Журнальный мир

Сквозь плотно закрытые выцветшие портьеры солнце пробивалось мощным напором, и класс-музей, всегда залитый светом, был излюбленным местом учеников. Здесь, на южной стороне школы, обычно прямо в пролетах и коридорах проходили в свое время многочисленные выставки и конкурсы поделок. И пока не исчезла куда-то старенькая и невероятно активная учительница труда, многие годы работал кружок «Мягкой игрушки». Об этом напоминали стеллажи от пола до потолка с лучшими поделками за тридцать лет! Вот голые проволочные каркасы. Вот обтянутые бинтами будущие тела, похожие на египетских мумий. Вот куклы фарфоровые. Соломенные. Глиняные. Вот из капронового чулка. Вязанные деревья. Меховые грибы и мышки. Большие и маленькие человечки. И даже в полный рост! Смешные и страшные, умные и глупые, они теперь жутковато-мистически смотрели на новеньких учеников, и педагогов, точно недоумевая, зачем им надо знать о квадратных уравнениях?

— Повторим свойства элементарных функций, — вещала учительница.

Тимофей слушал ее и не слушал. Время от времени поглядывал туда, где на третьей полке четвертый слева красовался его трехголовый кот. Жалость — какая жалость, что завтра-послезавтра все это будет переоборудовано. Вон уже в углу пугает всех гигантская папка геометрических плакатов …

Тимофей Гладышев по кличке «Заяц» держался особняком от 8 «В». Виною этому была не только заячья губа и неправильный прикус, но и непохожее на других учеников собственное видение реальности.

— Еще не решил, куда после школы? — тронул его за локоть сосед по парте Сагид, тоже своего рода изгой, потому что звали его не по имени, а по кличке «Нацмен». К тому же всегда возившийся со всякими больными тварями. Бродячих кошек и собак он перевязывал бинтами. Подкармливал. Вливал в пасть растворы препаратов от глистов. В общем, вел себя «неадекватно».

— Я то решил. Да таких заведений, где обучают делать кукол, в стране нет. В «куколки», как принято, только девки играют, — злобно прошипилявил Тим.

— В Гугле искал?

— А толку?

— Гладышев! Рот закрой! — прервала их беседу учительница, — Какие функции знаешь?

— Мне говорить с закрытым ртом? — встал Тимофей, вызывающе глядя на молоденькую практикантку.

Класс захихикал.

— Хоть с закрытым, хоть с открытым, мне нужен ответ по теме, — строго отрезала та.

— Квадратичные, дробно-линейные, арифметический корень…

— Очень хорошо. Садись. Сегодня поговорим о «Многоборье неравенств». Итак, записывайте: Линейные и квадратные неравенства…— Она чуть покраснела и довольная своей новой учительской победой, продолжила урок.

— Я составил стратегему, — тихо шептал тем временем Сагид, — моя цель, ты знаешь — стать великим врачом. Не просто врачом! А самым-самым-самым! Уроки биологии и анатомии — фигня вопрос. Мне интересны практики Индии, Филиппинских хилеров, Тибетских монахов … Мединститут — понятно, на учебу денег заработаю. Но он сейчас не может дать полной картинки планетарного врачевания. Чтобы достичь главной цели, я решил осуществить и освоить побочные. А именно: для начала устроиться в самую что ни на есть зачуханную ЦРБ, каким-нибудь самым что ни на есть медбратистым медбратом, или что еще круче — в МОРГ…

— В МОРГ??? — громко удивился Тимофей, и подскочил на стуле.

— Тимофей! Ты снова мне мешаешь!

— Больше не буду, Елена Михайловна! — поднявшись с места, воскликнул парнишка, — Простите, пожалуйста, я все-все понял про линейные и квадратные неравенства. Это как неравенства людей. Одни линейные. Другие — квадратные.

Класс дружно захохотал.

Учительница вспыхнула:

— А ты, стало быть квадратно-линейный, раз такой сообразительный!

— Заяц квадратно-линейный! Квадратно-линейный заяц! — весело задразнили одноклассники со всех сторон.

Подросток не сердился. Тоже хохотнул вместе со всеми на удачную шутку учительницы. Он любил одноклассников. И они, хоть и сторонились, но относились к нему беззлобно. Мальчику казалось, что все они улыбаются по-разному. Каждого из сверстников он изображал в карикатурном альбоме, но не показывал никому кроме Сагида. Он собирал их взгляды. Собирал ракурсы. Повороты головы. Профили и полупрофили. Рожи и рожицы. Мог нарисовать любого на память.

— Все. Посмеялись. Работаем дальше. Садись, Гладышев! — Елена Михайловна строго и терпеливо продолжала занятия.

— Тим? — снова зашептал Сагид.

— Ну неймется тебе! Хочешь, чтобы она меня из класса выдворила? — Отмахнулся Тимофей.

— Тимка, ну пойми. Ты — слабое звено. Она же не сделает замечание Картошкиной, хотя та трещит как сорока «заяц-заяц, квадратно-линейный заяц!», потому как ее папа зам зама зама города по землепользованию. И не дернет Петрова, сынка майора МВД. И мне, даже, если я буду ей мешать из урока в урок, слова не скажет! Я нацмен! А она живет одна, и боится по вечерам идти домой. Причем, ей не ясно, к какой диаспоре я принадлежу. Смуглый и смуглый. Она нас всех и казахов и киргизов и дагов и айзеров — черносливами называет. Я слышал! Но это, как бы тебе объяснить, моя привилегия. И ее стратегическая ошибка. Я буду своим среди индусов и среди тибетцев и среди филиппинцев. А потом я избавлю мир от старости и болезней! — И неожиданно добавил, — Пойдем вечером в МОРГ?

— Очумел??? Меня тошнит от трупов!!! Ты хочешь на врача, а не я. Ты и иди, Парацельс!

— Бабки обещают за одну ночь просто нереальные! — Сагид показал из-под парты новенький паспорт, — Теперь паспорт есть, как у тебя. Завести Трудовую книжку обещают! До лета поработаю, и поеду в Индию… А ты сразу в Голливуд и на студию Дисней делать своих кукол!

— Там кукол не делают. Это не СоюзМультфим. В Диснее мультяшки рисуют. Или 3D графику… А чё делать надо в морге?

— Варить бомжей.

— В смысле?

