Журнальный мир

В день, который мы празднественно воспоминаем в сии минуты, кто хотел в Иерусалиме мог видеть невозбранно, долго и почти в осязательной близости Царя Иудейского, не всегда, как и всякий царь, доступного всем. На него указало судебное объявление, прибитое над ним к древу казни. Если бы приснопамятные волхвы от восток пришли в Иерусалим в то время, им не нужно было бы спрашивать: где есть рождейся Царь Иудейский (Мф. 11:2). Он был у всех на глазах. Но и тогда, как звездочетцы искали и нашли небоявленного Царя в убогой храмине (если все еще не в Вертепе) Вифлеемской, им не могло не показаться странным, что такая высокая личность так не по-царски давала видеть себя. Что же бы они подумали, если бы искомый Царь Иудейский обретен был ими повешенным между злодеями, всеми оставленным, опозоренным и безнадежно вопиющим в виду неминуемой смерти? Может быть и они, как Пилат, спросили бы его: Убо царь ли еси Ты? — на что, конечно, тот же был бы ответ: — Аз на сие родихся, и на сие приидох в мир (Ин.18:38).

Братия слушатели! Чуть мы проведем в мысли вынужденное судебным допросом признание: Аз на сие родихся, — как перед нами очертывается уже другое обстоятельство, имевшее существенное отношение к сему самому рождению. В подобной Вифлеемскому Вертепу храмине Назаретской слышится о том же самом, но из другого мира, признание: тем же и рождаемое Свято, наречется Сын Божий. И даст Ему Господь Бог престол Давида отца Его и воцарится в дому Иаковли во веки, и царствию Его не будет конца (Лк. 1:32–35). — Но какое же может быть воцарение на веки, и мыслимо ли царствование без конца? Надобно потому думать, что тут дело идет не о иудейском царе и царстве, хотя и говорится о Давиде и Иакове. На сей Голгофе, у сего Креста тайнобожественного, вдобавок к благовестию Архангела, еще раз износится слово о царстве, необъяснимое приемами обычного суждения. Один умирающий говорит другому: помяни мя Господи, егда приидеши во царствие си (Лк. 23:42). — Как же приидет, когда сейчас умрет, и как помянет, когда не приидет? О царствии, казалось бы, не могло быть и речи потому. Какое царство, когда нет царя?

Итак — что же? Мы — не волхвы с живоверующего Востока, ищущего везде следов и указаний Божества, — не миродержавные римляне, гордо посмевающиеся одному из порабощенного народа, очевидно казавшемуся им с умаленным умом, — не иудеи, ласкательно предательски заверяющие: не имамы царя, токмо кесаря (Ин. 19:15); — мы — верующие в Тебя, мы — собравшиеся к Тебе с отдаленнейших пределов излюбленной Тобою планеты, мы — христиане, спрашиваем Тебя, своего Христа: убо царь ли еси Ты? На сей детски дерзновенный вопрос наш пусть отвечает нам Твое Евангелие.

