Чудо на берегу Гугды

Чудо на берегу Гугды

Ни для кого не секрет, что в тайге в великом множестве водятся различные деревья, деревца, кусты и кустики. Причём, довольно разные. Между деревьями водятся различные грибы, охотники и медведи. Для последних, с незапамятных времён, тайга учредила так называемую «Пищевую цепочку». Об этом интуитивно догадывались все, кому доводилось ночевать в тайге в робком одиночестве, если даже до этого ночлега ни о чём подобном они, как говорится, ни сном, ни духом. Но это не про нас. О том, что в то время в тайге водилась ещё и наша троица, знали немногие: наше начальство да жёны. Каким-то образом осведомлены были ещё и комары, мошкара и прочий, мало изученный, гнус, количество которых определению не поддаётся. А если какому-то чудаку придёт на ум подсчитать количество этой кровососущей биомассы, то оперировать ему придётся сотнями тысяч тонн.

В этом усомниться не сможет даже птица.

Так вот. В этой самой тайге, в числе прочих других, водится ещё и интересная падь с одноимённой речушкой. Но это в наше время она - речушка, а когда-то, судя по простору для половодья, это был довольно уважаемый поток, натаскавший в эту пойму массу всякой дорогостоящей мелочи. Не из праздного же любопытства вся пойма пестрит старыми обвалившимися шурфами, из которых ещё не выветрился древний китайский дух. Но эти шурфы нас не интересовали, - стояла задача определить запасы дисперсного золота в неказистом на вид чёрном сланце. А так бы нас сюда и палками никто не загнал. А коль мы уже тут, то, стало быть, была на то такая нужда у Державы нашей. И Ей несказанно повезло, - под рукой оказался Серёга-геолог, знаток не только всех минеральных ресурсов Земного шара, но и некоторых биологических – таких как кряква, шилохвость, нырок, селезень и просто утка. Это обуславливало наличие у него старенькой, некогда вороненой, двустволки с облезшим ложем и, совершенно нового, скрипящего отличной коричневой кожей, патронташа с четырьмя латунными патронами. Папковый боезапас опытный Тартарен хранил отдельно в трёх завязанных презервативах. По четыре патрона в каждом.

Пусть уважаемый читатель, почувствовавший лёгкий озноб золотой лихорадки, простит меня за незначительное отклонение от темы. Но это читатель так думает. Тема-то вовсе не в невидимом золоте, а во вполне озираемом, в присутствии трёх столичных и двух местных свидетелей, проявлении очевиднейшей сверхспецспособности Серёги-геолога. Но тут читателю надо будет набраться терпения, чтобы в подробностях узнать, как рождаются настоящие мегачудеса.

В один из изнемогающих от жужжащей и звенящей от голода летающей нечисти вечеров к нашему табору подрулила абсолютно девственная каратажка. Не скажу, что она прибыла с Марса или Венеры, но в том, что она не Забайкальской прописки, мы с Серёгами могли поручиться своими единственными головами. И не ошиблись.

Оказалось, что какой-то столичный институт высмотрел в каких-то, затёртых прошлыми поколениями геологов, картах информацию о том, что наши чёрные сланцы с содержанием дисперсного золота, - ничто иное, как второе в мире месторождение после подобного в Америке! А в то время мы были одержимы лозунгом «Догнать и перегнать»! Во всяком случае, быть не хуже.

Каратажку, вместе с геоэлитным экипажем, впихнули в подходящий самолёт, и вот, мы лицезреем нечто, доселе в нашем краю невиданное, дышим разбавленными молекулами столичных воздусей.

«Невиданное» относится в основном к геоэлите в ещё не стиранных энцефалитках и, неуместных в тайге, панамках, очень нравящихся не только зелёным ветвям молодых деревьев, но и приставучим щупальцам вездесущего чапыжника.

- Прошу к нашему шалашу! – оторвался от костра с варевом Серёга-геолог, скрывая за напускным равнодушием, возникшую вдруг, тревожную озабоченность - так себе, от нечего делать, такие гости в таёжной глуши не появляются.