— В том смысле, в прямом. Есть люди, о которых никто не знает. Они замерзают. В метро там. На улицах… Ну совсем. Насмерть! Их не только жгут, их иногда варят. Для опытов в мединститутах. Тело надо практиканту осваивать? Резать сердце, почки, печень? Вот они отварные органы и режут. Скелеты опять же получают…Что не слыхал что ли ни разу? Темнота! Ну вот. А нам ничего не надо делать, просто их время от времени помешивать ба-а-а-льшой такой мешалкой в а-а-а-громном таком котле. И все! Только это секрет!

— Жуть какая-то. Перестань. Меня сейчас стошнит!

— Ну как хочешь! Придется «рыбное место» Пашке из Мединститута выдать. Один я не пойду…

После уроков Тимофей блаженно подставил лицо освежающему ветру и реденькому дождю. Каждый раз, выходя из школы, ему казалось, что он покидал камеры временной тюрьмы. И ничего хуже слова «урок» не мог себе представить. Ведь что такое урок? 45 минут методичного навязчивого вдалбливания в тебя ненужной информации, за которую ты на следующий день должен еще и отчитаться! Зачем ему, мальчику, который мечтает быть скульптором, зачем ему, скажите на милость, линейные и квадратные неравенства? Дроби? Корни? И извлечение корней? Как много вредоносной информации ежедневно в виде обязательного вежливого послушания «изощренной пыткой» проникает в мозг! Этот гавкающий немецкий! Этот занудный русский! А эта химия! И это только 8 класс! А еще более трудные 9,10,11, а потом дед скорее всего засунет его по своим «солдатским связям» в какой-нибудь левый «гуманодоидальный» институт…

* * *

Мысли прервались мгновенно.

Заходя в подъезд, Тимофей напрягся, реагируя на запах новой мебели, как на тревожные перемены. И дальше, как чует собака след, лишь глазами отмечал мелкий редкий мусор в виде светлых стружек до самой своей двери. Что там опять учудил окаянный Егорыч?

— Здесь будет зимний сад! — заявил старик внуку.

Мебель из маленькой комнаты была убрана вместе с вещами. На середине стояло два новых кресла. Между ними — шалашом сложены ножки от стульев и какие-то книги. В тюли вырезано два больших квадрата, через которые четко стало видно обрезанные культи тополя.

Тимофей недоуменно воскликнул:

— Но это же моя комната!

— Иллюзии, дружочек! Иллюзии правят нашим сознанием! — дружелюбно и вдумчиво-длинно прошамкал старик, указывая повелительно рукою на второе кресло. — Садись, дорогой.

Тим сел. Его ноздри от негодования шевелились. Как старик посмел без разрешения похозяйничать в комнате Тима? Дед, совершенно не обращая внимания на его реакцию, нравоучительно продолжал:

— Иллюзия первая. Мы рождаемся и наша мать это наша мать. Не мать наша мать. А Бог. Один он решает, наша это мать или нет. Поэтому, уходя от матери, мы от нее не уходим. А возвращаемся к Богу!

— Ты что-ли Бог?

— Я! — поднял указательный палец к небу дед, и рука его затряслась. И еще Тим заметил, что левая половина дедова лица и тела как-то странно онемела и затвердела, что ли.

Тимофей тревожно застыл в кресле. Это уже случалось с дедом после первого инсульта. Егорыч начинал заговариваться, и так в этом преуспевал, что понимал порою лишь сам себя.

— Ты всегда понимаешь меня, Тим? — угадывая мысли внука, продолжал дед.

— Нет, — честно ответил мальчик. — Как тебя понять, если ты сам себя не понимаешь?

— Я то себя понимаю! — ухмыльнулся старый, и чуть повышая голос, чтобы придать мыслям значимости продолжал, — Так вот. Иллюзия вторая, Тим. — Наши дети — это не наши дети. Это наши наказания. Наши преодоления. Если они нас не понимают! Из этого следует, Тим следующие. Наши вещи — это не наши вещи. Мы уходим. Вещи выбрасывают на помойку, или достаются тем, кто этого не достоин! Мы ничего не забираем с собой!

— А произведения искусства? Слова? Мысли? — неожиданно горячо вспылил Тим.

Дед задумался. Но не надолго:

— Мысли тоже не твои! — махнул он рукой. Но желание объяснить свою теорию возобладало над вредностью, — Вот сегодня позвонила твоя мать из Парижа, сказала, чтобы я передал ей полные права на нашу московскую квартиру. А тебя определил в интернат. Она что, хочет, чтобы тебя там сгноили, замучили, задушили…??? Это не я ее потерял, Тим. Это ее потеряло цивилизованное общество. Да-да! Ни много — ни мало! А ты, чем ты лучше? Думаешь, не знаю, о чем ты подумал? Да знаю я, Тим! Ты подумал так, как подумали бы тысячи тварей, избалованных, эгоистических, не видящих ничего дальше своего носа: «Гадкий Егорыч! Вытащил из моей комнаты кровать, шкаф и стулья, и фигней страдает с зимним садом своим долбанным!»

— Я так не думал!

— Думал! Думал-думал! — заводился дед, — Но вот ведь в чем беда. Кто тебе сказал Тим, что это твоя жизнь, твое тело, твои вещи и, что это твоя комната?

— Так ты говорил…

— Да. Это было вчера. А сегодня это — зимний сад. И я буду разжигать здесь костер! Костер — это единственный выход из создавшейся ситуации. Я не хочу потерять тебя вслед за твоей матерью…— затрясся всей телом Егорыч.

— Костер? — Тим понял, что нужно как можно скорее вызвать скорую. Но сделать это незаметно, и не спугнуть деда, чтобы тот, наломавший дров из старых стульев, их не поджег.

— Да. А что тут удивительного? Это сад. Вот здесь — дед показал на пустые углы, — растут деревья. Вишни зацвели. Завтра заморозки обещают. Поэтому надо развести костер, чтобы дымом укутать плодовые деревья.

— Вишни?

Дед вздохнул аромат несуществующих цветущих деревьев в пустых углах комнаты, и произнес с упоением:

— В и ш н и!!!

Тим осторожно попытался подняться и улизнуть в коридор к телефону. Какие цветущие вишни, если на дворе поздняя осень?

— Сидеть! Я еще не все сказал! — рявкнул властно дед. — Вишни тоже не твои! Заметь! Ты даже не понял, что их нет! Ты не понял! Ты вообще ничего не понял! Нет вишен!

— Хорошо, нет вишен, — согласился Тим.

— Правильно! Они есть. Но их и нет. Сказано древними: «Любите внуков, ибо они отомстят вашим детям!» На детях природа отдыхает. А внуки… Внуки… О чем это я? Ах да. И внуки и мы есть. Как бы все еще есть. Но!!!! Тебя нет. И меня нет. Мы «другеем»-меняемся-трансформируемся. Мы — трансформеры! Поэтому нас прежних уже нет.

