Чудо превращения

Чудо превращения

(о романе Василия Ковалева «Период полураспада»)

90-е годы. Питерские спальные районы с их бытовым кошмаром. Мир, в котором пьющий мужчина считается хорошим человеком только потому, что не бьет жену. Школяры, готовящиеся пополнить ряды бандитской пехоты. Первые встречи с алкоголем, первые сексуальные опыты среди обломков империи. Все это должно было дождаться своих певцов и летописцев, и они явились — кто раньше, кто позже. Между тем, поставить поэта Василия Ковалева в общий ряд литераторов, хорошо или плохо отразивших дух времени, не получается. Не потому, что писание прозы в его случае — занятие факультативное. Но потому, что для Ковалева мрачно-веселая реальность детства-отрочества-юности — лишь фон, на котором развивается главный сюжет книги, едва ли имеющий прямое отношение к описываемым реалиям. Скорее, этот сюжет разворачивается в области духа.

Если понимать литературу как поток интимных воспоминаний, то перед нами — ее классический образец. Между тем, просто назвать это автобиографической прозой или воспоминаниями было бы неправильно. Перед нами — попытка самоанализа, мучительная рефлексия человека, чье взросление проходило в условиях смены эпох и ценностных ориентиров. Пожалуй, это — современный роман-воспитание, только не сконструированный, а написанный на личном материале. На глазах читателя мальчик из не вполне благополучной семьи, живущий в блочном доме на окраине мегаполиса и имеющий соответствующее окружение, по непонятной причине постепенно утрачивает корневую связь с миром, в котором вырос. Он как бы облекается новой плотью, превращается в того, кого в этом мире принято считать чужим и травить.Если угодно, подросток Ваня Кузнецов превращается в интеллигента. Русская поэзия и вся мировая культура — вот новая реальность вчерашнего советско-постсоветского школьника-середняка с соответствующим набором ценностных представлений о мире и предназначении человека.

По сути, перед нами — исповедь, продолжающая литературную традицию, начатую блаженным Августином, Руссо и Толстым. С автобиографическими шедеврами неброскую прозу Ковалева роднит и вызывающая доверие исповедальная интонация, и умение, не впадая в саморазоблачительный пафос, поведать о вещах, которые обычные люди предпочитают скрывать от самих себя. Между тем, замысел этой прозы — не в душевном эксгибиционизме, а в попытке самоанализа, в стремлении понять и узнать себя через литературное описание собственной жизни. Впрочем, есть ощущение, что автор иной раз что-то недоговаривает. Во всяком случае, недостаточно четко прорисованы обстоятельства и не всегда очевидны побудительные мотивы, определившие жизненный выбор героя, его социально-нравственное перерождение. Впрочем, такова воля автора — оставив за рамками текста недостающие звенья нарратива, он как бы говорит читателю: чудо пресуществления происходит само собой — как и положено чуду.

Центральному событию повествования — появлению Бога — уделено всего несколько абзацев. И это — правильная дозировка. Сомнительно, что тайна пробуждения в человеке религиозного чувства может быть открыта посредством пространной литературной рефлексии. К тому же, видимо, есть настолько интимные переживания, которых самый искренний исповедующийся перед собой и людьми человек предпочтет не касаться. Читатель, знающий, что вера часто рождается в страдании, вряд ли будет в претензии к автору. По-видимому, о Боге можно говорить лишь в форме вопросов, и они в книге возникают: «Что такое Бог? Нужно ли пытаться это понять?..» И следом звучит самое важное признание, делающее книгу по-настоящему ценной: «С недавних пор меня не оставляло ощущение чьего-то присутствия рядом. Это было похоже на чувство, с которым едешь в автомобиле, где включен навигатор. <…> Я не знал, приписать ли новое чувство своей болезни, или это что-то иное. Все, что несла с собой болезнь, пробуждало тревогу и ужас, к которым я стал даже привыкать. А это ощущение сообщало, напротив, спокойствие, уверенность, умиротворение…

Мне стало казаться, что это Бог. Что Бог где-то рядом и с некоторых пор следит за тем, что я делаю».

Стилистическое своеобразие текста, написанного Ковалевым, заключается в том, что никакого своеобразия здесь, в сущности, нет. Менее всего это похоже на «прозу поэта» — перед нами спокойное, ровное, лишенное украшений повествование, местами близкое к языку описываемых персонажей. Можно было бы назвать его бесстрастным, но не получается — слишком сильные переживания стоят за внешне отстраненной фигурой рассказчика.

Впрочем, именно со стихами Василия Ковалева последних лет эта проза сочетается как нельзя более органично. Внешне безэмоциональная констатация душевных состояний и переживаний, подробное перечисление деталей окружающего мира — из этих элементов складываются поэтические тексты Василия Ковалева, которые, по сути, являются примерами чистой рефлексии на жизнь с ее странными предлагаемыми обстоятельствами и зияющими смысловыми пустотами.

Герою книги «Период полураспада» предстоит пройти цепь испытаний, преодолеть душевную болезнь, описание которой, пожалуй, составляет наиболее страшную и наиболее ценную с точки зрения экзистенциального опыта часть книги. Оказалось, Ивану Кузнецову мало освободиться от инерции изначального существования, мало совершить скачок в новый пласт жизни — впереди у него куда более серьезное препятствие, которое заключается в нем самом, в глубинах его подсознания. Болезнь — это тоже путь, в конце которого человека ждет или пропасть, или новый восходящий виток жизни. В мучительной борьбе со страхом, в преодолении внутреннего хаоса рождается вера. Каждому она дается по-своему. В случае героя Василия Ковалева — так. Только испытав тяжесть личностной энтропии, только пребывая в стадии полураспада, человек имеет шанс вернуться, чтобы обрести дотоле небывалую личностную целостность. Или — погибнуть.