Армейские записки

Армейские записки

Строитель и «комсомолец»

 

Своих командиров по военному училищу я помню поименно до сих пор. Это были настоящие профессионалы своего дела. Науку нам преподнесли хорошую, и многим из них я подражал на протяжении всей своей офицерской службы. Командиром батальона курсантов у нас был полковник Михаил Петрович Деревенцов по прозвищу Батя. Его уважали и боялись не только курсанты, но и офицеры. Правда, никто и никогда на него не обижался. Батя был фронтовиком и имел боевые награды. Понедельник в войсках был командирским днем, и назначаемых в наряд по ротам с воскресенья на понедельник называли у нас «смертниками». Дежурных и дневальных Батя очень часто снимал за плохо убранную территорию и отправлял на занятия. После обеда «смертники» заступали в наряд снова. Строгий, но справедливый комбат приходил по понедельникам к пяти утра. Часы можно было сверять!

Товарищ полковник! Во время моего дежурства происшествий не случилось, — докладывал дежурный по роте.

Как не случилось? Территория-то не убрана! У вас перед входом в казарму два бревна валяются. Я о них чуть не споткнулся.

Бревнами Батя называл спички.

Поднимайте старшину. Пусть назначает новый наряд, — звучал приказ комбата.

Я на месте, товарищ полковник, — отвечал всегда встававший к его приходу старшина роты. — Наряд еще с вечера на всякий случай назначен.

Молодцы! — благодарил Батя за правильное понимание текущего момента.

Не знаю почему, но этой оказанной честью курсанты гордились.

Меня сам Батя с наряда снял!

Командиром роты курсантов был майор Василий Александрович Дудка. Тоже уважаемый офицер. Звали мы его просто по фамилии, тут и никакого прозвища выдумывать не надо было. Спокоен и уравновешен до невозможности!

У него нервы толще каната, который мы на спортивных праздниках перетягиваем, — шутили курсанты.

Перетягивание каната ротный ценил высоко и называл его вторым после шахмат интеллектуальным видом спорта.

Вначале курсанты недолюбливали нашего взводного — капитана Валерия Степановича Родина, но потом и ему все «грехи» простили. Мужик все-таки был толковый. Симпатичный, подтянутый, хороший спортсмен, и в глубине души он, наверное, желал нам только хорошего. Прозвали мы его Строитель, потому что первым словом, которое произносил он, войдя в казарму, было «строиться».

Интересная с ним история получилась, но Валерий Степанович сам был в ней немного виноват. Каждые выходные он по собственной воле приходил в казарму и мучил нас своими построениями. По этому поводу он говорил, не скрывая, что-то вроде того: «У вас курс молодого бойца будет до выпуска продолжаться. Сделаю из вас образцово показательную роту. Меня заметят и повысят…»

Но кто же свою личную военную тайну перед всем строем озвучивает?

Управа на Валеру нашлась очень быстро. Однажды капитан пришел в училище на какое-то торжественное собрание с женой. Было видно невооруженным глазом, что супругу он боится больше, чем комбата и начальника училища, вместе взятых…

После этого, как только Строитель в очередной выходной день появился в казарме, к телефонной будке сразу же подбежал дневальный и позвонил домой взводному:

Посыльный курсант такой-то! Позовите, пожалуйста, капитана Родина.

Его нет, — отвечал удивленный голос жены. — Он в училище. А что случилось?

В училище его тоже нет. Командир батальона его уже два часа разыскивает. Передайте, пожалуйста, когда он появится, чтобы срочно в училище прибыл…

Жестоко? Возможно, но ведь и нас тоже надо было понять. Сработало удивительно быстро, со второго звонка. Больше по личной инициативе Строитель в училище не появлялся.

 

В Донецком училище каждый из курсов имел свое наименование по названию известных в то время кинофильмов. Например, первокурсники были «Без вины виноватые», второму курсу было «Приказано выжить», третий курс звали «Веселые ребята», а четвертый — «Их знали только в лицо».

Так вот, когда я принадлежал к категории «Веселых ребят», то в очередной раз нарушил воинскую дисциплину. Что ж! Бывает с каждым. За это понес справедливое наказание — лишение увольнений. У нас это называлось «посадить на цепь».

