Домашнее хозяйство

Домашнее хозяйство

Рассказ

На что вы живёте? – спросил прокурор пристрастно.

Кручусь… – ответил Хаймович.

Что значит – кручусь?! Ну, покрутились бы вы вокруг меня – и что?

Вокруг вас? Что вы! И вы бы имели, и я бы имел, и все были бы довольны!

Этот не стареющий старинный анекдот Василий Степанович держал при себе как словесную трудовую книжку, описывая им при случае род своих занятий.

Когда на пятнадцать частей разломилась армия великой страны и сделались в одночасье никому не нужными тысячи и тысячи служак, он, выведенный в отставку, испытал затяжную гнетущую растерянность. Ни умения в руках, ни знаний, способных обеспечить куском хлеба. Но врождённая неподатливость к унынию не позволила замкнуться и опустить руки. Они, оставленная не у дел военная косточка, невольно тянулись друг к другу, поддерживая связь, и стоило кому-то одному поймать удачу, как он тут же скликал своих, на кого мог положиться.

Его однокашник, с которым вместе напропалую бедокурили в училище, ловко, совсем, как они в юности на подножку трамвая, запрыгнул в политику. И вдруг, пожалуй, что неожиданно и для него самого, заделался городским головой.

Василий Степанович был призван одним из первых. Перечень возможных вакансий не имел конца. И широта ли выбора тому виной, или потому, что всё предлагаемое доставалось на дармовщинку, однако ни к чему не потянулась душа. Несколько дней Василий Степанович так и эдак пробовал прислушаться к себе и в итоге пришёл к убеждению, что его давнишний, по сути, детский ещё выбор армейской службы, как и первая половина жизни были ошибкой. Сейчас, не по своей воле отлучённый от армии и так долго просуществовавший никем, он с удивлением открыл в себе, как ему не хочется снова идти кому-то в подчинение и кем-то командовать. До того не хочется, что сама мысль о бесспорно завидном служебном положении воспринимается отталкивающе неприятной.

И он отказался. И это – что не пошёл под начало друга юности – сохранило их отношения в прежней ничем не обременяемой простоте. Василий Степанович был участником всех отмечаемых мэром семейных торжеств, без церемоний наведывался к тому домой или на службу, и знакомые стали обращаться через него с просьбами к первому в городе лицу. Ничто сомнительное или способное поставить друга перед затруднением категорически не принималось Василием Степановичем. Но даже самой незамысловатой бумаженции, подписанной мэром, требовались для её следования по всем нижестоящим инстанциям «ножки». Понимая, что сказав А, нельзя не сказать и Б, наш герой взял на себя и эту задачу. Перезнакомившись постепенно с ответственными людьми в подразделениях, он зачастую мог уже не беспокоить САМОГО, а утрясать дело с непосредственным исполнителем. Исподволь разъяснилось, чьи услуги какого количества денежных знаков могут потребовать, и его появление в том или ином кабинете, само собою разумеется, стало вызывать самое искреннее и доброе расположение. Незаметно и очень скоро образовался круг просителей, стремительно расширяющийся и объединяемый крепнущим день ото дня доверием к Василию Степановичу. Узаконить постройку, оформить аренду или приобретение участка, подключить к энергосетям, к воде, газу, канализации…

Это сделалось профессией, не отягощённой никакими юридическими формальностями. Каждый клиент становился приятелем, которому помогали – да, не бескорыстно, однако, и с увлечённостью откровенно дружеской. И почти всякий, кому посодействовал Василий Степанович, располагал возможностями в чём-то своём, чем, естественно, приумножались и возможности самого Василия Степановича.