— Ну, это понятно,— стал соглашаться внук. — Нет Земли, Галактики и Вселенной.

— Ни черта тебе не понятно! Земля есть, и Галактика есть, и Вселенная есть. И Любовь есть, на которой все это держится. Только здесь в этой твоей комнате ее нет. Нет любви. И нет вишен. А очаг… сейчас разведем. Неси спички!

— Нет спичек, дед, — начал включаться в сумасшествие старика внук.

— Да? В-о-о-от! Значит, и огня в этом доме тоже нет! Ты понимаешь? Все правильно! Если нет любви — нет и огня. Нет тепла. И заморозком убьет цвет. … Однажды, когда я был маленький, мать отдала моего бархатного кота каким-то детям. А это был мой кот, Тим. Мне так всегда думалось, и хотелось думать. А мать отдала. Так мой это был кот, или не мой?

Тим молчал. В мозгу мелькнул его трехголовый опыт, помещенный под стекло в математическом кабинете. А дед чуть ли не криком продолжал:

— Это был вообще не кот! А иллюзия! Сначала кусок ваты, обтянутый бархатом с двумя зелеными пришитыми пуговицами! Потом — рухнувшая иллюзия собственности! Любви! Мира! Родства! Ведь мы с матерью поругались из-за кота. Так, как страны между собою. И война, а не мир стоят меж нами до сих пор! Она умерла — это не важно! 60 лет, Тим! Потом я выгнал свою дочь! Потому что она тебя ни капли не любила! Иллюзия света, — дед указал на культи за окном, — когда все равно наступает ночь. И смерть наступает, Тим!

— А зачем в новых занавесках квадраты-то вырезать? — не выдержал Тимофей.

— А затем! Чтобы ты видел, когда деда твоего не станет, что мир полон иллюзий. Смотри на тополя, не закрываясь занавесками! Они думали, что это их дети и их руки. А ветви взяли и отрезали! Смотри на их культи! Всегда смотри, Тим! Во что превращают люди мечты детства, если нет огня!

— Ну чё ты к деревьям привязался?

— А то! Этот костер. И этот зимний сад в месте твоей бывшей комнаты — моя иллюзия, Тим. Что я могу еще что-то изменить. Может быть, на самом деле — НИ-ЧЕ-ГО?… А?

— Положим, уже изменил… правда не могу пока сказать — в лучшую ли сторону.

— Да?! — недоверчиво и скорее утвердительно, чем вопросительно рявкнул дед, поднялся с кресла, давая понять, что разговор окончен, поглядел на часы. И как был в пижаме и тапочках, так и отворил входную дверь.

— Ты куда? — раздраженно крикнул вдогонку Тим.

— За спичками! — злобно ответил дед, волоча левую ногу.

— А деньги взял?

— С деньгами любой состоится. Ты без денег попробуй. Деньги — иллюзия! — проворчал Егорыч уже с лестницы.

Тим сразу же бросился на поиск своих вещей.

«Ага. Вот он, мой стол. Или не мой стол. А ну его. Запутал. Мой не мой. Какая разница? Мне на нем уроки делать, а не деду. Значит, мой. Хотя его конечно стол. Дедов стол. Вот молодец! На кухню сообразил перетащить… Зараза старая! Ладно. Пусть на кухне пока постоит. А кровать где? Ну вообще, прикол! В коридоре у спальни! Что это он этим хотел сказать? Так. А что он в своей комнате оставил? Ага!»

В комнате деда стало уютнее и просторней. На противоположной от двери стене на новеньких стеллажах дед разложил ту гору книг, которая всегда мешала свободно передвигаться по квартире. Запасы литературы для будущей школьной программы дед берег, как зеница око. Получилось уютно. Топчан деда застелен пледом. Выбитый до скрипа чистый ковер на полу.

«А куда же он подевал мой комп?» — подумал возбужденно Тим, и нашел его в зале в коробках для мусора. Туда же вниз головой была выброшена мраморная статуэтка, выточенная Егорычем собственноручно по форме дочери, забывшей о нем в далеком Париже. Белая статуэтка больше походившая на богиню с длинными волосами, загадочно и прекрасно улыбалась.

— Вот старый хрыч!

Готовясь к решительному сопротивлению, Тимофей вызволил мраморную фигурку матери, и принялся собирать детали машины в большой комнате. Перетащил в нее свою кровать. Подключил сеть. Заново наладил антенну телевизора. Подмел и прибрал мелкие вещи, как мог, чтобы не расстраивать Егорыча.

«А где же дед?» — опомнился вдруг Тимофей. Зашел в комнату «мифических садов». Невольно взглянул на вырезанные квадраты в тюли. И ахнул! Тополя цвели вишневым цветом! И белые лепестки кружились, не падая.

В мгновение ока Тимофей подскочил к тюли. Снег! На улице давно падал снег! Господи! Это снег! А как же он? Егорыч? В пижаме и тапочках? Почему его нет так долго?

«Дед говорил, любовь — не любовь. Иллюзия! На самом, оказывается, деле нелюбовь, это любовь!» — думал Тимофей, накидывая куртку и тревожно выбегая на улицу. Он уже не хотел воевать с дедом, а лишь найти. Вернуть. Напоить горячим чаем. Успокоить. На крайний случай развести огонь в его, точнее уже не его комнате, а в зимнем саду, да пусть он делает, что хочет. Только бы найти этого «иллюзиониста» среди снега!

Но где там? Землю покрыла сплошная толстая вата. Сумерки сгущались, окрашивая снежный покров синькой. Даже выстиранным бельем запахло.

«Наверное, дед к кому-то из соседей забрел за спичками. Он же без денег вышел и без верхней одежды», — подумалось Тиму. Тревога, холод и одиночество загнали домой. Без ужина паренек сумеречно заснул. Разбудил утренний звонок мобильника:

— Гладышев! Я в школу не пойду. Можешь меня прикрыть?

— Нет. Я деда жду. Обзванивать сейчас начну боевых друзей и подруг.

— Ты где живешь? Можно к тебе? Не могу в себя прийти после ночного дежурства.

— Ну, заходи, только не пугайся. У нас странненькая обстановочка. Дед тут нашухарил… моча ему в голову стучит время от времени…

Минут через десять в квартиру ввалился Сагид, топая ногами, стряхивая снег и бурча под нос:

— Бр-р-р! На улице прям зима! — и вдруг встал, как вкопанный, уставившись на фотокарточку Егорыча, прикрепленную к зеркалу прихожей, — Это кто?

