Белый ветер

Белый ветер

* * *
У негра, раздающего листовки
Цветочной лавки на Цветном бульваре
Узнала, что смешного в белом цвете.
По мнению раздатчика листовок,
Нет белого в природе. Не бывает.
Нет куриц, нет яиц (в его стране
Никто не ест ни то, и ни другое,
Вот рай, должно быть, для домашней птицы).
Зубов у крокодила тоже нету
И если крокодил кого-то тяпнул,
То не физически, а, так сказать, духовно.
Намерением, а не пастью.

Всё белое – пустоты. Их нельзя
Использовать. Но можно наблюдать.
Нет белых птиц, но сам полет бывает.
Нет белого песка, но есть дорога.

И, наконец, смешное. Здесь, у нас
Мы – люди, думаем, живём себе, живём.
Но нет. Нас –нет. Лишь наше шевеленье.
Нет наших лиц, волос и даже тел.

«А белые цветы?» – спросила я,
Увидев на его рекламной робе,
Что нынче вы букет из белых лилий
Сумеете купить с хорошей скидкой
В цветочной лавке на Цветном бульваре.
«Тем более смешно», – ответил он.

Весь город пуст. Здесь продают ничто.
И только он и несколько знакомых
Здесь будто бы играют в чью-то жизнь:
Рисуют документы, по которым
Приходят слушать ветер в институт,
А вечерами бродят по бульвару
И получают деньги за прогулки.
Откуда-то, из белой пустоты.

«А как же с вами мы разговорились?
Ведь я ничто?» – спросила я его,
Возможно, слишком лёгким, женским тоном
Он посмотрел куда-то вдаль, туда,
Где вздрогнул светофор, и вот, толпа
Метнулась на зелёный к эстакаде.
«Должно быть, снова ветер», – он ответил.
«Так хочется порой поговорить».

«А наш язык?» – не отставала я. –
«Ведь с вами мы общаемся по-русски!»
«Не так давно узнал я языки
Язык огня, язык воды и ветра.
На этой территории, в Москве,
Нам безопасней с ветром говорить.
Тогда есть шанс добыть немного пищи
И быть всегда в тепле и там, где хочешь».

«Но что же в этом всё-таки смешного?»
«Смешно, когда ничто рождает нечто.
Допустим, деньги из ничто родятся.
Ну, или звуки. Или даже буквы
В библиотеке нашей институтской.
Смешно всё это», – он обвел рукой
Весь мир вокруг.

Я фыркнула: вот чёрт,
Ещё один философ отыскался.
Смешно – так смейся, что стоишь, качаясь,
у памятника клоуну часами?
Но нет же. Ты стоишь, чтоб кушать.
Видать, смешно тебе, да не особо.

«Тогда всего хорошего», – сказала,
И побрела к себе домой в Уланский.
Но, перейдя бульвар, я обернулась.
Он всё стоял, сверкая объявленьем,
о том, что лилии теперь охапкой
вы можете за сущие копейки
Купить в цветочной лавке на Цветном.
Стоял и вдаль смотрел, как смотрят вдаль
Слепые старики из кинофильмов.
И я зачем-то вдруг рукой махнула
Не то что бы ему, а просто так,
Как будто ветер руку вверх подбросил.
И там, на том конце бульвара,
В ответ махнул рукой мне незнакомец
Тот самый негр, живущий в пустоте.

Прошло уж больше часа. Я пришла
Домой. Тут прибрала на кухне,
Затем взялась за Интернет. Сижу.
Смотрю Фейсбук. Но думаю о нас.
Что, если все мы – чёрт возьми –лишь ветер?
Не лёгкий воздух, а, скорее, сгустки.
Возможно, уплотнение… Как пар.
Разумная такая атмосфера.
Но разве это что-либо меняет?
Мы белые. Мы пустота. И что?
Что в этом, блин-компот, смешного?..