В кафе за чашечкой любимого, способствующего поддержанию здоровья, зелёного чая принимались просьбы и сообщалось об исполненном. Жизнь, через край заполненная хлопотами, приносящими удовлетворение и выгоду всем причастным, – вот, что безоговорочно было принято его душой, в чём он, пусть и с серьёзным запозданием, но так удачно нашёл, наконец, себя. Это ничем не напоминало работу или службу, – он словно бы катил, оседлав время, как верхом на потоке спускаются ради развлечения туристы по горной реке. Лишь изредка, подобно крошке, затерявшейся в постели, укалывала назойливая мысль об эфемерности всего, им обретённого. И возникало желание вложиться во что-нибудь осязаемое. Во что? Думалось, что этим мог бы стать дом. И сад.

Супруга, сын и недавно пополнившая их семью невестка горячо одобрили идею. Дети, для которых купили простенькую квартирку в своём же подъезде, выразили желание жить совместно в большом будущем доме на своём отдельном этаже. Это вошло в такое трогательное созвучие с его собственным, пусть и абстрактным, представлением об истинной семье, что Василий Степанович с этого момента с наслаждением стал погружаться в неотличимые от мечтаний планы.

С учётом известных обстоятельств, ему не стоило излишних усилий и затрат выхлопотать у города привлекательный участок. Денег под рукой на всю постройку, конечно, не было. Да и сколько их в конечном итоге потребуется, вряд ли кто-нибудь мог определить тогда. Но на фундамент нашлось, и, послушав специалистов о том, что основание должно отстояться, в первый сезон Василий Степанович вывел нулевой цикл. Что называется, вылез из земли.

Всё складывалось как нельзя лучше. Заработанное позволило во второй сезон поднять стены и накрыть их крышей. А в третий – заняться отделкой.

Когда к исходу четвёртого тёплого времени года заканчивали мостить плитку на подъездах к гаражам и по дорожкам будущего сада, во дворе уже топал и бойко лопотал внук.

Устояв перед натиском молодёжи, непременно желавшей заполнить участок декоративной заграничной ерундой – всякими там туями, кактусами и прочим, – глава семейства, утверждая, что отечественные фруктовые деревья и кусты ягод ничуть не менее красивы, чем мексиканские сорняки, настоял на персиках, сливах, яблонях, грушах, черешнях и далее до полного перечня, включившего облепиху, смородину, поречку и малину. А землянику подсадил в газонную траву, рассчитывая скашивать попозже или не везде.

Не последним доводом в спорах с младшими была картинка, предвосхищавшая, как внук съедает снятую с ветки вишенку или абрикос, лакомится виноградом. Эти же мечты навели и на мысль о домашних яйцах, гарантированно не отравленных никакой химией и лекарствами.

Тогда Василий Степанович влез в компьютер, интересуясь устройством птичника для курочек, особенностями ухода и кормления, и был сражён фразой, где утверждалось, что курочка-несушка есть созданная самой природой живая фабрика, перерабатывающая все кухонные отходы и излишки в превосходный диетический продукт.

По чертежам, отысканным в том же Инете, он из остатков стройматериалов своими руками смастерил сухой и тёплый домишко – с насестом, светлым окном, закреплёнными на стенах гнёздами для кладки и с вентиляцией, которая состояла из трубы, помещённой в трубу. Причём наружная была подырявлена с четырёх сторон отверстиями, через которые ветер любого направления нагнетал вовнутрь свежий воздух, создавая давление и вытесняя скопившиеся в домике газы через трубу внутреннюю.

На рынке, где в открытых коробах продавались миловидные детёныши домашней птицы и посаженные в клетки взрослые особи, Василий Степанович, продвигаясь по ряду, присматривался к продавцам. У него был навык, принимая новобранцев, угадывать по внешности добросовестных ребят и отличать разгильдяев.

Глаза сами остановились на пожилой женщине – полноватой, опрятной с естественными, без обмана крашений, светлыми, как соль, сединами, от которых, казалось, исходит сияние, осеняющее всю фигуру старушки благообразием заботливой бабушки. Когда, подойдя, обратился и увидел её встречную улыбку, подумалось, что таких, вот именно таких изображают, иллюстрируя сказки.

