Азъ

Азъ

Предисловие Алексея Кокотова

Наследие Сергея Владимировича Петрова — властелина и обновителя русской рифмы, кудесника поэтического перевода, эрудита-полиглота и несравненного знатока русского языка, одного из считанных поэтов прошедшего века, говоря о котором уместно и не стыдно вспомнить о «грамотее и стихотворце» и «силаче необычайном», — выходит из под спуда трудно и медленно. Три объемистых тома его стихотворений, напечатанные в 2008 и 2011 годах московским издательством «Водолей», так и не нашли пути к широкому читателю — слишком мал был мгновенно разошедшийся тираж.

Центральная часть оригинального поэтического наследия Петрова – поистине титаническая поэма «Азъ» — не вошла в водолеевский трехтомник и до сих пор остается неизданной. Причины понятны — качественная подготовка поэмы к печати слишком трудна для нынешних издательств. Рукопись поэмы — полторы сотни огромных листов (в поэме 7797 стихов) писаных полууставом, на полях (справа и слева) — цитаты-лейтмотивы (от Паскаля до Пришвина, от Андерсена до Аввакума) на дюжине языков (от латышского до древнегреческого), кто сейчас в России в состоянии поднять такую махину?

Александра Александровна Петрова, вдова поэта, сообщает:

«Любимым произведением Петрова была драматическая поэма «Азъ». Она прошла через всю его жизнь — он начал ее в молодости, еще до посадки, а последние исправления вносил в текст незадолго до смерти. Эта поэма — уникальное явление в русской поэзии. Я могла бы ее сравнить только с «Железной мистерией» Даниила Андреева (Петров ее не знал — он вообще ничего о Д. Андрееве не знал, тем удивительнее сходство строения и интонации), только там — большая история, судьбы страны и мира, а здесь все происходит внутри одной-единственной человеческой души».

Настоящей публикацией мы хотим немного приоткрыть дверь, ведущую в заповедный мир «Аза», для широкого читателя. Мы печатаем один из вариантов вступления и небольшой фрагмент из второго явления (стихи 258–356).

Алексей Кокотов

 

* * *
Азъ есмь и усумняю Явь и ямы сути я
И мнится мнѣ, что нѣкогда Ты жизнь была моя,
А нынѣ собранъ есмь самъ я, какъ бурная семья,
И умъ природы мается в личинахъ бытiя,
А смерть прикрыла снѣгомъ пасть во снѣ, какъ полынья,
И я себѣ истецъ, видокъ, отвѣтчикъ, судiя…
С Авосемъ я живу и голосятъ со мной семь Я.

 

* * *
Азъ:
Я усумняюсь до того, что самъ себѣ – какъ Азъ,
И кажется, что жизнь и смерть держу я про запасъ.
По временамъ я продаюсь: годъ – горю, счастью – часъ.
Я существую, какъ судьба – мечась, стучась, кричась,
А мысль ползетъ какъ мышь, въ нутробу, какъ въ лабазъ.
Ужель я самъ себѣ еще не изданный указъ?
Меня живутъ иль самъ себѣ я есмь единый Азъ?

Меня гласятъ, и голосятъ, и голосуютъ,
На части чувствами кривыми полосуютъ,
По чести потчуютъ подъ сердце кулакомъ
И по уху орутъ о томъ, что я невнятенъ.
И слипся ликомъ я въ кровавый полукомъ
А онъ – какъ умъ съ тѣнями темныхъ вмятинъ.

Азъ есмь единъ во множествѣ всѣхъ лицъ,
Единый день моихъ страстныхъ седмицъ.
Я – жизнь и казнь на тысячу частицъ,
Я – боль, и быль и правда небылицъ,
Я- первоявь моя и вихрь чужихъ явленiй,
И мнѣ не одолѣть самоопредѣленiй,
Ибо я имъ опора и предѣлъ.

Когда бы я хоть малость порѣдѣлъ!
А то меня вокругъ такая тьма,
А то меня такая уйма злая,
А то меня такая кутерьма
Изъ плача, воя, хохота и лая,
Такая зѣворотая орава,
Что самъ себѣ и слѣва я и справа,
И впереди, и сзади и вокругъ,
Какъ въ хороводѣ пьяныхъ дѣвок-рукъ.
Но словно сонъ отвѣсный и скалистый
Въ меня вступаетъ Самъ, язвительный и мглистый.
Кѣмъ, Богомъ иль Судьбой онъ разрѣшится,
Какiе камни станетъ утверждать,
Какiе казни будетъ учреждать –
О томъ я не хочу ни думать, ни гадать!
Чѣмъ, какъ слезу, мнѣ истину рождать,
Куда разумнѣй истины страшиться.