В одно из воскресений в послеобеденное время я с такими же провинившимися находился в казарме и, лежа на койке, разглядывал потолок. Было очень скучно. Вдруг прозвучала команда: «Смирно! Дежурный по роте — на выход!» Все соскочили с коек и расправили одеяла. Лежать на койках в обмундировании строго запрещалось, и за это можно было усугубить свое и без того безнадежное положение. Правда, можно было раздеться, аккуратно сложить форму и лечь под простыню и одеяло. Но это делалось редко. Было просто-напросто лень заправлять кровать снова.

В казарму зашел Строитель вместе с капитаном — помощником начальника политического отдела училища по комсомольской работе. «Строиться!» — приказал взводный. Если Валера в тот момент был помощником дежурного по училищу, и его посещение было вполне прогнозируемым, то визит «комсомольца» не предвещал ничего хорошего. Капитан был уже седоват, и, наверное, про таких сложили тогда песню «Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым!». Он организовывал нам многочисленные вечера танцев и встреч с девичьими группами студенток. В Донецке среди прочих вузов были музыкально-педагогический институт, медицинский, институт советской торговли, университет. Но нам с ними было неинтересно. Недотроги какие-то и чересчур правильные. Да и про студенческую бедность в то время анекдоты слагали. Раз десять бывал на таких встречах, и только один раз нам предложили пачку печенья и бутылку лимонада на троих. В училище нас кормили довольно неплохо, но это были вечерние мероприятия, и ужин переносился на полночь. На голодный желудок не очень-то повеселишься. Что по такому поводу еще сказать, кроме одного: «Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда».

Строитель и «комсомолец» продолжали спорить.

Понимаешь, Серега, — говорил наш Валера, — не могу я тебе дать людей. Не могу!

Построив нас, они отошли, снизили громкость голоса, и до нас доносились только обрывки фраз: «стройтрест №5», «бригада маляров-штукатуров», «пятилетка за четыре года».

Совсем обнаглели эти гражданские, — прошептал кто-то из курсантов, — нам еще не хватало малярами стать и пятилетку за них досрочно выполнить.

Молодец Строитель! — добавил мой друг Шура Коваль. — Он за нас борется, не хочет, чтобы мы на чужого дядю работали. Я его все больше и больше уважаю.

Подойдя вплотную к нам, офицеры продолжали.

Понимаешь, Валера, — сказал «комсомол», — я могу сейчас позвонить начальнику политотдела. Он позвонит вашему Бате, тот — Дудке, а Дудка — тебе. Вот и все. Но ни тебе, ни мне этого не надо. Спросят они: что, сами такой простой вопрос решить не могли? Мне вдует начпо, а тебе — Батя. Скажут, мол, по таким мелочам в воскресенье беспокоят…

Валера твердо стоял на своем.

Тебе нужен четвертый курс. Я как помощник дежурного по училищу официально разрешаю — он в твоем распоряжении.

Да я там уже был. Их след собака не берет! Да пойми же, стройтрест уже за курсантами автобус прислал. В шесть вечера начало.

Мы переглянулись. Вот это наглость! Да еще старшекурсников им подавай!

Где хоть этот стройтрест находится? — спросил кто-то у курсанта Простакова, который был дончанином.

У черта на куличках, часа полтора ехать надо.

Ладно, смотри, — сказал Валера «комсомольцу». — В этом строю двадцать человек. Каждый из них «герой». Ты в школе химию изучал? Помнишь фокус с лакмусовой бумажкой? Так вот, если ее приложить ко лбу любого из моих курсантов, то на ней сразу же появится четкая надпись: «Я — злостный нарушитель воинской дисциплины». Хоть это тебя успокоит? Нельзя их везти в стройтрест! Сейчас я тебя познакомлю с каждым, чтобы ты узнал, кто и за что «сидит». Это «залетчики» не взводного, не ротного и даже не батальонного уровня. Они в мировом масштабе отличились. Вот перед тобой курсант Бырин. Находясь в городском парке культуры и отдыха, он пил пиво, не обращая внимания на начальника кафедры партийно-политической работы полковника Зеленко. Даже не поздоровался!

Я его просто не заметил. Он в «гражданке» был. Откуда я знал, что он тоже пиво любит, — ответил Володя.