Пришло время объяснить, почему я к имени Серёга добавляю «геолог». Это потому, что в нашей полевой партии был ещё один Серёга. Серёга-горняк. Не Серёгой был только я.

В единственном экземпляре. С Серёгой-горняком вообще была какая-то непонятка. Официально это был Ли Ван Дин. Ни единого созвучия, а все звали Серёгой. Вот и приходится мне как-то выкручиваться.

Но наш «шалаш» гостям не приглянулся. Один из них, в очках, похоже, старший по должности или званию, вежливо поблагодарил за приглашение, вкратце представился и объяснил причину их появления в нашем медвежьем углу.

- Кстати, коллега, похоже, у вас тут есть, где поохотиться. Ружьё без нужды с собой не таскают.

- А это, - смотря какая нужда. Слышали, небось, о приказе, запретившем полевым партиям иметь при себе нарезное оружие?

- Да уж… «Зелёные» постарались.

- Чёрт бы с ними, «зелёными», - нам свои перестраховщики навредили.

Запретили. Ну и что? В Тунг-Орочинской партии медведь задрал рабочего. И что? С медведя не спросишь, а вельможный перестраховщик сидит высоко, - его не то, что медведь, Генеральный прокурор достать не может. Или не хочет. Вот и приходится претендовать на возможное, вполне реальное, звание браконьера.

Один из гостей собрался, было, присоединиться к разговору, но тут неподалеку, со стороны большой S-образной старицы, раздался дуплет, через мгновение прозвучал одиночный выстрел, и над нами стремительно промчалась «взлохмаченная» стайка водоплавающей дичи. Чуть поотстав от стайки, с громким тревожным кряканьем, нёсся заполошный селезень. Пока мы, задрав головы во встревоженное небо, наблюдали птичий переполох, Серёга-геолог успел сорвать с сучка берёзки ружьё и оглушить нас громовым выстрелом.

Не «промазал», - селезень резко снизился и пошёл бреющим.

Видя, что не промахнулся и что добыче уже не уйти, стрелок дурашливо прокричал: «Куда, мерзавец? Вернись!»

Серёга-горняк кинулся, было, бежать за подранком, но тот неожиданно перевернулся, подобно голубю-вертуну, и… помчался в нашу сторону, набирая высоту и наливаясь, видимо, лютой местью. Над самыми головами онемевших зевак силы его оставили, очертания стремительно летящей птицы превратились в бесформенный падающий комок, глухо ударившийся оземь почти у ног своего убийцы. Комок безжизненно распластался и вновь превратился в красивую, но уже мёртвую птицу. Яркозелёные пёрышки буквально вопили о том, что они родились на зелёной земле, чтобы жить и радоваться жизни, а перья цветом в сгущённое небо свидетельствовали о принадлежности птицы к безграничности надземного пространства. И только задорный завиток на хвосте покорно склонил голову перед могуществом окруживших его существ, посвятивших свои жизни служению бездушному миру камней.

Ради этих камней они покидали уютные города и уходили в тайгу, болота, горы. Они спали на камнях и снились им камни. У них и сердца были каменные, и воля каменная, только сами почему-то каменными не были. Свои камни они называли рудами с красивыми именами: железняк, боксит, кварц, антрацит, флюорит… А всё то, что каменным не было, их мало интересовало. Ну, разве что древесина всевозможная – для костра и от непогоды укрыться, да ещё какая-никакая дичь для разнообразия приварка.

Потом был шок!

Лишь продолговатый «снайпер», как ни в чём не бывало, гордо распрямил свою извечную сутуловатость и вознёсся «главою непокорной» выше сучка, с которого только что сорвал двустволку. А поражённые увиденным гости уставились в него с таким видом, будто над его головой воссиял ослепительный радужный нимб, и спешно соображали, - начинать креститься и читать молитву во славу прямого потомка Дианы или немного подождать.