Я самъ хожу иль ходятъ мной на споръ
Съ каких-то черствыхъ почернѣлыхъ поръ?
Судьба моя! Игра наградъ и каръ ты!
И мнѣ три времени закрыты, какъ три карты.
Трикраты! Но зачѣмъ у игрока
Къ небитымъ картамъ тянется рука?

До подла подлиннымъ, до горя горнимъ
Стою всей прорвою. Меня невпроворотъ!
Я руки выдеру, глаза я вырву съ корнемъ,
Я заклепаю слухъ, лишу я права ротъ
Разинуться, какъ ровъ, от удивленья
И буду самому себѣ явленья.

Азъ есмь. Я чувствую и умствую. Но кто я?
Какое нѣчто? Весь ли я со мной?
Иль часть себя? Иль что-то препростое?
Иль дымъ бездомный и Содомъ срамной?
А всѣ вопросы – страстные простои?
И мимо все? И самъ я только мигъ?
А въ мiрѣ мимъ иль миΘъ? Возникъ ли я изъ книгъ,
Возней ума, какъ кознями томимый,
Когда предметы тѣсной пантомимой
И до-языческимъ праязыкомъ
Изображаютъ мiровой законъ,
Грозящiй пальцемъ испоконъ
Природѣ, сбившейся въ огромный комъ?
И око, охая, вращается въ оковахъ –
Въ отчаянныхъ кругахъ изъ точекъ бестолковыхъ.

Пустынное пространство – набекрень
И время на оси совсѣмъ свихнулось.
Нѣтъ ничего. Ничто лежитъ, какъ лѣнь,
Лѣнь беспредметная, какъ сверхъявленье,
И на погибельное удивленье
Во мнѣ, какъ въ длинной дрёмѣ шевельнулась
Чужого голоса родная тѣнь.

Верхомъ на голосъ – словно на коня! -
Какой онъ масти, мороченъ ли, яръ ли?
Отъ касти къ касти проскачи меня,
Пегасъ мой, голосъ! По ухабамъ дня!
И нынче я въ себѣ – какъ будто въ ярлѣ.
Иль онъ во весь размахъ, стоверстый моностихъ,
Занесся мной, и мы сплошной голов(о)ногъ?
Какой судьбой меня, какою тьмой настигъ
Мой скорбный баловень, конекъ мой горбунокъ?

Дорога кривонога и горбата,
А время кривозубо и щербато.

Отъ истинъ желчью черною лѣчась,
Сначала жизнь остановлю на часъ,
Движенiю не дамъ покуда хода –
Пусть постоитъ вокругъ широкая природа!
Мнѣ жизнь – какъ всяческая рознь и разнь,
Она и казнь моя, и блазнь,
Охота смертная и жадная боязнь.
Ну а теперь, когда въ ней мыслей никакихъ нѣтъ,
Ни чуждыхъ, ни моихъ, пускай она притихнетъ!
Я ей, собачьей: Цыцъ! Остановись!
И, какъ надъ прорвою, самъ надъ собой нависъ.
А можетъ быть и надо мной нависли,
Какъ тучи съ громомъ – и безъ грома – мысли
И не перуны въ нихъ, а перемѣнный токъ,
И на часахъ я, какъ на коромыслѣ
Покачиваюсь, какъ двойной итогъ?
Когда меня и уйма и орава,
Пусть мрачнаго, но яростнаго нрава,
То, если разсудить и горестно и здраво, -
Орава уйму не переоретъ,
А уйма никогда ораву не уйметъ.

Иль можетъ быть Меня и Мнѣ тьма темъ?
Но не хочу я стать одной из тѣх системъ,
Которыя бы я на откупъ далъ гадалкѣ,
Ученой пифiи, воздвигшейся на свалкѣ
Бокъ-о-бокъ въ перебранкѣ съ симъ и съ тѣм.

И все-таки одинъ я съ Прочимъ, какъ съ Ничѣмъ!
Но мнѣ оно, Ничто – какъ нѣкий пень
Нетесанный, какъ смертная колода,
Какъ обрывающаяся Ступень,
Когда ни выхода, ни входа,
Когда нельзя ни скокомъ, ни ползкомъ.
Я вбитъ коломъ въ Ничто. Но какъ страшна свобода
Существовать великимъ пустякомъ!

Ну пусть я – колъ, ошметокъ или комъ,
Колода или колоколъ стозвонный,
Пусть бью с размаху, словно тузъ червонный –
Я только около себя, какъ сонъ, рывкомъ,
Творящiй не свои дѣла.