Я, знаете ли, полный профан, но решил ради внука завести курочек-несушек…

Вы обратились как раз по адресу, откликнулась она с эталонным по правильности выговором диктора, актрисы или знающей себе цену школьной учительницы. Она сидела на чём-то, чего не было видно из-за её свободного длинного платья. В лучшем случае, это был табурет, а скорее какой-нибудь ящик. Но перед глазами была только она чистенькая, ухоженная, и ни о каком ящике не хотелось и думать. Вот отличные курочки, указала на второй ярус принадлежавших ей клеток. Они уже взрослые, поживут у вас с месяц, успокоятся и снова станут нестись.

Разнотонно коричневые куры высовывали из клетки головы, впритык касаясь частокола прутьев лысыми в этих местах шеями.

Покупать уже облезлых, плешивых… – сморщил Василий Степанович левую сторону носа.

Вы и вправду не разбираетесь в предмете. Они линяют, совершенно естественный процесс. Но если вы хотите курочек, которые несутся, это то, что вам нужно. Именно то.

Да? – спросил Василий Степанович кисловато.

Да, подтвердила она слегка разочарованно, с уходящим желанием убеждать.

А эти? – кивнул он в сторону юных красавиц, обитавших этажом ниже, – беленьких с чёрными проблесками, как на шёрстке горностая.

Она глянула непонятно: то ли разочаровавшись, то ли пожалев. И спросила:

Вам нужна красота или польза?

А это что – несовместимо? Мне всегда казалось, что красивое – первый признак лучшего.

Сказано – мужчины! – обронила она себе в колени. А когда подняла взгляд, в нём будто бы возник, но тут же и спрятался плутишка. – Хотите этих – берите этих.

А почему вы сразу предлагали тех? – поинтересовался Василий Степанович, заподозрив, что бабушка хочет сперва продать то, что поплоше.

Эти моложе, им ещё месяца три или четыре дозревать.

Зато как радуют глаз!

Радуют, – согласилась она. – Но четыре месяца будете кормить вхолостую.

Покормим! – не унывал Василий Степанович. – А как называется порода? Уж больно хороши!

Адлеровская серебристая.

Точно! Они не белые – серебристые. И чёрные пёрышки тоже отливают серебром.

Берёте?

Беру!

А сколько?

Вот чего не знаю, того не знаю. Давайте, как в картах – двадцать одну.

Солидно! – заметила она. – У вас большая семья?

Да нет, семья как семья. А сколько двадцать куриц могут дать яиц?

Если бы взяли «облезлых» – полтора десятка в день. А эти – не знаю.

Ну, нам лишь бы внуку яичко на завтрак. Беру!

Красивых?

Красивых!

Домашние, когда выпускал на молодую травку контрастно узорчатых, отливающих серебром птичек, реагировали с вполне предсказуемым восторгом. Невестка, подобно папарацци, вдохновенно щёлкала айфоном, чтобы тут же рассылать знакомым снимки и видео всё увереннее разгуливающих у кустов и молодых деревьев экзотически прекрасных новобранцев двора.

А внуку хотелось дотронуться до диковинной живности, которая не давалась, ловко уворачиваясь и отбегая, чтобы, оказавшись на безопасной дистанции, вновь величаво прогуливаться, презрительно поглядывая посаженным сбоку глазом.

Словом, это была не ферма, а нечто наподобие затеваемого домашнего зоопарка, отчего душа Василия Степановича веселилась с удвоенным ликованием.

Взрослея, птицы хорошели не по дням, а по часам. Алые гребешки набухали зубчатыми коронами. Разновеликие перья, словно бы каждое по отдельности, завитые книзу, вместе складывали гармоничнейшие в их кажущемся беспорядке переливчатые кисти хвостов.

Частенько они переругивались одна с другой, а то и затевали драку. Норовистость характеров Василий Степанович трактовал кавказским происхождением, на которое чуть позже стал списывать и манеру перекрикиваться по утрам.

С нетерпением и как нечто чудесное ожидали, когда же они начнут нестись, и время от даты покупки отсчитывали, как отмечают, начав днём рождения, возраст малышей.