Идем дальше. Братья Чукановы. Спали во время утренней физической зарядки под кроватями. Кому попались, ребята?

Заместителю начальника училища полковнику Коцюку.

Ты только послушай, — продолжил Строитель, — за это меня и ротного драли так, что в кабинете Коцюка штукатурка с потолка сыпалась! Следующий — дважды герой. Курсант Добудько. Имеет до сих пор «двойку» по физической подготовке. Норматив на три километра выполнить не может. По этой причине, находясь в самовольной отлучке, не смог убежать от военного патруля, чем опозорил честь всей роты. Несмываемое пятно позора! Так что, Серега, — продолжал взводный, — у нас разносторонние нарушители. Вот, например, Шелудков и его компания. Вместо того чтобы готовиться к занятиям, играли в карты на самостоятельной подготовке. Взяты на месте преступления с поличным заместителем начальника учебного отдела полковником Давыдовым… Курсант Коваль. Опоздал из увольнения на два часа. Продолжим?

В этот момент «комсомолец» училища замер на месте. По выражению его лица было видно, что он удивился бы меньше, если бы перед ним стоял сам Генеральный секретарь ЦК КПСС.

Это курсант Дунько? — спросил он. — Не может быть!

Володю «комсомолец» очень хорошо знал. Его как примерного и образцового курсанта, кандидата на золотую медаль часто приглашали по комсомольской линии на различные городские и областные встречи талантливой и одаренной студенческой молодежи…

Как он сюда попал?

Строй курсантов дружно рассмеялся. Володя Дунько просто-напросто «переучился». Во время самоподготовки он отпросился, как всегда, в читальный зал библиотеки училища поработать над очередным рефератом. Под вечер его стало клонить ко сну, и Володя, сидя за самым дальним столом, лег на составленные стулья и уснул. Библиотекарь его не заметила и закрыла читальный зал, сдав библиотеку под охрану дежурному по учебным корпусам. Пропажу обнаружили во время построения на ужин. Вариант, что Дунько может, как говорил наш Валера-Строитель, «ускакать в город на самокате», даже не рассматривался. В это просто невозможно было поверить — гордость курса! Заподозрили самое неладное. Позвонили библиотекарю, которая заверила, что опечатала пустой читальный зал. К десяти вечера мы прочесали все подвалы, чердаки, спортивные городки, учебные корпуса и казармы. В ротной канцелярии собрался военный совет — командир батальона, замполит, наш командир роты Дудка и взводные. На повестке дня, кроме организации дальнейших поисков, стоял и не менее важный вопрос — стоит ли докладывать о ЧП начальнику училища? Доложили, и часа через полтора генерал был уже в нашей казарме.

Шел двенадцатый час ночи, а Володя все спал. Открыть и проверить читальный зал, куда отпросился Дунько, не догадались ни генерал, ни Батя, ни мы…

Проснувшись, Володя, конечно, перепугался и попытался выбраться через окно, но было очень высоко. Тогда он начал кричать — и его услышали. Про то, что в читальном зале есть телефон и можно было просто позвонить в роту, отличник учебы не сообразил.

Пусть учится по выходным, — сказал начальник училища, — никаких увольнений до отпуска!

Здесь уж не поспоришь! Строитель продолжал знакомить помощника по комсомолу с «лучшими людьми» курса.

Среди них даже замкомвзвода есть. Сержант Гончаров. Мы бы его давно с должности сняли и разжаловали, да заменить некем. Кроме него, эти ребята вряд ли кого слушаться будут. Понимаешь, курсанты не мной наказаны и не ротным. Их сам Батя увольнения лишил.

«Комсомол» решил подвести итог.

Ну что? Звонить мне начальнику политотдела или нет?

Строитель задумался.

Ладно, — сказал он, — дам тебе не двадцать, а десять человек. Это мое последнее слово.

«Комсомол», скрепя сердце, согласился.

Курсант Коваль! Выйти из строя на три шага.

Есть!

Посмотрев на Шурика, Валера опять задумался и через несколько секунд скомандовал:

Кругом! Встать в строй.

Шура так и не понял, радоваться ему или огорчаться.