Не сокола, а Ярла, какъ орла –
Клекочущую тѣнь на волю выпускаю,
Своей охотою его таскаю,
Своею волей на охоту. Близко ловъ,
Погоня, травля, вихрь колоколовъ!
Орла съ плеча! Ощерились пороки.
Играть въ орлянку! Бей по банку, тузъ!
Да и въ кутузку! Я, какъ звѣрь въ чужой морокѣ,
Мечусь, метаюсь и мятусь.
И банкъ мечу и самъ же бью по банку,
И ставлю цѣлый умъ на нищего туза,
На слезный крапъ, на музу-оборванку,
На мѣченые лживые глаза.

Въ недоуменiи я говорю: не мѣшкай!
Дери себя на части, но не трать!
А вчужѣ – отъ себя отдѣлаюсь усмѣшкой,
Промашкой ставъ и рѣзвою прорѣшкой,
Но вынужденъ играть и выбирать
Межъ гордецомъ-орломъ и грѣшной решкой.

Возьму судьбу Ягу. Ужель меня убудетъ
И самъ себе я стану просто тать?
Меня ли выборъ быть собою нудитъ,
Но хочетъ, какъ посуду, опростать?
Предметы жизни мнѣ – однѣ примѣты,
Когда тѣла вещей лишь нищетой одѣты.
И сколько ихъ, и сущихъ и не-сущихъ,
Медлительныя тулова несущихъ,
Какъ телокъ жертвенныхъ и какъ невинный Срамъ,
Туда, где Божiй умъ разинутъ, будто храмъ!

А справа от меня и слѣва на отлетѣ
Двѣ праведныя дѣвы не изъ плоти,
И я, одно изъ быстрыхъ лицъ надѣвъ
И поглядѣвъ на неодѣтыхъ дѣвъ,
Сужу отчаянно и обалдѣло,
Что каждая изъ нихъ поменьше, чѣмъ полдѣла.
Вѣдь дѣва Истина, правдива, да не иста,
Истоты въ тощей нѣту ни зерна.
Неистовая Вѣра и терниста,
И правильна, да только не вѣрна.
Пусть дѣвы съ головы до пятъ правдивы,
Пусть будутъ обѣ всласть и въ масть и въ диво,
Я остаюсь при мнѣ и се есмь Азъ,
Единый, но отрѣзанный семь разъ,
И все по-разному, на свой покрой.

Огромный голос:
Играй и козыряй, тузомъ по Богу крой!

Азъ:
Но тузъ ли Азъ? Но ту ли карту крою?

Огромный голос:
Попробуй быть подъ стать герою!

Азъ:
Но какъ войду я в роль богатыря,
Одно сумненiе боготворя?

Огромный голос:
Играй в герои!

Азъ:
…………………..Голосъ нагло-голъ

Огромный голос:
Любая ставка – роль себя былого,
И боль себя.

Азъ:
Плыву, какъ Первослово …

Огромный голос:
А имя ищетъ свой сполна глаголъ.
И надобно судьбѣ, чтобы всегда по роли
Слова-герои ерунду пороли,
А головы орали отъ тоски,
Натыканы на частоколѣ,
Какъ скорбные скудельные горшки.

Азъ:
Помилуй, злоязычная Стихiя!
Нарѣчiя – какъ адскихъ рѣкъ разливъ.
Яга моя, русалка, Атихiя!
Тебя до музыки безумной разозливъ,
Бьюсь о тебя, бѣда моя и Муза.
Ты – безвоздушная моя обуза,
А я живу, не дуя даже въ усъ,
Пусть въ роли обалдуя, да живусь!
Вотъ такъ и будемъ мы съ тобой: я – житься,
А ты – то нѣжиться, а то яжиться.
Разинута, какъ полынья,
Любовь твоя и похоть ледяная.
Мнѣ прорвой смертною та яма водяная.
У проруби стою въ ораньи воронья,
Во рвани правды, въ рубищѣ вранья,
Быть начиная, словно вспоминая.
И каждый глазъ мой, какъ огромный лазъ,
Подъ вѣчнымъ вѣкомъ на замкѣ. И усумняюсь Азъ.