— Дед мой сумасшедший. А что?

— Гладышев! А он всё… того. Этого. Самого…

— Что того?

— Не надо искать. Ты деда не найдешь.

— В смысле?

— Пижама у него полосатая?

— Ну да.

— Тим, он в Морг попал вчера. Ну и … в котел. Сварили деда твоего.

Тимофей по растерянному взгляду одноклассника понял, что тот не шутит. Заметался медленно и дико, как таракан, посыпанный дустом, и пошел не глядя, на автопилоте в свою-не свою комнату с зимним садом.

— Матери звони, Тим. Отцу! — прямо в обуви двинулся за ним Сагид.

— Отвали! — огрызнулся Тим. — Спички-зажигалка есть?

— Есть!

Тим указал на одно из кресел:

— Садись! Надо очаг зажечь.

— Ты чё опупел? Пожарных вызовут! — плюхнулся в кресло Сагид.

— И что же теперь? — растерянно вздохнул Тим, и медленно опустился перед холодным несостоявшимся костром на колени. Видимо, ему тоже, как деду вчера безумно захотелось тепла.

Сагид мгновенно оказался рядом на коленях:

— Клянусь тебе, брат! Я клянусь тебе! Я не знал! Его уже привезли скрюченным и окоченелым! Без документов.

— Отстань! — мягко дернулся Тим. Сквозь майку вывернулся крест и стал раскачиваться маятником.

Сагид ловко поймал крест Тимофея, и прижал к губам:

— Клянусь, Тим!

— Я не сержусь на тебя, отстань. Избавить мир от старости и болезней не получится, даже если всех в кипящем молоке сварить, — легонько отстранился Тим и встал, внимательно изучая падение снежинок на отрезанные культи. — Он меня имел в виду… или себя: тополя с отрезанными руками…

— Деда жалко? — не понял Сагид.

— Не знаю. Жалко или нет. Он так кровь мне выпил за последние годы своим старческим маразмом, что я вообще уже ничего не понимаю. То дед как дед. А то как включит «заумь», так хоть стой, хоть кричи «караул!» Делать то что теперь?

Сначала друзья решили позвонить в органы порядка. Но очень скоро отказались от этой затеи. Какие органы? Цепочка будущих событий выстраивалась против Тима. И грозила детским домом. Отец бросил их давно. Категоричный Егорыч называл родного отца Тима то алкачом, то ренегатом, и вычеркнул из списка знакомых. Таким же образом он оторвал Тима у матери, которая вышла замуж за «проклятого капиталиста», на самом деле менеджера среднего звена, жалеющего деньги на междугородные переговоры. Она и русский забыла, наверное, не то что Тима и его проблемы. Даже в первый класс отводил его дед. А тут еще звонок, который вывел Егорыча «из колеи». По всем прогнозам получалось, что в Париж она заберет сына, если свистнет на горе рак.

Единственный доход семьи составляла военная пенсия Егорыча. И ненавистный 8 класс может стать вообще не законченным для Тима. Не говоря уж о 9,10,11… и довеском к кошмару о «гумонодоидальном» институте.

— Не вешай нос, Тим! Соображай! Ну ты же самый соображалистый в классе! Придумай что-нибудь!

— Что придумать? Денег нет? Нет. Продукты в холодильнике закончились. За мобилу платить надо? Надо. За интернет. За свет. За все! Пенсию принести должны через три дня. Так мне ее без деда не дадут!

— А заначки у деда были? Книжка или сберкнижка? Счет в банке?

Тим нервно захохотал:

— В банках горох только! Не было у нас ничего! Как государство ободрало сберкнижку в Перестройку, так он больше никому не верил. Здесь на журнальном столике пенсию держал. Видишь? Пусто! Вот. Кресла купил вчера два новых! Я с него комп к учебному году еле выдрал. Ты чё!?

— А ты куклу сделай! — забурчал виновато Сагид. — Такую же, как дед твой в жизни. Ну, усекаешь ход мыслей?

— Портретных я никогда не делал!

— А кот? Лица то у кота человеческие?! Но у тебя же лучше всех лепить получается! Я видел! Почтальонша молодая? Старая?

— Пожилая. Придурковатая малёк. Сначала названивает раза по три. Потом как зацепится с дедом языком, так не выгнать! Общительная — жуть!

— Давай поправку на дальность и на плохое зрение. Смотри! — Сагид поднялся подошел к входной двери. — Прикинь. Заходит почтальонша. А ты ей и говоришь: «Ой! Мой дед вообще сбрендил, мимо горшка навалил, весь ковер устряпял»! По любому запах остановит любого человека, если он не медик. Остановит прямо у порога. Тысячу раз видел!

— Прям так и тысячу, — хмыкнул Тим.

— Ну хорошо, Пашка из мединститута на дежурстве рассказывал. Не в том соль. Прикинь. Она останавливается на запах, как вкопанная. А нам того и надо. Тем временем ты идешь в комнату деда. Дверь открыта. Почтальон видит куклу. Но думает, что это живой человек. Ты должен ее включить, чтобы она еле-еле шевелилась. Не лежала и не сидела, а двигала чем-нибудь там, рукой, ногой, головой. Ты как бы подходишь как бы к деду, на самом деле к кукле. Кукольный театр Образцова представь! Нагибаешься, закрыв собою документ. Сам ставишь подпись. В следующий раз — другой спектакль. К примеру, ты его тащишь в ванну там или в туалет, а он тебя за собой об углы бьет. Ну представь все это живенько… Почтальонша за чистую монету верит. Берешь деньги. Живешь дальше. Схему сечешь? Я всегда говорил, главное — выработать стратегему!

— И сколько так жить по твоей «стратегеме»?

— Сколько-сколько? Откуда я знаю, сколько? Пока в армию не загребут, если в институт не поступишь. Ты уже кому-нибудь звонил?

— Нет!

— Ну ты и балбес! Дед в тапочках на снег вышел и пропал, сердечным приступом стукнутый. В ночь! А он никому не звонил!

— А что бы это изменило? — злился Тим. — Он так страшно говорил, как перед смертью! Я теперь понимаю, он был почти мертв! Вот, если бы я позвонил, кстати, то теперь в комнате бездомных детей кашу манную лопал!

— А теперь будешь жить спокойно, без ментов и пентов. Долго и счастливо.

— Долго. Но плохо. — Попытался пошутить Тим, но получилось грустно. — Расскажи, Сагид, как это было. Как там человек, в кипятке?