Очкастый освободил нос от очков и, часто моргая, озирал забайкальского коллегу, с открытым от удивления ртом. Другой гость с пижонскими, загнутыми к носу бачками, снял панамку и старательно тёр ею вспотевший лоб. А третий превратился в сплошную эмоцию. Присев, он громко хлопнул ладонями по ляжкам и заливисто пропел,

- Братцы! Это же надо было видеть! Фантастика! Мюнхгаузен отдыхает! Кто рискнёт рассказать об этом в Москве?

- А Вы, Валерсаныч, и не рассказывайте.

- Как «не рассказывайте»? Это же… Это же… «Очевидное-невероятное!».

- Вот и исходите из этого, - не выходя из шока, пробормотал очкарик.

Пока длилась эта экспрессполемика, к оторопевшему, было, Серёге-геологу вернулась привычная сутуловатость. Он, смущённо, словно извиняясь, развёл руками и обыденно произнёс: «Вот, как-то так». И, не давая гостям опомниться, демонстрируя торжественность момента, поднял с земли трофей и вручил очкастому:

- На память о посещении всеобильной Забайкальской земли. А теперь разделим консервную трапезу. Прошу!

Гости засмущались,

- Давайте - в следующий раз.

- Можно и так, - согласился Серёга-геолог и посоветовал, где удобнее всего разбить им свой лагерь.

- Не волнуйтесь. На нашей двухвёрстке уже нарисован крестик. Его и оседлаем.

- Фу-у… Слава богу… Я уж думал, опять мне ощипывать, - Серёга-горняк до телесной рвоты не переносил прилипающий к пальцам, пух.

 

Потом была ночь со спокойным, какие бывают в конце лета, дождём, оплакавшим необязательную гибель безобидной птицы. А утром было бесполезное раскаянье, навеянное, животворящей утренней свежестью и сверканием рассыпанных по траве брюликов.

- Ну, вот скажи, Алексеич, какого чёрта я схватил это дурацкое ружьё? – почёсывая спину о прохладную стену зимовья, горестно спросил Серёга-геолог, а теперь ещё и повелитель подранков.

- Инстинкт, наверно.

- Откуда? Можно подумать, что моё развитие остановилось на первой сигнальной системе.

- Думай теперь, что хочешь, но мне кажется, ты и подумать не успел, как руки сами схватили ружьё. Такое бывает. Можно сказать, - в состоянии аффекта, вызванном спящим в твоей хищной натуре неандертальским инстинктом.

- Тебе шуточки, а мне тошновато как-то.

- Потошнит и перестанет, зато столичных пижонов приземлил ты знатно. Так с открытыми ртами и убрались. Чуть в обморок не попадали.

Сладко потягиваясь, из зимовья вышел Серёга-горняк и торжественно объявил законный воскресный, день. Прекрасный воскресный день! О чём уже минут двадцать пыталась уведомить нас полуохрипшая кукушка. И что наглядно демонстрировала окружавшая зимовьё опушка, за одну ночь соткавшая из кудрявой голубицы шикарнейший папоротниковый ковёр, впитавший в себя скромный колер небесного бездонья. Матовая пастельная голубизна не вмещалась на опушке и протекла между деревьями в таинственную глубину распадка. Из-за чего само небо выглядело каким-то блеклым, слегка подпорченным полупрозрачным облачком с непричёсанными краями. Скоро солнышко поднимется над кронами таёжного разнолесья, облачко избавится от серости и всё возвратится «на круги своя».

А поскольку в составе этих «кругов» повседневно присутствует незамысловатый полевой быт, то я завёл свой «Петушок», - колёсный экскаватор, чтобы притащить в табор сухостоину, оставив Серёге-горняку всё остальное, вплоть до разливания варева по мискам. А нимбоносный раскаивающийся Сергий-геолог уединился со своими бумагами.

И все были счастливы. Телом и духом. Несмотря на то, что наш бывалый транзистор, посвистывая и повизгивая, снова принялся долдонить о каком-то «новом мышлении».

Похоже, он достал даже нашу знакомую кукушку. Она несколько раз начинала своё «ку-ку» и умолкала, осознав тщетность своих попыток уберечь нас от необычных новостей.