Вот миновали три месяца, и четыре, после которых это с гарантией обязано было случиться, но ничего не происходило. Спустя полгода, а там и восемь, девять месяцев цветущие день ото дня ярче и ярче красавицы погуливались по двору по-прежнему вхолостую. Лишь аппетит разыгрывался у них всё азартнее. Завидя корм, подносимый к месту приёма пищи, из всех углов обширного двора они неслись, как угорелые, усердствуя не только лапами, но и крыльями, и ещё на дальних подступах расталкивая и отклёвываясь от соперниц.

В переносных деревянных кормушках, смастерённых Василием Степановичем по чертежам из справочной литературы, сметалось всё подчистую, сколько ни давай добавки к рациону, обозначаемому в пособиях. Скашивать во дворе тоже было нечего – густо взошедшая по весне газонная травка была склёвана вся налысо, как и все листья на кустиках и деревцах, до которых пернатые питомицы могли дотянуться.

Зато мощёные дорожки сада и полы беседки всплошную были укрыты похожими на известь кучками – белыми с тёмным вкраплением, сходными по расцветке с экстерьером заведённой в хозяйстве птицы.

Трудно сказать, как долго длилось бы это, но однажды заглянула пожилая соседка, имеющая некоторое представление о содержании несушек, и восхитилась, каких красивых петушков выкармливают хозяева.

Курочек! – уточнил Василий Степанович.

Ну, что вы, это петушки! – оспорила соседка. И уверенно назвала несколько отличительных признаков.

В семье незлобиво посмеивалась над Василием Степановичем, и сам он с весёлым изумлением пофыркивал в усы, вспоминая рынок, себя и благообразную бабушку на нём, располагавшую, как оказалось, и юмором, и характерцем.

С лапшой молодая петушатинка пошла за милую душу. Ещё хороши были различные супы и бульоны, а также холодец. Правда, ощипывая забитого петушка, мучились всей фамилией. Торчащий из кожи очин ни за что не хотел сдаваться. Женщины оставались без маникюра, у мужской половины не хватало терпения выдёргивать колкие щетинки, выскальзывающие из пальцев. Василий Степанович додумался посетить медтехнику, где приобрёл три разной величины пинцета. Инструменты несколько облегчили труд, но всё же кардинально данная рационализация не решила задачи.

В конце концов, смирив гордыню, сходили на поклон к той же знающей соседке, следуя житейскому опыту которой, впредь окунали лишённого головы петушиного недоросля ненадолго в ведро с кипятком, после чего перья переставали фанатически цепляться за тушку и отделялись почти без усилия, оставляя цыплёнка чистым, как с магазинного прилавка.

У неё же получили телефончик осведомлённого и добросовестного человека, чтобы не быть обманутыми будущей весной и обзавестись не просто несушками, но такими ударницами, которые мечут яйца со скорострельностью пулемёта.

Созвонившись в нужное время, к знатоку Василий Степанович уже не решился ехать в одиночку, взял для моральной поддержки супругу. Путь предстоял не сказать, чтобы очень дальний, однако сразу же за городской чертой скользнувший в сторону от магистральных направлений. А там дорога, проложенная ещё во времена Союза, мстила проезжающим безбожно за то, что её бросили без призора, и стряхивала с себя машины на окоём полей, заставляя тащиться по голому грунту в продавленных колеях с непредсказуемыми рытвинами, коварно заполненными водой.

Едва не у каждой развилки по связи уточняли маршрут и добрались, слав те господи, до сельца на пригорке из нескольких домиков, зачем-то притулившихся один к другому так тесно, что ни у кого не осталось достойного двора.