— Брось курицу в сто градусов по Цельсию, и увидишь, как там человек в кипятке!— отрезал Сагид. — Лучше не думай. Это не твоя тема. Просто придешь ко мне в 90 лет за каплями молодости. Есть тело. А есть дух. Вот что важнее. Я хочу через дух лечить тело. А для этого мне нужно знать о теле все! Мой тебе совет. Сделай куклу. У тебя три дня. Да. Подпись научись подделывать. Ты же классно рисуешь! Потренируйся! И… — Сагид замялся, — Прости! Я правда не знал, что это твой дед.

Тим промолчал. Что бы это изменило? Входная дверь хлопнула.

Так он сидел в оцепенении, пока снова не позвонил Сагид:

— Тимка! Беги к школе! Все поделки наши на помойке! Может, кота своего найдешь трехголового!

По заданию нового директора школы музей все-таки переоборудовали в математический кабинет по последнему слову техники. Стеллажи освободили от пыльных старых кукол, предоставив место шарам, параллелепипедам и квадратам.

Близлежащая к школе помойка оказалась завалена игрушками детского изготовления. Тим лихорадочно доставал мусорные пакеты, набитые поделками учеников, из контейнера. И «зимний сад» к вечеру превратился в реставрационную мастерскую.

— Я решил так, — на этот раз Сагид завалился без предупреждения, — Если ты попал как говорят в Китае «во времена перемен», тебе без меня никак!

— Да, заваливай! — беззлобно ответил Тим. — Вместе будем «играть в куклы». Пижаму для персоны я уже нашел…

— Считай, полработы сделано!

Разбирая пакеты для мусора, как мешки для трупов, ребята извлекали из небытия по одной и аккуратно раскладывали по полу «Зимнего сада» петушков и коровок, танцовщиц и Айболитов, как бы возвращая к жизни. В середине пакета с меховыми игрушками был найден тимкин веселый кот.

— Правильно. — Задумался Тим, — делаем мы что-то. А наше дело уже не наше. Это иллюзия, что оно наше да? К примеру, жизнь этого трехголового кота. Он мой или не мой, Сагид?

— Конечно твой.

— А почему он стоял там за стеклом, и улыбался всеми своими тремя мордами на все три стороны в кабинете алгебры, а потом оказался в черном мусорном мешке? Если бы он был мой, разве так произошло бы?

— Отстань. Будь проще.

-… дед говорил…

— Твой дед?

— Откуда знаю, мой или не мой?! Ладно. Смотри. Вот куклы с рост человека. В принципе, эта с пустой башкой подойдет. У нее проволока крепкая. А лицо…

— В Гугле погляди у Мадам Тюссо, как создавать восковые персоны… — снова дал провокационный совет Сагид.

К ночи он ушел. А Тимофей, начитавшийся умных вещей из интернета, скопировал множество промежуточных фотографий, забрался на антресоль, достал новогодние маски. Выбрал ту, которая более других подходила для работы, и приступил к растоплению белых восковых свечей, хранимых дедом на случай отключения электроэнергии.

Лицо и шею, как ни странно, Тим слепил быстро. Свечи «плакали» на бледное чело и слезы образовывали дорожки морщин. Егорыч, как живой ухмылялся настолько карикатурно, что портретное сходство было бесспорным! На новое увлекательное занятие ушла практически ночь. Но спать не хотелось. В мастерской зажегся некий священный огонь творчества. Может быть, именно его не хватало Егорычу. Оглядываясь время от времени на культи тополиных обрубков за квадратами вырезанными в занавесках, Тим пытался понять, о чем это дед говорил, и почему велел непременно смотреть на тополя…

Для парика идеально подошла опушка тимкиной зимней куртки.

И как было у Мадам Тюссо в технологии, осторожно горячим тонким крючком, всаживал он волосинку за волосинкой в воск. Он назвал смелый результат «Персона Егорыч». Кукла к рассвету уже имела тело на прочном проволочном жестком каркасе, хоть и пустую, но весьма симпатичную голову, покрытую маской, где восковой кожей угадывалось лицо, обладающее прекрасной седой шевелюрой, бровями, ресницами и усами, как у Егорыча. Оставалось придать акварелью нужные оттенки.

— Ты как? — спросил, подходящий к парадному подъезду школы Сагид.

— Пижаму надеть поможешь? — улыбнулся Тим.

— Что, в самом деле получилось?

— Посмотришь. Ты с дежурства? Как там?

— Подробности тебе лучше не знать. Могу только сказать: примерно тоже, что и раньше.

План восьмиклассников сработал. Женщина, что пришла как всегда выдавать пенсию, не смогла пройти далее «заготовленной с утра мины» в горшке и предоставила Тиму поставить не дедов, а свой автограф. И даже тени сомнения не появилось на ее лице, что за открытой дверью в спальне настоящий Егорыч, а не восковая фигура. А уходя, она прошептала:

— Святой! Святой ребенок! Дед уже под себя ходит. А он не брезгует! Святой!

Тим только вздохнул на это. Но жить как-то надо было. И он продолжил свои опыты.

Отрабатывая все новые и новые детали на кукле, Тим через неделю научил ее немного самостоятельно двигаться, черед две недели произносить пару-тройку слов. А через месяц «кукла» ходила по квартире на шарнирах, правда при поддержке Тимофея.

И только руки никак не удавалось довести до совершенства, так, чтобы, прямо как у людей. Снова и снова Тимофей давил и растирал теплый воск по проволоке, и с таким усердием вдавливал массу в «кости», что уже казалось, что фаланги «Егорыча» болят от тимкиного усердия. Параллельно, аккуратно посещая школьные занятия, Тимофей принимал иллюзию за жизнь. А жизнь за иллюзию. Расписывался в дневнике. Зубрил алгебру, русский и немецкий только в комнате деда, положив перед персоной учебник, чтобы та его проверяла на предмет ошибок. Так Тиму было все-таки легче. А «ползая по интернету», он наблюдал мастерство других кукольников. Хотелось попробовать себя и в шарнирной кукле и в керамике, не брезговал валянием и гипсом. Новые планы рождались один за другим. Ведь стоит только попробовать! Все получается! И как!!! За вечер, используя готовые каркасики и по максимуму детали школьного творчества, извлеченные из помойки, он мог изготавливать три, иногда четыре и даже пять потрясающих весельчака! Лицо и руки в кукле — самое сложное. Вот это теперь удавалось делать Тиму великолепно.

Но новые техники требовали денег хотя бы на материал. Куклы, которых он «оживлял», пару дней еще красовались на подоконнике «зимнего сада». Парнишка заново лепил лица из простого керамического застывающего пластилина или пластмассы. Лукавые и юморные, они могли теперь украсить самый изысканный дом.