Возвратимся еще раз к волхвам. Когда они покланялись воспетому ангелами Младенцу, как царю, Матерь Его все, что видела и слышала, слагала в сердце своем. Ни отрицать, ни подтверждать того, чему предстояло сбыться в будущем, она не могла. И через 12 лет все еще находилась в том же недоумительном состоянии духа. Когда, вместе с Иосифом, она неожиданно услышала от сына-отрока: не весте ли, яко в тех, яже Отца моего, подобает ми быти (Лк. 11:49), то не выразумела, говорит Евангелист, сказанного Им, — не выразумела, может быть, потому, что имела в мысли отца отрока Давида, а отрок Божий говорил об Отце-Боге. Предсказанное Архангелом воцарение Его в дому Иаковли, конечно, не могло быть забыто воспитанною строго (как видно из вдохновенной «Песни» Ее при встрече с Елисаветою), в преданиях славного прошедшего богомудрою Материю. А в те смутные времена, когда еще при жизни сильного царя Ирода, при одном слухе о нарождении иудейского царя смутися весь Иерусалим (Мф. 11:3), а по смерти его, с обращением Иудеи в римскую область, совсем не стало царя во Израиле, о ком угодно можно было гадать, как о будущем царе страны. Кроме Матери, и зовомые братия Его, колеблясь в вере в Него, даже как Пророка (Ин. 7:3–5), естественно, не могли думать или мечтать о Его царствовании — каком бы то ни было. Сам Он, судя уже по случаю в храме, по отзывам о Нем Предтечи Иоанна, по обстоятельствам волнения назаретского (Лк. 4: 28–30) и по мнению о Нем тетрарха Галилеи (Лк. 23:8), несомненно, чуткого ко всему, что касалось Его убогого царства (Мк. 6:23), думал совсем о другом, а не о престоле Давида и не о царстве Иудейском. Первый гласный намек на пронареченное сие царство вышел, сколько можно судить по сказаниям Евангелистов, от Нафанаила, израильтянина, в нем же льсти несть (Ин. 1:47), в свою очередь ставшего Пророком. Посмеявшись над «Мессиею из Назарета», человек без лукавства, при первой встрече с Ним, вдохновенно произнес: Равви! Ты еси Сын Божий, Ты еси царь Израилев (Ин. 1:48). Действительный Мессия не подтвердил скороспешного заключения о нем правдолюбца, но и не отвергнул, а только направил мысль его в иную высшую область разумения. Еще прямее и торжественнее царское достоинство приписано было неслыханному от века чудотворцу многотысячною толпою правдолюбцев, насыщенных в пустом месте пятью хлебами. Народ не только признал, но и готов был поставить Его царем (Ин. 6:15) — конечно, Израилевым. И опять Сын Человеческий уклонился от заявлений народной ревности не по разуму (Рим. 10:3). Однако же, полагая грань суемысленным представлениям народным о Мессии, как царе, Он имя царя, готовое, может быть, сорваться с языка у всякого свидетеля Его чудес, перевел на имя Бога, Отца своего и Отца всех людей, — имя, свободное от всяких нареканий и перетолкований. В образцовой форме молитвы, переданной Им ученикам своим, Он заповедал просить: да приидет царствие того общего Отца, иже есть на небесех (Мф. 6:20), царящего над всеми царствами земными и, по сему самому, если угодно, и царя Израилева. О сем ином царстве Учитель благий, Пророк велий, Сын Божий, Давидов и — всего чаще — Человеческий, проповедовал повсюду и повсечасно; но, несмотря на то, даже в обществе самых близких Ему лиц проскользала мысль о предстоящем Его где-то и как-то воцарении, Так мать двух наиболее любимых Им учеников не затруднила! однажды попросить Его о предоставлении им первых мест в Его царстве (Мф. 20:21). И снова, воображаемый не столько просто умием, сколько простосердечием Царь отослал возбудившую негодование в товарищеском кругу просительницу к Отцу своему, раздаятелю мест ожидаемого царства. Не дивен и этот случай. Он предшествовал другому, торжественному, чуть не всеобщему, в самой столице страны приему царскому Посланника Божия (Ин. 11:42), при чем слышались и заветные имена Давида и Израиля. Злокозненной зависти, протестовавшей против народного увлечения (Мф. 21:15–16), обстоятельство это дало повод приписать ему политический характер и предать гражданскому суду нарушителя существующих порядков. В сей самый воспоминаемый нами день проповеданное Христом Божиим царство, на уголовном исследовании дела пред прокуратором страны, явилось уже царством