 

Купе

Москва-Астрахань
Моему коту Масюсе

*
Когда рыбак огромным сомом
Усатым, жирным и больным
Должно быть, ободравшим бок
О гальку или о причал…
Когда рыбак огромным сомом
Ворочается тяжко в душном
Купе, и в этой духоте,
Давящей звуки, точно сели
Сентябрьского прилива, стонет…
Приди ко мне, мой серый друг,
Мой друг ушастый, мой любимый,
Устройся на плече, сощурься
И дай мне в этом невозможном
Стучащем омуте уснуть.

Невероятная интимность
Таких подробных путешествий
Должна быть чем-то вроде кармы,
О ней в Фейсбуке говорят
С надеждой: «будет плюсик в карму».
Тук-тук, тук-тук. И ты лежишь
В консервной банке с чужаками
А, стало быть, тебе везёт.

Тебе не тотчас же везёт -
Такое трудно бы назвать
Вообще приличным словом. Нет.
Тебе чуть позже повезёт.
Когда из этой душегубки
Ты выйдешь в холод на рассвете
И будешь знать, что ты жива.
И этот мутный путь закончен.

*
Мой серый зверь, приди ко мне.
Когда-то ты любил консервы.
А я сейчас вполне съедобна,
Паштет, желток, желе в железке,
Мой хрящ, мой жир, мой сок под прессом
Чужих видений замещает
Меня саму. Приди, приди.
Дай мне почувствовать на коже
Всю страсть твоих прозрачных жал.

Быть может, проколов мне кожу,
Проколешь ты и эту сталь,
Глухие стекла, дерматин,
Освободишь меня отсюда,
Из чрева, из червя, из змея,
Ползущего в ночной степи.
И дашь мне кровью, дашь мне сердцем
Ты дашь возможность мне дышать
И слушать твой хрустящий храп.
Хорал, хрипение, порханье
Сухого мотылька в гортани.
Ну, или где рождает звук
Таинственное тело кошки.
Освободи меня, прошу.
Пусти на воздух. Дай уснуть.

*
Рыбак ворочается, стонет.
Он на соседней полке грезит
О рыбах малых и больших.
Во сне он превратился в рыбу.
Должно быть, чтобы лов был лучше,
Он должен вжиться в образ жертвы
И повести её умело
В кошмаре сна на крюк, на смерть.

А завтра –завтра он посмотрит
На плотный хвост, на чешую,
Потянет и рванет за губы
Холодного сома и что-то,
Как коготь, острое пронзит
Его потухший мозг. И смех
Его замрет на миг. И руки
Вдруг дрогнут. А затем опять
Рванут. И это наважденье -
Что боль он будто ощутил
В лице, в губах, в усах и в шее,
Что сам он –грузный сом, он рыба,
Оставит рыбака навеки.

«Должно быть, солнце. Я сгорел.
Нужны мне чёрные очки
И шляпа круглая, с полями». –
Решит, вытягивая тело
Речного бога из воды.
Но это – завтра. А теперь…
Теперь он умирает в лодке,
Лупя по доскам плавниками.

А нам с тобой его не жалко.
Сиди, сиди, мой кот, тук-тук.
Пусть острый человечий запах,
Сочащийся сквозь невод сна,
Не отвлекает нас от кармы.
Сегодня –мука. Завтра –плюсик.
Мы это выдержим, пройдем,
Промчимся, проползём, проспим…
Шепчи мне хищный шепот в ухо.
Ты здесь. Я чувствую. Тук-тук.

 

* * *
(перевод с западноевропейского)

Ты так мечтала быть овцой кудрявой,
Коровой златорогой с щедрой плотью,
Пастись среди лугов, рожку послушно
Внимать, не ведая о скорой скорби.
Или младенцами двумя родиться –
Двумя одновременно. Пусть наполнен
Один любовью будет и весельем,
Другой же – стойкостью и храбростью военной.
Когда настанет их последний день,
Один отравится, испив из тяжкой чаши
Напитка ревности, другой среди сраженья
Падет, копьем пронзённый. Станет слава
Надгробием для дивных этих братьев.
Так ты мечтала. Озером любуясь,
Хотела превратиться тотчас в краба
И черным панцирем соперничать своим
С дитятей гор, обсидианом строгим.
А то, завидев, как играет солнце
На берегу песчаном и песчинки
Сверкают, точно искры, ты желала
Стать львом могучим и пустыней править.
Как ты мечтала! Но – увы! – судьба
Насмешлива: ты одинока,
Ты вся в тоске, ты – грустная девица.