Родилась коллекция — «Комичная кукла Тимофея Гладышева».

Сагидом делались фотоснимки этих шедевров с мобильника, и им же предлагались на сайте продаж экзальтированных богачек Борвихи и Рублевки.

Веселые поделки стали охотно покупать. Новых кукол ждали. На вырученные деньги он оплачивал уже не только коммунальные платежи и питание в школьной столовой, а иногда забредал с Сагидом и в «Якиторию». Создал сайт. Целым событием явилось то, что по настоятельному совету друга в центре Москвы Тимофею за пару часов сделали пластику лица, убрав дефекты губы. Он отпустил усики, как Егорыч. Поставил брекеты, чтобы исправить прикус. Но в классе его по-прежнему дразнили квадратно-линейным зайцем.

Никто не знал о тайне друзей. Казалось, миру наплевать — был Егорыч и не стало Егорыча. Тим научился, опять же по совету восточного своего приятеля, давать маленькие взятки во всех конторах, связанных с документацией. Кому шоколадку сунет. Кому коробку конфет. Кому красивую книжку «от деда».

Однажды из поликлиники пришла врач.

— Он только что заснул! Ночь не спал! Вы проходите лучше на кухню. Я отвечу на все ваши вопросы, — по привычке солгал Тим. И врач, убедившись, что дед похрапывая ровно «дышит» под пледом, с удовольствием попила чаю, поела суши из «Якитории», которые Тиму регулярно доставляли на дом, записала «симптомы» в книжечку, приняла в подарок веселую коровку. Она их, как оказалось, коллекционировала. И ушла с легким сердцем.

Чтобы продлить инвалидность Егорыча, Тиму пришлось походить по кабинетам. Помогла та же врач. Через две недели у Тима появились новые нужные бумаги. А у врача — множество разных «эксклюзивных» коровок для коллекции.

— Я выяснил. Причиной смерти деда явилось сильное нервное потрясение, — заявил как-то Сагид, — Твоя «биологическая мать» хотела стать полноправной хозяйкой квартиры, и, скорее всего, мечтала ее продать и распорядиться деньгами там во Франции для какого-то бизнеса. Он и рассвирепел. На тебя, стало быть, ей совершенно наплевать!

— Ну ты скажешь! Биологическая мать. А кто тогда не биологическая?

— Я, — серьезно ответил Сагид. — Я тебя лишил радости кремации останков. Значит, буду всегда пред тобой виноват. Я тебя усыновил. «Приручил». А, значит, я «за тебя в ответе»!

— Ты к чему клонишь, нацменистый мой «Мачих»? — улыбнулся Тим.

— К тому, — на полном серьезе, не обращая на сарказм друга внимания, продолжал гнуть свою линию Сагид, — Пока дед «живой», я имею в виду, в виде персоны, нужно срочно вызывать юриста и подписывать «дарственную».

— На фига?

— Это единственная юридическая лазейка для наследников. Против дарственной обратного хода в законе Российской Федерации еще ничего не придумали.

— Чё опять спектакль будем устраивать?

— Придется, Тим. Ради закона высшей справедливости! Я решил, что она виновна. Во-первых, перед дедом. Во-вторых, перед тобой. В третьих, как сказал твой Егорыч, перед обществом. Поэтому надо ее чуть-чуть проучить. И, я абсолютно уверен, если бы был жив твой дед, он бы дарственную подписал просто мухой! Согласен?

— Посадят, если…

— Давай без если. Хочешь жить на улице?

— Почему сразу на улице?

— Да потому что, если тебя в детдом определят, ты на следующий же день свалишь! Характер у тебя скверный. Квартиру либо мать отсудит, либо соцотдел Москвы. А у меня такое количество родственников, что сам сплю на третьем ярусе!

— Блин! Ну, давай попробуем…

— Кстати, на всякий случай. Если вдруг увидишь, что лицо человека перекосило, считай, признак инсульта «на лицо». Нейрохирурги говорят, если они в течение трех часов успевают к пострадавшему, то последствия приступа могут быть устранены. Трюк состоит в том, чтобы распознать инсульт и приступить к лечению в первые три часа — что, конечно, не просто. Существуют четыре основных способа: 1. попроси человека улыбнуться (он не сможет этого сделать), 2. попроси сказать простое предложение, например «Сегодня хорошая погода», 3. попроси поднять обе руки (не сможет или только частично сможет поднять), 4. попроси высунуть язык (если язык искривлён, повёрнут — это тоже признак).

— А дед был на каком этапе, если так много мне наговорил, что я до сих пор его толком не…?

— Судя по всему, он замерз через пять минут после вашей беседы… его, действительно, было спасти не реально! Я могу тебе это констатировать, как друг и как патологоанатом, и как продвинутый юзер…

Психологический трюк с горшком снова сработал. Благодаря тому, что Тимофей сильно волновался, и даже не спал всю ночь, кукла исправно «говорила» слова при нажиме кнопки: «Давай, сынок!», «Все правильно!» и «Прекрасно!»

Оформление документов происходило на дому в присутствие двух соседей и Сагида.

На кухне у стола восседала кукла-сиделка «Персона баба Тома». Она в спектакле принимала лишь косвенное участие для полной убедительности. Время от времени чуть-чуть шевелилась и глубоко вздыхала. Никто даже не заметил, что на ее вязаных ногах мужская обувь.

— О! У вас полное собрание сочинений Гёте! Какое редкое издание! — произнес уже уходя, нотариус в коридоре, с завистью поглядывая на встроенный шкаф.

— Подождите секунду! В нашем доме желание гостя — закон! — метнулся Тимофей в комнату деда, что-то прошептал кукле, и нажал кнопку.

— Прекрасно! — ответила персона Егорыч.

Сагид с Тимофеем ловко упаковали в подарок все книги Гёте. «Баба Тома» кивнула в знак одобрения. Сагид, поправляя подушку деду, нажал на кнопку: «Все правильно!»

— Спасибо дедушка! — Бодрячком! Давайте и дальше! Бодрячком! — помахал ему с порога довольный посетитель, и аккуратно вложил гонорар в бумажник.

Все участники события были радостно возбуждены после сделки.

— Ты так ловко научился ставить подпись! — шепнул Сагид, вынося осточертевший горшок после ухода свидетелей.

— Это на автомате. У нас почерк похож оказался. Дед то, как ты изволишь выражаться, самый что ни на есть биологический. И фамилия та же, заметь! — ответил Тим. — Мысли в глазах рисовать трудней!