Иудейским, что повлекло за собою смертный приговор оговоренному Царю Иудейскому, и это закреплено было официально, как мы говорим теперь, на сем страшном лобном месте. Отзвуком сего царства, уже по смерти мнимого царя, положившей конец всякому слову о нем, были сожаления его приверженцев о их неоправдавшихся чаяниях. Мы же надеяхомся, яко сей есть хотяй избавити Израиля (Лк. 24:21), — говорили они. Даже по воскресении их Учителя и Господа все еще им казалось возможно и уместно вопросить Его: «аще в лето сие устрояеши царствие Израилево» (Деян. 1:7). Таково для Иудея обаяние имени Израиля: Мы — новый Израиль, новое смешение всеязычное, братия, нашли бы, что ни царь Израилев, задолго до Евангелия переставший слышаться, ни Царь Иудейский, кончивший Свою известность здесь на Голгофе, не суть та последняя ступень, на которой могло бы остановиться и почить, спасая нас, божественное мироправление. Тот, кого здесь общественное мнение готово было почтить сими титлами земного величия, говорил: «Аз есмь пастырь добрый, знаю моя и знают Мя моя. И ины овцы имам, яже не суть от двора сего, и иные Ми подобает привести» (Ин. 10:16). Не народ, тот или другой, а весь род человеческий имел нужду в едином пастыре добром, который бы душу свою положил за овцы своя, и поелику дело шло о всей полноте пасомых, то пастырь получал значение «царя». Сего-то всецаря-пастыря и сошел на землю проповедать, поставить и в себе самом показать охарактеризованный Пророком, великого Совета Ангел, Чудный, Властитель, Бог крепкий, Отец будущего века, — образом обретшися яко человек (Ис. 9:6). Это Он и говорил прикровенно, когда утверждал: благовестити Ми подобает царствие Божие, яко на сие послан есмь (Лк. 4:43). «Прикровенно», говорим мы, потому что тайны сии дано было ведать одним только ученикам Его, народ же прозревал в них через приточный покров (Мф. 13:11). Чему подобно есть царствие Божие (или небесное — по почину предтечева благовестил), о том и говорилось и много, и вразумительно, но существенные черты его ускользали от простого понимания. Домогавшимся знать о времени пришествия его, более развитым умственно фарисеям удалось узнать о нем нечто более, чем сколько давалось прочим; но это нечто было совсем неожиданное для них открытие: царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17:21), —сказал добре учивший пути Божию (Мф. 22: 16), Обличитель фарисейства. Следовательно, это царствие Божие прежде всего есть сам каждый человек, вырабатывающий в себе единично и самолично то, что можем назвать совершенством богоподобия, руководясь заповедию Христовою: будите совершени, якоже Отец ваш небесный совершен есть (Мф. 5:48). Посему-то царствие Божие не есть ни брашно, ни питие, ни стяжание, ни лишение; посему-то оно и детски приемлется, и нудится, и дается, и отнимается, и затворяется, и гонится за человеком, как всякое душевное настроение и расположение. Оно все должно состоять из чад Божиих, носящих на себе облик Отца небесного, как все рождаемое на земле носит образ родившего его, должно быть одним домом, одним родом Божиим, о чем мечтала еще языческая мудрость (Деян. 17:28). Таким образом, напрасно думать, что оно предназначено состоять все из «царей» в земном ходячем смысле слова, каковую несообразность укорительно навязывают Евангелию враги его, а только имеет представлять собою жительство, в котором во всех отражается и как бы видит самого себя Бог или, что тоже — Иисус Христос, — сожительство с Ним, соцарствование Ему на Земле и за пределами ее. Припомним, что не далее как завтра Святая Церковь будет утешать слух наш апостольскою песнию: елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся (Гал. 3:27). Выражения веры апостольской идут еще далее сего облечения Христом, приписывая верующим един дух с Господем, едино тело, наконец, в котором глава есть Христос, а они члены. И нужны ли все эти свидетельства, когда сам Господь говорил: идеже еста два или трие собрани во имя Мое, ту есмь посреде их (Мф. 18:2), — или, когда утешал Апостолов в предстоящей разлуке с ними словами: Аз во Отце и вы во Мне, и Аз в вас (Ин. 14:20), — или, когда, отходя от земли и благословляя ее, произносил: се Аз есмь с вами до скончания века (Мф. 28:20)?