Понимаешь, — сказал Строитель «комсомольцу», — ты говоришь, чтобы я выписал им увольнения до двадцати четырех часов, а вдруг кто-то из них напьется? Назначат расследование, и первым вопросом будет «Где ты пил?» Ответят: «В стройтресте». А как вы туда попали? Прозвучит: «Капитан Родин отправил». Мне это надо? Сделаем немного по-другому, — сказал Валера и скомандовал.

Равняйсь! Смирно! На первый-второй рассчитайсь!.. Выбирай себе, Серега, кого душа пожелает. Хоть первых номеров, хоть вторых.

Давайте вторых, — попросил «комсомолец».

Нет проблем. Вторые номера, выйти из строя на три шага!

Было видно, что первые номера очень обрадовались, но из приличия глядели на нас с сочувствием.

Слушаем меня внимательно, — продолжил Валера, — сейчас получаете парадную форму и снова строитесь на окончательный инструктаж. Десять минут времени. Понятно?

Товарищ капитан, а зачем нам парадная форма? Мы же красить едем, — сказал кто-то.

Да вы что, совсем сдурели! Вы едете на банкет, посвященный досрочному, за четыре года, выполнению пятилетнего плана женской бригадой маляров. Сразу всем заявляю, что если кто-то приедет с малейшим запахом спиртного, то будет сразу же отчислен из училища.

Лица первых номеров сразу же стали мрачными. Здесь уж как кому повезет!

«Комсомолец» не унимался.

Надо взять одиннадцатого человека. Это наш с тобой взаимный интерес. Среди них нет ни одного сержанта. Гончаров был первым номером. Ты говорил, что они только его слушают. Порядка будет больше.

Да забирай. Одним больше, одним меньше.

А вечер удался! Да еще как! Несмотря на пройденные годы, помнится почти все. Возле КПП училища нас ожидал автобус с комсоргом стройтреста. Женщина бальзаковского возраста с папиросой «Беломорканал», элегантно стряхнув пепел, хриплым голосом воскликнула:

Мальчики, да какие вы все красивые! Наши девочки вас еще заранее, за полгода заказали. А ваш капитан-комсорг хоть и пообещал, но забыл. Его через обком комсомола сегодня по этому поводу на работу вызвали. Мы вас на этом автобусе и обратно в училище доставим. Хорошо, что согласились. Наши девчата — это не студентки-интеллигентки. Это — рабочий класс, пролетариат, гегемон и авангард нашего общества. Кстати, меня Кларой зовут.

«Будем звать Кларой Цеткин», — почти одновременно подумали все.

Ребята, — спросила она, — а вы нашим девушкам что-нибудь покажете?

А что надо показать? — удивился за всех Шура Гончаров.

Художественную самодеятельность.

Все успокоились. Минут через пять замкомвзвода доложил всем свое решение.

Действуем по обстановке, без тренировки. Первым номером придется спеть нашу любимую песню «Вот кто-то с горочки спустился». Построимся по двое и пройдем строевым шагом по периметру зала. С отмашкой рук, все как положено. Впереди я. Командовать «правое или левое плечо вперед» не буду. Поворачиваем сами. Потом в любом случае будет передышка, а за это время готовится Витя Лысенко.

А что я должен делать?

Расскажешь всем свою любимую миниатюру про больную ногу.

Так меня заместитель начальника политотдела со сцены клуба во время смотра художественной самодеятельности чуть ли не пинками согнал. Сказал, что более тупого номера он еще за всю свою жизнь не видел.

Здесь на «ура» пойдет. У нас нет другого выхода. На твою физиономию посмотришь — и уже смеяться хочется.

Понял…

Если там есть гитара, то следом за тобой будет петь Коваль. Споешь что-нибудь?

Конечно.

Сержант Гончаров подвел итог и сказал, что по опыту прошлых мероприятий больше ничего не надо. В любом случае после этого начнутся «танцы, манцы, зажиманцы».

Банкетный зал Дома культуры стройтреста № 5 встретил нас не только громкими и продолжительными аплодисментами, но и криками восторга. Бригада состояла примерно из тридцати пяти человек. Трое или четверо мужчин, входивших в нее, быстро оценили обстановку и поняли, что конкуренция бесполезна. Молча они потянулись в бар.

Нами был показан, как говорят сейчас, мастер-класс. Строевую песню подпевали все без исключения, а когда на сцену зала вышел улыбающийся Витя Лысенко, то на самом деле все стали держаться за животы от смеха.