Победа, точнее, «побочный эффект рекламы» пришла неожиданно. Через интернет заказали куклу с лицом какого-то юбиляра и в полный рост. Дорого. Так Тим заработал первые десять тысяч евро на портретной кукле.

— Ты полетишь в Индию, Сагид! — обрадовался он. — А потом мы вместе отправимся на Филиппины!

Заказы буквально завалили подростка. Это не было удачей. Иллюзией. Фокусом. Мастерство пришло не само собой, а благодаря природному дару художника, отчасти, философа и кропотливому терпеливому труду. Он почти не выходил на улицу, только в школу и домой. Пока «память свежа» сразу же делал уроки, как требовал когда-то Егорыч. И лепил, кроил, шил, плакал и смеялся над новыми куклами и потешными животными с лицами людей. Прыгал по квартире после каждой удачи. Зажигал свечи и долго-долго в зимнем саду глядел за окно, где остриженные тополя черными символами одиночества бередили память.

Он выиграл три подряд серьезных конкурса и попал в международный каталог лучших кукольников-портретистов. Тимофей Гладышев был приглашен в Лувр на авторскую выставку. Доверенность по случаю его несовершеннолетия пришлось делать тем же «кривым» путем, что и получение пенсии и подтверждение инвалидности деда.

— А к матери заедешь? — первое, что спросил Сагид.

— Заеду, если она не будет против. Но прежде нам надо будет заявить о том, что дед ушел на улицу и пропал.

— Ты уверен? — переспросил одноклассник.

— Надоело врать. Я вырос, мама, — пошутил в ответ Тим. — Теперь я буду «за тебя в ответе».

Дело о таинственном исчезновении деда зависло в органах. И «похоже было» что никому до «этого дела» «дела не было». Конец периода грандиозной тайной лжи двух одноклассников был сопряжен и с трудностями «семейными» хотя вот семья то для Тима давно стала иллюзией.

Подросток подсчитал, сколько денег он «занял» у государства для того, чтобы выжить. Сумма сложенных пенсий оказалась меньше стоимости средней куклы его авторской работы. Он перевел деньги без сожаления в ближайший детский дом, и даже не сказал об этом Сагиду.

Тяжело было расставаться с «Персоной Егорыч», но следы преступления необходимо было скрыть. Руки он оставил. Оставил на полке, как образец. Снял с чужого вязанного тела, занятого на время, пижаму и носки. Бросил в стирку то и другое.

Отделив голову, Тим сказал ей:

— Это только иллюзия, дед. Ты же знаешь. Тело человека ему не принадлежит. Ты сейчас растаешь. И я слеплю из воска то, что потребует душа. Хотя, душа, наверное, тоже иллюзия.

Он не отрывая глаз смотрел, как воск стекал с маски Егорыча на блюдо, под которым горело несколько свечей. Лукавые морщинки выпрямлялись по закону нового «квадратно-линейного неравенства», послушно и плавно проходя сквозь сито, оставляя усы и брови в металлических ячейках.

Еще теплый воск Тимофей собрал в ладони и, поглядывая на мраморное изображение матери на подоконнике, создал лицо девушки, «Персоны Иллюзии».

— Я куплю для тебя самое воздушное платье в Париже! — трепетно произнес он и удивленно поцеловал остывающий лоб новой прекрасной куклы, немного похожей на Тима.

Визу по культурному обмену дали быстро. Зубы долго не хотели очищаться после брекетов. Но дорогая зубная паста, наконец, сделала свое дело. И белоснежная «голливудская улыбка» взрослеющего Тима заставляла все чаще оборачиваться незнакомых девушек. Только подходить к ним, и заговаривать, Тим пока не смел.

Лувр потряс коллекцией произведений искусства, собранных Наполеоном со всего мира. Изящество линий мраморных статуй. Тонкая работа кисти старых мастеров станковой живописи. Иллюзия богатства и мирового господства. Все это вошло многотысячными образами в мальчишеское сердце и заставило восхищаться.

Вечером первого же дня пребывания Мать нашла его в гостинице сама. Как? Не понятно. Зачем? Не известно. Вошла, как будто они только что расстались. Он узнал ее сразу. Замер, отворив дверь номера. Хотел обмануться. Но не мог. ТО, что стояло перед ним, тепла не излучало.

Оказалось все просто. Она сделала запрос после извещения о смерти отца. Ей сообщили, что на сына выписана доверенность о перелете в Париж. Найти Тимофея труда не составило.

Когда-то давно в детстве, сын почитал ее Богиней, глядел на мраморную статуэтку, искусно вырезанную и почти одушевленную, пока не понял после гибели деда, что пред ним простой камень.

Парижская мода совершенно не подходила матери, так по крайней мере, показалось Тиму. Темные обтягивающие брюки. Растянутая кофта немыслимого смарагдового оттенка на выглядывающей из-под нее серой блузе. Обувь на низком квадратном каблуке. Короткая стрижка — темный ежик.

— Это тебе, — открыл он коробку с бальным платьем для волшебной феи, оставшейся в «зимнем саду». Ведь живая мать лучше, чем выдуманная.

— Спасибо, конечно, но… — произнесла женщина, передернув плечами от неожиданности. — Я — судебный переводчик, и такого не ношу.

— Напрасно, — огорчился Тим.

Время поджимало, и мать нервничала, стоя с ненужной громоздкой коробкой в руках в тесном крохотном номере. По разговору выходило, что ее волновала только московская недвижимость. Она болезненно узнала, что по документам, квартира давно принадлежала Тимофею.

— В нашей квартире зимний сад! — задумчиво заявил он матери. Ему зачем-то хотелось ее позлить.

— А почему ты со мной не посоветовался? Это же моя квартира!

— Иллюзии правят нашим сознанием! — ответил Тим отвернувшись, ведь единственное чувство глубокого разочарования вместо любви, которую он беззаветно ждал, саднило грудь.

Мать узнавала и не узнавала его. Очевидно, от французского мужа и от образа заграничной жизни, единственное, что в ней ярко доминировало — чувство скаредности. И не смотря на то, что там у них было все, она хотела отсудить последнее у сына. Она просто не готова была к тому, что по законам России против «дарственной» не оставалось на это никаких шансов.

— Иллюзия первая, мама. Мы рождаемся без отца и без матери. И единственный наш отец Бог. Один он решает, наша это действительность или нет. Поэтому, уходя от мира и привычек, мы от них не уходим. А возвращаемся к Богу! Ты понимаешь по-русски, мама?

