Чужих речей абракадабра

Чужих речей абракадабра

Стихи

Жабры

1.

«Настанет всей Америке кирдык», —

бубнишь себе под маской мизантропа

и прешь, точь-в-точь из 90-х бык,

на инфернальный свет ТЦ «Европа».


 

Всё Аннушка, что масло разлила,

она одна во всем и виновата.

И жизнь так зла, что не хватает зла

и злата.


 

Во всем разлито зло — я б так сказал.

А нас учили, что молчанье — золото:

живи себе, гуляй в торговый зал,

купи вина, грусти потом без повода.


 

2.

На службу — продери глаза, вставай! —

с проспекта Дериглазова езжай.

В аквариуме красочных витрин,

один с толпою праздной на один,

внимаю гад морских подводный ход,

в ответ синхронно открывая рот —

ну точно идиот.

В сантехнике с названьем «Водяной»

все норовят поговорить со мной,

а я хотел бы отстегнуть улыбку

и, перевоплотившийся в улитку,

ползти домой.

…Водиле ранят душу купола,

а мне — чужих речей абракадабра,

но как порой рутина не брала б

за жабры,

и я, и он — мы все придем домой,

где счастья все же нет, но есть покой,

горячий ужин с рюмкой или чаем,

где мы перед экраном засыпаем,

снимая каждый с плеч свой шар земной.


 

3.

Носом на кухне клюешь в полвторого,

зуд сочинительства давний кляня,

мол, на работу с утра, а другого

времени нет у меня.

Жил себе юный страдалец, который

выл по ночам на луну.

Нынче же дайте мне точку опоры —

облокочусь и усну.

Мир примиряет с собой понемногу,

приумножая печаль,

вот и привычка к изящному слогу

счастья прибавит едва ль.

Бьешься об лед бытия глупой рыбой,

чаешь заветный покой.

Странный был выбор… А был ли он, выбор,

всю эту жизнь, боже мой?


 

<Из старых тетрадей>

На Херсонском кладбище при церкви Всех Святых

он курил у Богдановича могилы

в окруженье нас, беспечных, молодых,

под надзором пристальным супруги милой,

и, казалось, думал: «Эк меня и занесло»,

а его верблюжьи губы чуть дрожали.

Так, дорогой в Царское село,

сидя на санях, размышлял Державин.

Он приехал в Курск до неприличья стар,

говорящий памятник, свидетель акмеизма,

честно отрабатывая скромный гонорар

байками про Бродского, стихами и харизмой.

Всех благословлял, когда обратно уезжал.

Через годы, через расстояния

руку бы пожать его, что так и не пожал:

побоялся разочарования.


 

Белый налив

Молодость зеленая — постой-ка,

наливайся соком добела.

Вместо сада будет новостройка,

заревет бензопила.

Или неминуемая осень

от родных ветвей наверняка

оторвет тебя, ударит оземь

и намнет бока.

Этот вкус забудется едва ли,

кисло-сладкий. Во дворе у нас

падалицу в детстве собирали

на грядущий Спас.


 

* * *

Запасай, народ, попкорн:

все поставлено на кон:

далеко за черным лесом

Пушкин баттлится с Дантесом

из-за бабы — повод веский,

ибо нефиг жить по лжи.

Шли, читатель, эсэмэски,

Александра поддержи.

Пусть поэт, проливший кровь,

нашу чувствует любовь.

Говорят, что пуля — дура,

не захочешь — попадет.

Русская литература

дорого берет за вход.


 

Это кто там из засады

нагло лезет через задний?

Шишел-мышел, Мышкин-князь,

с корифеями вась-вась.

За пучок таких в базарный

день дают по три рубля.

Глядь, уже сидит, бездарный,

у руля.

Я трамвайный хам и быдло,

за державу мне обидно.

Бамбарбия кергуду,

тихо катим в Катманду.

Рулевой, остановите

Землю!

Я сойду.


 

Железнодорожный романс

Она придет с работы поздно,

но проводить не опоздает.

Когда б не пять минут до поезда,

остался б насовсем? Кто знает.


 

Как в фильмах (в резком замедлении),

ее рука моей коснется —

и все былое — на мгновение —

романсом пошлым отзовется.


 

За пять минут натарабаришься:

«Я встретил Вас» и все такое.

Ах, не травите душу, барышня,

багаж мой — книги и спиртное.


 

И что до сердца Вам, где бонусом —

любви большой воспоминания?

Вот скорый зашипел и тронулся

в ночь — не до скорого свидания.


 

Лицейскому другу

Возьми такси до Луначарского…

В. Косогов


 

Пойдем по улице по Ленина,

вдоль развлекательнейших комплексов,

где с пожилыми джентельменами

гуляют девочки без комплексов.

Я рад, что в этом бестиарии

найдется место нам, что есть и

места, где могут пролетарии

присесть и заказать по двести

грамм — под селедочку — «Столичной»

и выпить как во время оно

за Гнойного, за рэп античный

и за стихи Оксимирона.

Но если гнаться за признанием

и петь под дудку ляжет карта,

гори оно все ярким пламенем,

как небеса над драмтеатром,

где Пушкин воздымает голову,

забронзовев, и, вне политики,

срать на него хотели голуби

и на собравшихся на митинге.

А мы с тобой за все хорошее,

за удаль времени гусарского

отъедем безвозвратно в прошлое,

возьмем такси до Луначарского.