И всякий вечер, засыпая, ты молилась:
Увидеть бы себя холодной вещью,
Внутри, снаружи – только ты: отрада,
Любовь и снисхождение хозяев.
А то – почувствовать себя угрюмой тварью,
Членистоногой, с жадным круглым чревом,
Смолистым черным ядом напоённым,
И жалом метким поражать паучьим
Всех без разбора: и врага, и друга.
Или кентавром стать во сне – чудесно!
Четырехногим и двуруким. С луком
И стрелами весь день кружить по чаще,
Охоте предаваться и в убийстве
Усматривать и волю, и забвенье.
А иногда желала стать виденьем,
Ужасным призраком, увенчанном рогами,
Что длинное чешуйчатое тело
Влачит по скалам, сторонясь светил,
Животных и людей, в слоистом мраке.
Тебе мечталось вдруг побыть кувшином
Со звонкой влагой. И в своем стремленьи
Ты ощущала, что теперь бездонна.
Но сон охватывал тебя. К несчастью,
Ты становилась только скользкой рыбой,
Печальной плоской безотрадной рыбой,
Закрученной водоворотом сильным,
Несущейся вперед, к Левиафану.

 

Интуитивная гусеница

Шерлок, как всегда, берет третий экипаж.
Прилипает к лакированной подножке, затем – к бархатному сидению…
Точно палочник из ужастика, взбирающийся на десятый этаж.
Он так же хрупок и так же изящен. Полупрозрачен, как пресловутый мираж.

То ли дело я. Тяжелая и плотная,
Свинцовая Рапунцель в темноте колодца.
Колодца, вывернутого наизнанку, торчащего вверх, как булавка,
О которую можно навсегда уколоться…

Выхожу за первого встречного.
Покупаю первый попавшийся дворец.
Оглядываюсь на первый же окрик,
Кладу богатство в первый же сберегательный ларец.

Мне некогда ждать третьего. Мой мир слишком зыбок.
Он разворачивается и осыпается, наподобие древнего свитка.
(Понятия не имею, откуда и о чём этот свиток).
Я не сыщица и не чтица. Я интуитивная гусеница. И у меня лишь одна попытка.

 

Проклятие
(Из «Норвежского цикла»)

По ночам он становится маяком.
Скатывается с горы, точно снежный ком.
К самому прибою, по ягелю прямиком.

Туда, где камни морщат рты, как киты,
Туда, где берег похож на вяленые жгуты
Где брызги слишком солёны, а волны слишком круты.

Он встает с фонарём в своём просмолённом лбу.
Прищурив единственный глаз, завернув в усмешке губу.
И сияет так, как будто бы тьма в этом мире – табу.

И там, где вдали чернеет водоворот,
Каждую ночь его пёс превращается в утлый бот,
И преданно крутится, не щадя свой дощатый живот,
И плывёт на свет, к хозяину, хрипя и плюясь, плывёт.

Но едва только розовый шлейф накрывает горы вдали,
И снег разгорается так же, как в очаге угли,
И наступает утро, а вместе с утром – прилив,

Он выключает фонарь и смотрит на горизонт.
А потом бредёт домой – прозрачный, точно озон.
В сенях – его тощий пёс, похожий на рваный зонт,
Приплыл. Проснулся. Пора псу оросить газон.

И так уже триста лет. Мёртвый пират без руля.
Без ветрил. Без сердца, без глаза. Без покоя. Без корабля.
Должно быть это проклятие, или временная петля.
Он мечтает, как будет прощён, как примет его земля.

По утрам, забыв, зачем ему дан урок,
Чувствуя, что без сил, что пуст и что одинок,
Он не смотрит на пса, упорно ползущего за порог,
Чтобы отметить точку, где может закончиться срок.