал, однако сегодня эту сволочь вместе с овцами придется выпускать на волю. Хрюкало вечно голодное!

Аника надевает холщовую рукавицу на правую руку, чтобы ведерная дужка не слишком резала ладонь, и, скривившись, как хромая скотница Лизка, с полным ведром снова спускается на скотный двор. Поросенок за дверью беспокойно хрюкает. Главное, не дать ему, гаду, выскочить из хлева и сбить тебя с ног. Окошко в хлеву побольше, чем у коровы, но свету тоже хватает на то лишь, чтобы корыто различить и мимо него не вылить. Борька визжит, как бензопила, и со всего маху ударяет Анику рылом в бедро.

Борька! Борька, стервец, я же пролью! Куда ты, сволочь, корыто запихал?

Корыто оказалось под самой овечьей загородкой и кверху дном. Все это время поросенок норовил выбить ведро из рук, пока Аника, разозлясь, не засветил ему пенделя в бок. Благодаря этому маневру удалось правильно поставить корыто и вылить в него пойло.

Сопи, гад! Через пять минут приду — выпущу тебя и подружек твоих.

Аника плотно закрывает хлев и по лесенке возвращается домой. Поросенок так чавкает и дергается, что аж на верхнем мосту слыхать. Из-за него овцы тоже беспокойны.

В печи уже почти прогорело; картошка сварилась, паренца упрела, простокваша свернулась, суп готов. С ухватом Аника управляется ловко, выставляя ближе к устью печи все чугунки, кроме паренцы. Паренца — это пареные морковь и репа; в их готовности он не уверен, а непроваренные овощи потом не истолчешь. Сладкую репу с подсолнечным маслом, зеленым луком и солью Аника обожает, но морковь довольно противная на вкус, особенно если долго прела и набухла водой. В деревенской лавке ровно ничего нет, даже селедки и масла, а то стали бы они так скудно питаться, когда двое в семье работают. Хорошо, что Красотка — удойная корова и сало еще есть с прошлого года, а то бы труба.

В доме еще один «изживленец» кроме Аники — спокойный и молчаливый кот Васька. Сейчас этот нахлебник лежит, свернувшись клубком на родительской кровати, на темно-синем в узорах покрывале, и спит. Хлопот с ним меньше, чем с другими животными. Нальешь черепеню8 молока и добавишь из супа косточку с остатками мяса, он спокойно поест и тотчас сядет на порог у двери — просится гулять. И на весь день. Сказывали, что его видели даже на другом конце деревни, а она не маленькая — шестьдесят дворов. Васька — редкостный молчун и на ласку тоже неотзывчив.

Наведя порядок в печи, Аника снова отправляется на двор и на этот раз дверь в хлев распахивает настежь. Борька уже все съел, хотя много и вырыл за борт. Вид у него озорной и отважный, живет он с энтузиазмом, но сейчас не понимает, зачем ему отворили дверь. Глаза у него чуть ли не голубые, ресницы редкие и белесые, а рыло блестит. Аникин дружок Валерка называет свиней «чудь белоглазая, финно-угорское племя» — начитался учебника по истории. Борька и правда немного смахивает на финна — такой же белобрысый.

Насопся? А теперь вали отсюда, гад! На деревню убежишь — все равно найду и назад приведу.

Поросенок, не дожидаясь тумака, прыгает через высокий порожек и мимо навозной кучи стремглав вылетает в проем ворот на лужайку. Доволен донельзя и, кажется, прямиком чешет в лес, который от избы в тридцати шагах.

И вы тоже валите, пока не наподдавал, — говорит Аника, открывая жердяную загородку к овцам.

Овец пять штук, они существа пугливые и упрашивать себя не заставили — гурьбой ломанулись мимо хозяина, но побежали не за поросенком, а сразу налево на заук и оттуда на деревенскую улицу. Станут опять грызть недостроенный сруб возле Елькиной избы.

У Аники «чувство глубокого удовлетворения», как часто говорят по радио: все родительские задания он выполнил, домашние уроки сделал. Можно и отдохнуть, да тут вспоминает про кур. С ними-то вроде проще всего, а ведь они сидят взаперти до сих пор. Вдоль скотного двора птичнику отведено узкое пространство меж внешней стеной и хлевом, где сидит Борька. Там им оборудован насест, кормушки и жердочки, однако места мало, а зимой такие бывают холода, что можно поморозить гребень. Если сильно холодно, закуток курам отводят прямо в избе, в прихожей под лавками. Насыпешь им туда пшенки — только стукоток стоит, так клюют.

Опять про вас забыл.

Аника отодвигает ставню в куриной избушке, и первым из окошка показывается большой медно-красный петух. Едва пролезает — такой толстый. Он немедленно спрыгивает наземь и начинает охорашиваться. Обычно он еще и кукарекает после этой процедуры, но сегодня отчего-то молчит. Следом за ним в строгой очередности через окошко выходят куры, и Аника их считает.

Одиннадцать! Все правильно. Сейчас решето принесу с крупой, не расходитесь.

Он возвращается в дом уже по домашней лестнице, которая ведет на верхний мост. Он спешит, он суетится, потому что осточертело, потому что он еще маленький, чтобы его так заваливать работой, потому что еще дрова колоть и за водой идти. Но куры свою порцию еды получают: Аника высыпает всю пшенку из решета ровной желтой струйкой в старый желоб, приспособленный под кормушку курам. Те выстраиваются, как солдаты в казарменной столовой, и начинается дробный перестук.

Аника снова в избе, идет в горницу и, встав на стул, включает радио на полную мощь. «Беднейшие слои населения Соединенных Штатов Америки единым фронтом вышли на протесты против грабительской внутренней политики капитализма. Нескончаемый поток демонстрантов льется по Манхэттену и Брайтон-Бич. Намечены демонстрации и в английской столице в Гайд-парке…»

Кот Васька на кровати открывает сперва один глаз, затем второй. Его грубо потревожили неуместным шумом из «радева», но он уже выспался и, пожалуй, готов перекусить. Похоже, младший хозяин совсем ошалел, потому что время еще детское и можно бы еще поспать. Вон гиря на ходиках еще до полу не дошла, а она доходит в одиннадцать — тогда ее надо снова поднимать.

Что, поди, и тебе жрать охота? — осведомляется Аника у кота, слегка поглаживая его по теплой рыжей шерстке. — Сейчас мы с тобой устроим брэкфест. Знаешь, как по-английски — завтрак? Брэкфест. Они там жрут круглые сутки, включая обед и полдник.

Васька задорно потянулся и зевнул, а потом без предварительных приготовлений спрыгнул на пол, избегая рук хозяина, и направился к черепене. Он всегда вел себя так, точно в избе никого больше не было. Аника последовал за ним готовить «брэкфест»: себе поварешку-другую капустного супа, а коту — косточку оттуда и вечерешнего молока с устоем9. Кот уже справился, что черепеня пуста, и теперь сидел на лавке, обвившись хвостом, — ждал.

Мы беднейшие слои населения, понял? Мы сейчас тоже пойдем протестовать. Дров можно и вечером наколоть, а за водой после обеда схожу… Поросенка пойдешь со мной искать?

 


1 Объеди — объедки, остатки корма.

 

2 Галавесить — увиливать от дела и других к тому склонять.

 

3 Гли-ко — гляди-ка.

 

4 Лежневка — дорога из настланных бревен.

 

5 Заэк, завэк — пространство между двумя соседними домами.

 

6 Пасва — пастбище.

 

7 Ксы — окрик, которым погоняют скотину.

 

8 Черепеня — глиняная миска.

 

9 Устой — сливки.