— Нет, — честно ответила она. — Как тебя понять, если ты сам себя не понимаешь ни по-русски ни по-французски?

— Я то себя понимаю! — ухмыльнулся Тим, и чуть повышая голос, чтобы придать мыслям значимости, как делал это дед, продолжал, — Так вот. Иллюзия вторая, мам. — Наши дети — это не наши дети. Это наши наказания. Наши преодоления. Если они нас не понимают! Из этого следует, мама следующие. Наши вещи — это не наши вещи. Мы уходим. Вещи выбрасывают на помойку или достаются другим. Мы ничего не забираем с собой! Кто тебе сказал мама, что это твоя жизнь, твое тело и, что это твоя квартира?

— Но я наследница…

— Да. Это было вчера. А сегодня это — зимний сад. И я буду играть там в куклы!

Мать с долгим недоумением оглядела Тимофея, не сумасшедший ли он. Светлый вьющийся чуб чуть длиннее, чем нужно, потому что уже мешает глазам, которые бархатно и влажно глядели на нее в упор из-под мохнатых ресниц. Шелковые усики еще не знают бритвы. Идеальные контуры чувственных губ неумело насмешливо искривлены гримасой юношеского максимализма.

— В куклы? Но это занятие не для мужчин! — мать опешила, она ничего не знала об успехах сына, о выставках, о немыслимо огромных гонорарах.

— Да. А что тут удивительного? У меня в квартире зимний сад. И в нем, ты знаешь, мама… много кукол. И… Цветущие вишни…

— Вишни? Ты с ума сошел!

Тим вздохнул аромат несуществующих цветущих деревьев, и произнес с упоением:

— Вишни!!! Но, знаешь, мама, Вишни тоже не твои! Ты уехала и забыла о нас. О Егорыче, который до последнего дня ждал твоей благосклонности, как верующий в церкви ждет любви небес. Обо мне, незаконнорожденном ублюдке инвалиде с заячьей губой, которого в школе всегда дразнили «Зайцем». Ты давно могла изменить мою жизнь. Операция на самом деле стоит копейки! Ты бросила тополя возле дома под окном, которые сама сажала когда-то в детстве! И ветви их обрубили дворники. Знаешь, мама, как они там, без рук? Нет? Если нет любви — нет и огня. О чем ты тогда мечтала? Ты забыла, мама? Твоя жизнь без очага, способного обогреть так и не посаженный тобою вишневый сад — это вообще не жизнь. Ты судебный переводчик? Это иллюзия. Несостоявшаяся иллюзия жизни!

Мать, ошпаренная и обиженная тихими размышлениями красавца сына, проворно нашла под бальным платьем чек:

— Лучше сдать в бутик и вернуть деньги… — попробовала она перевести тему, — глупо выбрасывать такую сумму за бестолковую тряпку!

— То, что глупо для тебя, иногда может оказаться священно для других.

— Ты прилетел, чтобы меня обидеть?

— У меня здесь другие дела. Я тебя не звал.

— Дела? У тебя? Но дед не оставил нам ни копейки. Какие у тебя могут быть дела?

— С деньгами каждый может стать человеком. Я попробовал без них, — уклончиво ответил Тимофей.

— Мне пора уходить, — взглянула мать на часы.

— Ты это сделала давно, — жестко отрезал последнюю пуповину сын.

Сады Тюильри благоухали рододендронами. Разноцветные петуньи колыхал легкий ветерок. Стриженные газоны придавали настроению старинных статуй оттенки вечной молодости. Тимофея пытался радовать Париж, как радовал он всегда любого человека, оказавшегося в пространстве иллюзий богатства и власти. Фонтаны и скульптурные группы смиренно позволяли собою восторгаться группам туристов. А Тимофей не хотел примыкать ни к одной из них. И за неделю обошел улицы французской столицы и берега Сены, разглядывая разноязыких и разнорассовых людей, которых понимал без переводчика, кодируя и заряжая эскизы мыслеформ на будущие модели. Иногда что-то зарисовывал, если закон Франции не позволял делать фото.

Выставка кукол собирала много зрителей. Куклы в виде его учителей, одноклассников, соседей, почтальонши, приносящей пенсию, юриста, подписывающего дарственную от деда, деда за маленьким столом, деда на маленьком кресле в пижаме и тапочках, деда, глядящего в окно на культи тополей, деда, стоящего в позе Наполеона и указующим перстом дырявящего небо — все куклы кроме последней волшебной «Персоны Иллюзии», оставленной дома, вызывали массу восторга, и к концу недели были практически распроданы. Парижские модницы, вытянув губки шептались, глядя на автора. Подмигивали. Брали с трепетом «сигнатююююр».

Тимофей не переставал удивляться — почему не к Джоконде, а к нему приходили они? Что порождало интерес? Неужели и вправду, огромное состояние, оставленное дедом — огонь творчества, который он так настойчиво пытался зажечь? Чувство благодарности рукам, его взрастившим, оставленным теперь на полке мастерской, смешанное с глубочайшей обидой на мать, превратившуюся здесь в прекрасной стране в чудовище, трансформировалось, и как сказал дед «другело», превращалось в чувство отторжения к окружающему «многоборью неравенств» и в острое желание оказаться поскорее в «зимнем саду» среди «вишен», теперь он понимал, что среди идей, растущих и дающих плоды.

— У меня две хорошие новости, — встретил его в Шереметьево Сагид. — Первая. Я сегодня ассистировал на операции у профессора Рекрутова. И вторая. Тебя без экзаменов зачислили в Суриковку! Скромно признаюсь, не без моего участия! По этому поводу нужно выпить! Ты привез из Парижа вино, брат?

— Да.

— Мы выпьем его перед поездкой на Филиппины!

— Ты полетишь один. Я нашел свой способ избавить мир от старости и болезней.

— Очумел???

— Сагид! Меня уже тошнит от дальних стран!!! И потом ты хочешь на врача, а не я. — Тимофей открыл коробку, и вызволил прямо в зале аэропорта воздушное голубое платье из заточения, — это лучшее вино Парижа!

Отороченный изысканными брюссельскими кружевами, легкий лионский шелк осветил пролеты эскалатора. Люди ахнули. Сагид замер:

— Но это свадебное платье!

— Да. Для «персоны Иллюзии».

— А как же обещанное вино?

— Иллюзия опьянения прекрасным рождает вдохновение!

— Вот эту мысль ты только что сам придумал? — крутнул головою совершенно сбитый с толку Сагид.

— По наследству перешла,— подмигнул Тим весело. — Дед говорил…