Идет человек по городу и видит карету, на которой написано «Поющий кучер». «Прокачусь», — подумал он.

Витя так правдоподобно все изображал, что стало интересно всем, в том числе и нам.

Вы действительно поете? — поинтересовался мужчина у кучера.

Так точно, барин! Садитесь. Что попросите спеть?

Когда барин садился в карету, то у него нога попала в колесо.

Нога попала в колесо, — сказал он.

Кучер взмахнул кнутом, ударил лошадь и запел: «Нога-а попала в колесо!»

Ой, нога, нога, нога!

Ой, нога, нога, нога-а-а! — пропел, почти как Шаляпин, Витя Лысенко.

На истеричный хохот в банкетный зал сбежались даже гардеробщицы и прочий обслуживающий персонал.

Мы плотно покушали. Подавали даже горячее. Нам предложили выпить на выбор вина или шампанского.

Облико морале, — сказал замкомвзвода, но потом исправился, — не более одного бокала. Чем-нибудь зажуем.

В тот момент, когда я вместе с младшим из братьев Чукановых (старший номером не вышел) развлекал сидевших за столом девушек, нас попросили временно помолчать. На сцену поднялся с гитарой Шура Коваль.

По просьбе трудящихся я исполню песню, которую выпускники нашего училища поют своим невестам. Называется она «Увезу тебя я в тундру».

Шура запел, и все пустились в пляс.

Хоть в тундру, хоть на Северный полюс, только позовите! — кричали нам. Девчата были старше всего на два-три года.

В конце песни в банкетный зал влетели с криками «Э гей!» Володя Добудько и Шура Гончаров. Володя на карачках изображал оленя и был очень на него похож. К его голове были привязаны оленьи рога, взятые из гардероба. Шура, одетый в женскую шапочку и какой-то цветной халат, щурил глаза и изображал чукчу. Он управлял «оленем» и подстегивал его какой-то палкой. «Оленья упряжка» сделала круг по залу и уехала обратно. Действительно было здорово!

Шуру Коваля не отпускали со сцены…

Еще одна военная песня, — сказал он. — «Ни минуты покоя, ни секунды покоя!»

Провожали нас со слезами на глазах. Было видно, что если бы увольнение было не до двадцати четырех часов, то нас растащили бы по комнатам общежития. Клара Цеткин бегала с листом бумаги и записывала наши фамилии.

Мы вам благодарственное письмо на имя начальника училища вышлем и пригласим еще раз!

Обязательно укажите в этом письме фамилию нашего начальника капитана Родина, — сказал замкомвзвода, — все это стало возможным только благодаря ему.

Вот вам и злостные нарушители воинской дисциплины!

Улыбающийся дежурный по училищу спросил нас:

Ну что, ребята, оттопырились?

Так точно!

Ужинать пойдете? Дежурный по столовой ждет. Капитан Родин на одиннадцать человек расход оставил.

Спасибо, нас там покормили, — ответил Шура Гончаров.

А чем вас там кормили, капитан Родин просил проверить, — сказал дежурный и обнюхал каждого.

Ничего не понимаю. Вы там что — один лавровый лист ели? Идите отдыхать…

Через две недели в училище из стройтреста пришло благодарственное письмо, которое зачитали на построении. Валере Родину объявили благодарность, и он очень удивился. Нас же поощрили более солидно — именно тем, о чем мечтали все мы. Кстати, по значимости это поощрение в уставе стоит первым. Называется оно — снятие ранее наложенного дисциплинарного взыскания.

 

Теория и практика

 

На четвертом курсе в нашем Донецком высшем военно-политическом училище появился новый преподаватель кафедры партийно-политической работы подполковник Александр Николаевич Божко. Курсанты прозвали его Гриша-злодей. Но совсем не потому, что он был плохой человек. Просто была у него линейка с такой вот надписью. Брал он ее с собой на каждую лекцию, семинар и практические занятия. Кстати, спросить, для чего она ему, мы так и не решились.

Преподаватель был добрейшей души человек. И в этом я убедился лично.

На первом же занятии Гриша-злодей предупредил, что будет проверять конспекты лекций и периодически проводить летучки-пятиминутки по пройденному материалу. Одну из лекций я пропустил по причине несения службы в наряде. Разумеется, конспекта у меня не было, списать не получилось. Попались мне тогда ленинские нормы партийной жизни.