 

24.07.2017

 

 

ПРАЗДНИК СО СЛЕЗАМИ НА ГЛАЗАХ

 

Быль

 

Честно скажу, что даже я сам, автор этого рассказа, не могу точно сказать, о чём пойдёт речь: о порядочности и чести, о скрытой подлости и открытом хамстве, о благородстве души человеческой, ибо жизнь переплела всё это в некую кайму того времени, когда всё это происходило.

Чем-чем, а уж сплетать воедино несоединяемое жизнь за века изрядно поднаторела. И делает это без всякого труда. Сплетёт воедино вымысел с реальностью, и получай, человечество, легенду! Проживёт легенда пять-десять поколений, - получай, человечество, миф! Проживёт меньше, - жизнь, сама же, подчиняясь времени, её и расплетёт.

История эта случилась в доброе советское время в затерянном в казахстанской глубинке совхозе. Сотворили её три человека из двух соседних поколений в тесном совхозном клубе в канун Великого праздника Победы.

Входим в клуб и видим:

Во всю ширину сцены распростёрся столище, облагороженный кумачом. За столом сливки совхоза, - начальство и представители так называемого актива. На столе аккуратно разложенные коробочки и картоночки. За помпезной кафедрой чисто выбритый секретарь парткома. Рядом с ним председатель профкома товарищ Х. (Фамилию не называю по той причине, что ещё живы их современные им родственники и потомки).

Торжественная речь уже сказана, происходит премирование (или награждение) участников в Отечественной войне и уважаемых тружеников тыла. Награждаемые ручными часами, транзисторными радиоприёмниками, под бурные аплодисменты получают «положенное» по списку и скромненько возвращаются на свои места. Всё идёт по давно сложившейся традиции: поздравление, рукопожатие, аплодисменты. Ничего, казалось бы, не могло возмутить праздничную атмосферу принаряженного зала, но присутствующие в клубе каким-то шестым чувством почувствовали, необъяснимую, тяжесть грозовых туч, сгущающихся на их головами, - на сцену поднимался возчик стройчасти, одна рука которого была когда-то похоронена на обожжённой войной чужбине.

Секретарь парткома вкратце пересказал трагический кусочек биографии однорукого возчика и, заметно возвысив торжественность речи, произнёс,

- Поскольку Вам с одной рукой опасной бритвой пользоваться ОПАСНО, награждаем Вас безопасной бритвой!

Зал клуба словно погрузился в какой-то абсолютный вакуум, - не слышно стало даже сиплого дыхания заядлых курильщиков. Однорукий ветеран, вместо того, чтобы принять награду, секунды три посмотрел в лицо секретаря, столько же уделил и глазам профорга. Да, непростой, похоже, был взгляд. Не случайно же профорг откачнулся в сторону на какое-то мгновение с заметно исказившимся лицом.

Во всё сгущающейся тишине ветеран покинул сцену и тяжёлой походкой направился к двери.

Не зря говорят, что тишина бывает перед грозой. И она грянула! Грянула голосом родного сына председателя профсоюзного комитета, гневно прозвучавшего с задних рядов.

Вы что, суки, делаете? Батя, я тебя больше за отца не считаю! Ты всю войну просидел в плену и наградился именными часами. А Ивану Фомичу, инвалиду войны, бритвенный станок? А ты, партийный вождь, куда смотрел, когда составляли свой позорный список? Для кого десять минут назад ты произносил слова благодарности? Или для чего? Для «галочки»? Можешь ещё раз поблагодарить Ивана Фомича за то, что он не плюнул в ваши наглые рожи! Скоты вы бессовестные! – заплакал и, трясясь всем телом, спешно покинул клуб. Как по команде, стали покидать свои места присутствовавшие. Не прошло и минуты как в клубе никого, кроме «президиума» и нескольких правоверных коммунистов, не осталось.

Целую неделю в совхозе шли споры о том, кто испортил праздник. А в конце недели Иван Фомич захворал. А Гнедко, на котором он развозил по стройобъектам пиломатериал, долго еще хватал за рукав нового возчика.