 

* * *
Муза:
Откинулась я всей душой назадъ,
Зарей горячечной алѣя,
И вотъ черезъ бурливый темный садъ
Воспоминанiемъ бѣжитъ аллея,
И башмачкомъ я въ свой ступаю слѣдъ,
Забывъ о яблочно-румяномъ лѣтѣ
И свѣтлой просѣкою изъ далеких лѣтъ
Я выхожу къ осенней Летѣ.
Прохладный бѣлый дым клубится надъ водой,
Мерцаютъ холмики во снѣ загробномъ …
И мнѣ ли въ лопухи зарыться головой,
Въ беспамятствѣ лежать темноутробномъ?
Не рой мнѣ яму памяти, не рой!
Сама исполнюсь силы плодотворной
И стану яростной землей сырой,
Тяжелой матерью, родильницею черной.
Тогда набухнетъ скорбь во мнѣ бугромъ
И грудь назрѣетъ – два холма кипучихъ.
Заколочу въ утробу небу громъ
И нищенкой пойду по свѣту въ драныхъ тучахъ
Я – морось сѣрая досадъ, заботъ, невзгодъ,
Лѣнь животворная и молнiй рвенье,
Я – милый вѣку мигъ, а мигу новый годъ,
Прикосновенiе и откровенье.

Азъ:
Затмилась высь ума. Кипящiя сирени –
Глаза твои. Всѣй музыкой разсѣй
Свой звонкiй дождь! На голосъ твой сиренiй,
Как стая рыбъ, несется Одиссей.
Въ твоихъ зрачкахъ, как в глубяхъ неба, гиня,
Захлебывается пловецъ …
Какой тамъ Одиссей! Я – горестей ловецъ,
А Ты – лишь въ дальней старинѣ богиня.
Но если буря с горя кораблю
Кормило – в щепки и въ клочки вѣтрило,
И если я во весь просторъ скорблю,
То какъ бы Ты со мною ни хитрила,
Я все-таки одну Тебя люблю.

Ты – драгоцѣнный звукъ, мерцающiй въ ушахъ,
Ты – неприкаянная Магдалина,
Ты овидь черная, русалка в камышахъ,
Ты – длинная, туманная долина,
Ты – чистота, Ты – честь неодолима,
А я, я – рыцарь твой и кривоногiй шахъ.
Мнѣ, одинокому, Ты – нѣжность и понука.
Бываетъ такъ, что вѣкъ не подниму,
И липнетъ лѣнь, и кукишъ кажетъ скука
И масла постнаго еще сулитъ къ нему.
А лѣнь распахнута румяной бабой,
Вспотѣвшей отъ бездѣлья ввечеру,
Тяжелой, саломъ пахнущей любавой,
Какъ задъ, зажаренный на собственномъ жиру.
Помимо воли бабья эта баня
Такъ задана, что страсти, не табаня,
Ныряютъ, словно в омутъ, къ ней въ жару.
Забывъ цвѣты и звѣзды въ волосахъ,
Уранiя, босая въ небесахъ,
И по землѣ бѣжишь Ты босоножкой,
Дикаркой Золушкой, по-ланочьи сторожкой.
Рутандля Ты, Офелiя, Олеся!
Увитая плакучей повиликой,
Явилась Ты и кроткой и великой
Съ чужою ночью нѣжно куролеся.
Будь Ты изъ грозных норнъ иль сонныхъ инокинь,
Будь Ты порука иль морока,
Глаза судьбы иль бѣльма рока,
Чемъ хочешь будь, но не покинь
Меня, на комъ я самъ – какъ вѣрныя вериги,
Будь милостива мнѣ, отшельнику-разстригѣ,
Когда я книгой, какъ колодой, легъ,
От Первослова Сущаго далекъ.
Умъ зыблется, а сумракъ развороченъ …
Разумно могъ бы дни рубить и я,
Но я, какъ вѣчность, точенъ и подточенъ.
Такъ помоги начать мнѣ книгу Бытiя!

Муза:
Ты мыслишь вскользь, и вкривь, и вкось,
Живешь ты наобумъ и на-авось,
Не разобравъ, гдѣ лѣво, а гдѣ право.
Я думала, что ты иного нрава.

Азъ:
И вкривь и вкось пускаю я сужденья,
Дабы хоть такъ спастись отъ заблужденья.
Не зарекаюсь нищенской сумы,
Но каюсь – мнѣ страшны огромные умы,
Которые какъ фараоны,
Сидятъ, вѣками вваянные въ троны,
И на меня глядятъ какъ мѣдные законы,
Изъ полупросвѣщенной тьмы.
Въ паноктикумѣ, средь такихъ колоссовъ
Я лишь бочкомъ да ощупью философъ,
Но у Тебя я в шелковомъ долгу,
И если я божусь тебѣ да лгу,
Такъ иначе, ей-правда, не могу.
И не хочу. Я въ мiровой музей
Заглядываю, словно ротозей.
И я тамъ язва, та болѣзнь,
Что вещи разъѣдаетъ до утробъ,
Съ Тобой же я и Пѣсней Пѣснь,
И строфы травъ и тропы тропъ,
И рѣчи рѣкъ, – с Тобою есмь
И чудодѣй, и жизнеробъ.