Дело осложнялось тем, что двойка была сразу же выставлена в журнал успеваемости учебной группы. Меня это абсолютно не устраивало, так как на субботу и воскресенье я был записан в увольнение — получил приглашение на свадьбу друга — Шуры Кулика. Тем более он женился на белоруске. Познакомился с ней в Бобруйске, когда был там на войсковой стажировке. Эта двойка автоматически лишала меня возможности повеселиться в кругу лучших друзей — из списков увольняемых сразу вычеркивали.

Взяв с собой Шурика, я подошел после занятий к преподавателю. Мой друг объяснил, в чем дело, и тоже попросил Гришу-злодея дать мне возможность на следующий день исправить оценку.

— Он у меня на свадьбе свидетелем должен быть, — соврал Александр для убедительности.

— Ладно, — сказал преподаватель, — дам. Хотя, это и не в моих правилах. Завтра утром перед началом занятий подойдете ко мне с журналом. При себе иметь конспект с восстановленной лекцией и шпаргалочку с ленинскими нормами партийной жизни в пяти экземплярах, написанную, естественно, собственноручно. Так легче усвоите материал. Кстати, пользоваться ни конспектом, ни шпаргалкой не разрешу. Нормы партийной жизни выучите наизусть и доложите устно. Понятно?

— Так точно, — обрадовался я. — Разрешите идти?

Преподаватель задумался.

— Постойте. Получается, что вы слишком легко отделаетесь. Выучите-ка наизусть еще и принципы партийного руководства. Отдельно в пяти экземплярах их тоже законспектируйте. На всякий случай.

После обеда меня вызвали в ротную канцелярию — по окончании занятий все взводные журналы сдавали туда.

— Ну что, неуч? Как ты докатился до такой жизни? — спросил командир роты майор Василий Александрович Дудка. — Своей двойкой ты снизил все показатели роты.

— И взвода! — добавил капитан Валерий Родин.

— Тут вот рапорт курсанта Кулика лежит со списком. Ходатайствует об увольнении на сутки приглашенных на свадьбу. Мы посовещались и решили, что вместо этого ты с субботы на воскресенье заступишь дневальным по роте, — сказал Дудка.

— Я понимаю: двойка по высшей математике или радиотехнике. А тут партийно-политическая работа. Одно «ля-ля, тополя», — едко добавил взводный.

Я взмолился:

— Дайте мне шанс!

В ответ прозвучало:

— А мы что — против? Ровно через неделю исправляйте. Вы что, об этом первый раз слышите? Этот срок установлен учебным отделом.

— Товарищ майор, — продолжал просить я, — курсант Кулик не даст соврать. Гриша-злодей завтра утром двойку пообещал исправить.

— Как, как ты сказал? Какой Гриша, какой злодей? — начальники даже приподнялись со стульев.

Отступать было некуда, и я объяснил, что так мы прозвали нашего нового преподавателя. Офицеры рассмеялись.

— А почему злодей? — спросил ротный.

Я рассказал про линейку.

— А что он на лекциях по партийно-политической работе измеряет? — спросил взводный. — Длину ваших замполитовских языков?

Офицеры захохотали. Но мне в тот момент было не до смеха.

— Ладно, товарищ курсант, — подвел итог майор Дудка, — рассмешил ты нас. Только за это разрешаем пересдачу досрочно. Но запомни на всю жизнь — никаких сепаратных переговоров за спиной своего начальства. Ты забыл, кто тебя кормит и обувает? Отцы-командиры или преподаватели? Это тоже норма жизни, только армейская.

— Огромное спасибо, — чуть не прокричал я. — Разрешите идти?

Все требования преподавателя я выполнил в полном объеме. Правда, посидеть пришлось почти до трех часов ночи: вместо самоподготовки мы в тот день по закону подлости почти до отбоя разгружали какие-то грузы на железнодорожной станции.

Особенно меня утомила писанина, а не зубрежка. Но ведь это были сущие пустяки в сравнении со свадьбой друга!

— Молодец, — сказал подполковник Божко, — но на пятерку исправить не могу. Только на четверку.

— Большое спасибо!