Братия христолюбцы! Смотря на Крест сей как на страшное древо казни, почему-то невольно думаешь о печальном царстве Иудейском. Но, в том же Кресте видя орудие нашего спасения и победоносное знамя христианства, весь отдаешься радостной мысли о царстве Божием. И то, и другое царство в кратких чертах прошло пред мысленным взором нашим. Мы сами не захотели бы принадлежать к первому и ни на минуту не пожелали бы выйти из последнего, обещающего нам небесное царство. И в самом деле, кого из нас не блазнило не в меру простое восклицание одного из приверженцев первого, слушавшего благую весть о последнем? Блажен, иже снест обед в царствии небеснем (Мф. 8:11), — воскликнул умиленный ястволюбец, рисуя себе воображением богатую трапезу царскую и естественно полагая, что подобная в небесах должна быть еще лучше. Удержимся, впрочем, от спешного осуждения мало подготовленного слушателя божественных уроков. Может быть, и он, подобно ублажаемому Иосифу Аримафейскому, бе чая царствия Божия (Лк. 23:51), или, как похваленный книжник, не далече был царствия Божия (Мк. 12:34), но сам того не разумел. Неудивительно, что у людей со смешанными понятиями о царстве, перемешивались представления Земли и Неба. Его опрометчивые слова, как и все другое в божественном Писании, в наше наказание преднаписашася (Рим. 15:4). Ах, чада и наследники Божий, сонаследники же Христовы (Рим. 8:17)! Мы сами, уже прямо принадлежащие царствию Божию, родившиеся и воспитавшиеся в нем, зовомые христиане, как свои, как родные Христу, не помышляем ли и мы о царстве Его тоже как о своего рода обеде в царствии небеснем? Приснопамятный разбойник голгофский научил нас своею краткою молитвою, имевшею такой непосредственный успех, повторять его слова и ожидать затем и себе обещанного ему Рая, или, по-нашему, царства Небесного, как бы совсем забывая, что царство сие есть только конец или венец царства Божия, что одно уготовляется другим, и что не сделавшись действительным членом одного — на Земле, напрасно думать о другом — на Небе. А первое ведь нудится, по слову Господню, и только нуждницы восхищают е (Мф. 11:13). Нам же оно дается даром, и, следственно, уже меньше ценится, да подчас, не диво, если и совсем считается лишним, без нашего сознания и согласия навязанным нам. Что обдержащее нас царство Божие, т. е. наше христианство, налагает на нас долг стремиться к божескому совершенству, стараться отподобить в себе евангельский облик Христа Царя, стяжать те силы, которыми владели первые ученики Его, явить в себе те знамения веры, которые указаны нам как отличительные признаки верующих (Мк. 16:17) и пр., об этом мало того что мы не думаем, но и думающих охлаждаем своим равнодушием. Царство Божие сводится у нас почти на одно благо жизни земной, помимо евангельского самоотвержения, несения Креста, безоглядного стремления вперед и пр., а под царствием небесным разумеем наше личное блаженство, как бы продолжение земных благ. Далее сего не идем. Много ли же разницы в таком близоруком суждении от представления блаженного обеда в царствии небеснем? Не отрицаем, что естественно христианину желание и чаяние вечного блаженства; но справедливо ли ему думать, что одно слово: помяни мя, Господи, достаточно к тому, чтобы наследовать уготованное праведникам царствие (Мф. 25:34). А если припамятование нашего имени, а с ним и образа и всего бедного существа нашего вызовет с собою у неподкупного и всеведущего Судии и память всех злых дел наших, какая польза в нем? Наша поминальная молитва, а с нею и наша загробная надежда здесь на Голгофе получили свое начало. Здесь же потому и место разъяснительному слову о ней. Свет начинающегося у Креста сего царства Божия вдруг озарил разбойника в последние минуты его жизни. Живя и греша, он был, так сказать, раб, неведевый воли Господа своего и потому скоро помилованный. Но мы… ах, братия! Те же божественные уста, которые обещали неведцу Рай, что изрекают ведущим, но неключимим рабам? Не всяк глаголяй Ми: Господи, Господи! внидет в царствие небесное (Мф. 7:21).

Аминь.