Через полгода мы сдавали Александру Божко экзамен. Вытянув билет, я улыбнулся.

— В чем дело? — поинтересовался преподаватель.

— Ленинские нормы партийной жизни!

— Сможешь без подготовки ответить?

— Легко…

— Забирай зачетку, оценка «отлично».

Через полгода по партийно-политической работе состоялся еще и государственный экзамен.

— Ленинские принципы партийного руководства, — доложил я членам Государственной экзаменационной комиссии. — Разрешите отвечать без подготовки.

— Давайте!

— Спасибо,  — сказал мне после ответа генерал  — председатель Государственной экзаменационной комиссии, пожимая руку. — Оценка — «отлично».

 

Через восемь лет, уже в звании майора, я слушал на сборах политработников в кабульском Доме офицеров очередной разнос члена военного совета — начальника политотдела армии генерала Щербакова.

— Я все понимаю, — говорил генерал залу,  — опыта у вас предостаточно. Но ведь и теорию нельзя забывать! Теория и практика — это звенья одной цепи. Честно говоря, мне было очень стыдно, когда ни один из офицеров политотдела армии не смог доложить проверяющему из Главного политического управления ленинские нормы партийной жизни и принципы партийного руководства. Такую ерунду несли! А ведь эти нормы и принципы являются нашим путеводителем. Вот и сейчас, — продолжал он, — найдется ли среди вас, прибывших сюда со всего Афганистана, хоть один офицер, который сможет это сделать?

За время учебы в училище и последующей службы в войсках я твердо усвоил рожденные жизнью нормы офицерского поведения, правда, немного отличные от ленинских. Никогда и ни на кого не жаловаться — это себе дороже, а если что-то серьезное случилось, то и без тебя разберутся. Никогда не искать правду — бесполезно. Не задавать вопросов начальству  — таких офицеров не любят. Никогда не высовываться и не хвастаться  — так в любом коллективе легче сойти за своего. Но в этот раз меня немного «заклинило»…

Желающих ответить не нашлось, и генерал медленно повторил вопрос.

— Ленинские нормы партийной жизни?

Сидевшему рядом со мной заместителю начальника политотдела дивизии я тихонько сказал:

— Смогу ответить, если надо.

— Так что же ты молчишь?

Замначпо мгновенно поднял руку и встал.

— Товарищ генерал-майор! В нашей дивизии такие офицеры есть. Вот рядом со мной сидит товарищ майор…

— Докладывайте, — сказал член военного совета.

В зале воцарилась гробовая тишина. Все повернули ко мне головы. И я выступил.

— Этого просто не может быть! Даже в теории. Все это помнить невозможно, — донеслось до меня от сидевших неподалеку офицеров.

— Наверное, у него была какая-то шпора.

— Да нет. Я внимательно смотрел. Он наизусть докладывал.

— На все сто уверен, что это репрессированный преподаватель военно-политического училища. Что-то натворил, и его в Афган сослали.

— Не похож. Слишком молод.

— Молодец! Садитесь. А принципы партийного руководства кто-нибудь знает? — задал вопрос член военного совета.

Зал отвечал тишиной… Я решил больше не отрываться от коллектива и сидел молча, но генерал обратился ко мне сам.

— Встаньте, пожалуйста. Мне кажется, что принципы партийного руководства вы тоже знаете, но из скромности молчите. Если не трудно, то доложите их всем присутствующим.

Когда генерал так обращается к майору, то тут уж ничего, как говорится, не попишешь.

— Докладываю… — начал я ответ на вопрос.

Тут уже и генерал Щербаков смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Сидевшие в зале продолжали шептаться:

— Это какой-то инопланетянин…

Заместитель начальника политотдела дивизии был старшим нашей делегации. Он тоже являлся выпускником Донецкого училища. Мало того — мы с ним в одной роте учились, только он выпускался из нее, а я поступал. Разница в четыре года.

— Откуда ты все знаешь?

— Товарищ подполковник, долго рассказывать надо, разрешите чуть позже.

После окончания сборов член военного совета вызвал меня вместе со старшим.

— Как он характеризуется?

— Положительно.

Я предлагаю вам должность в Кабуле, в политотделе армии.

— Спасибо, товарищ генерал-майор, но если можно, то я в дивизии останусь. С людьми работать интереснее, чем с бумагами. Да и с коллективом сдружился.

— Как хотите. А откуда вы?

— Из Минска. Пятый гвардейский отдельный армейский корпус.

— Прекрасная республика. В Белоруссии я больше десяти лет прослужил. Лучшие годы… — сказал член военного совета.

— Пользуясь случаем, товарищ генерал, — продолжил я, — передаю вам привет от начальника политотдела корпуса полковника Вакара. Извините, но мне это только сейчас удалось.

— Да ничего…

— Он говорил, что постоянно сменял вас.

— Да, все так и было. Сменил меня на должности замполита танкового полка, а потом стал вместо меня начальником политотдела дивизии в Уречье. Передавай ему тоже привет. Вопросы, товарищи офицеры?

— Товарищ генерал, — обратился мой замначпо, — вы в Афганистане уже два года и три месяца. Почему вас не меняют? Вся армия это обсуждает. Солдатская молва говорит, что вы добровольно на третий год остались.

— Да что вы, ребята! Я тоже домой хочу. Просто вместо меня в Союзе никого найти не могут. Один генерал медкомиссию для стран с жарким климатом не прошел, другому полковнику по семейным обстоятельствам отсрочку дали. Ищут!

Мы переглянулись: вот это да! Нам казалось, что на самом верху с заменой проблем не бывает. Приказ — и все. А тут совсем по-другому. Я знал с десяток офицеров-добровольцев, которые писали по несколько рапортов с просьбой направить их в Афганистан, но их не пускали. А те, которых отправляли в приказном порядке, бывало, как говорят сейчас, и «косили».

На крыльце нас окружили офицеры нашей дивизии.

— Давай рассказывай, — сказал, сгорая от любопытства, замначпо. — Откуда среди нас такой умный?

— Понимаете, товарищи, — начал я, — в нашем училище на четвертом курсе появился новый преподаватель…

Через год, за пару месяцев до замены, мы снова прилетели в Кабул на аналогичные сборы. В конце мероприятия, когда люди уже выходили из зала, меня громко окликнули по имени. Расталкивая выходивших из зала офицеров, ко мне чуть ли не летел Сергей Жихарев, с которым вместе учился в одной роте. Мы обнялись.

— Вот это встреча, девять лет не виделись!

— А ты не изменился.

— А ты стал в два раза шире, — ответил я. — Где сейчас служишь? По эмблемам вижу, что в десанте.

— Здесь, в Кабуле. В «полтиннике». Знаешь такой полк?

— Конечно, родная белорусская дивизия.

— Я бы тебя не заметил, — продолжал Серега, — если бы не моя десантная братва. Видишь, сказали мне,  во втором ряду майор сидит, крайний слева. Он больной на всю голову: учебник партийно-политической работы наизусть знает. Так это мой друг,  говорю я, мы с ним вместе в училище учились. Что ты там натворил?

— Понимаешь, Серега, — вздохнул я, — повторяю только для тебя и твоей десантной братвы. Помнишь подполковника Божко по прозвищу Гриша-злодей? Так вот, однажды он поставил мне двойку по летучке…

 

Рассказал я все это четыре года назад таким же, как и сам, запасникам.

— Ну, ты и сказочник! — не поверили слушатели.

А через пару месяцев два моих товарища, улыбаясь, подошли ко мне.

— У нас для тебя сюрприз есть. Догадайся, что у нас в портфеле?

— Понятия не имею.

Один из них достал… учебник партийно-политической работы.

— Очень долго искали. Все хранилища библиотек перерыли, но — нашли. Ну что, слабо вспомнить ленинские нормы и принципы?

— Вы что, мальчика нашли? — возмутился я. — Мне еще не хватало на «дембеле» экзамены вам сдавать!

— Все ясно, — переглянувшись, сказали мои товарищи друг другу.

Ладно, — подумав, согласился я. — Но понимаете, ребята, жизнь вносит свои коррективы. Появляются новые принципы. Один из них называется: «под лежащего офицера коньяк не течет». Давайте поспорим…

Ударили по рукам, и минут через пять я был готов к ответу. Ошибся один раз, но совсем незначительно.

— Да-а, — сказал один из моих товарищей, — идеи Ленина в тебе до сих пор живут.

— И побеждают, — добавил я.