Радушный хозяин вышел встретить. С высотки просёлок просматривался, как на ладони, и он сигналил показавшимся вдалеке гостям поднимаемой рукой. Им оказался крепыш пенсионер с располагающе-приятным здоровым цветом лица и весёлыми глазами, в которых поигрывало некое наплевательство к собственной персоне, – к тому, возможно, что здесь не для кого причёсывать волосы, начисто выбривать щёки или обращать внимание на недомытые руки, которым после возни с живностью предстоит заняться рассадой, копкой огорода, починкой загороди и бог его знает, чем ещё. И нет ни нужды, ни охоты переоблачаться раз за разом из рабочего в чистое.

Не приглашая, лишь заманивая рукой, он повёл приехавших в дом – по шаткому крылечку на некое подобие веранды. И там желающим приобрести курочек стал, с увлечением комментируя, показывать проращиваемые черенки винограда. Звучные и красочные названия сортов читались им на подвязанных бирках. А свойства той и этой лозы излагались так аппетитно, что Василий Степанович не смог не купить полтора десятка уже выбросивших листья саженцев. Затем они оказались во дворе и выслушали, имея перед глазами наглядный пример, какую яму следует выкопать под каждый виноградный корень, как приспособить пластиковую трубу, через которую полив станет прежде достигать дна и лишь оттуда проникать выше, как слоями заполнить яму щебнем, керамзитом, гумусом.

Он говорил увлечённо и, пожалуй, долго бы ещё углублялся в детали, если бы Василий Степанович не напомнил об изначальной цели визита.

Но это нам придётся в магазин… сбитый с направления, которым раскатился, заметил хозяин с озабоченностью, что могла соответствовать только новости, впервые им услышанной.

А далеко?

Не! Оно, сказать, в соседнем районе, но мы – прямиками!..

«Прямики» перерезали поле и запрыгивали на асфальт, с которого мимо лесополосы перебирались на гравийку. Не раз и не два Василий Степанович имел повод порадоваться, что добираются они не на чём-нибудь, а на проходимом, четыре на четыре, мощном японце.

По обновлённой дамбе и берегу водохранилища, облюбованного яхт-клубом, промчались одним духом ровной, как яичко, трассой. В посёлках там и сям бросались в глаза добротные, на показ дорогие строения.

На чём же тут народ так поднимается? – поинтересовался Василий Степанович.

Тут? Да это дачи! Деньги – они в городе, а тут поднимешься, как же!

Провожатый, спасибо ему, не умолкая, рассказывал о себе. Без этого наверняка путников одолела бы скука и раздражение из-за страха засесть где-нибудь в местных грязях безвылазно. Он, как можно было понять, занимал в своё время заметное место среди районной верхушки. И сыпал, повествуя о былых карьерных чудесах, именами, которые, как ему казалось, не могут не знать его спутники, тем более, что те лишь поддакивали, выказывая интерес и сочувствие, словно бы доподлинно знали, о чём и о ком речь.

Осточертело, – завершил он рассказ, будто бы и оправдываясь, но всё же и с облегчением. – Вечно угодничаешь, самогонкой давишься. И не с кем бы хотелось, а с кем тебя должность приневоливает. Жинкиных батька-маму похоронили и законопатились у них на отшибе. Самим не начальствовать и начальников не знать.

О, последнее было знакомо Василию Степановичу! Очень и очень знакомо!

А може, оно и от старости… – предположил провожатый раздумчиво. – Кто его разберёт!

В одном из посёлков, которые из-за удалённости уже не украшали дома дачников, свернули на полянку сбоку от продуктовой лавки. К ней, полянке, обращено было крыльцо насвежо выбеленной мазанки, с козырька над которым в качестве рекламных флагов свисали пустые грязновато-белые мешки с фирменными синими штемпелями производств, изготовляющих комбикорма.

Мироныч! – приветливо и панибратски, словно ровеснику, прокричал сквозь открытую дверь молодой голос, и на крыльце появился розовощёкий парнишка лет семнадцати с виду. За ним, ступая уточкой, вышла юная, с лицом веселушки-школьницы супруга – на сносях. В посёлке не заметно было ни души, и они обрадовались знакомцу, неожиданно появившемуся из навороченного, хоть и закиданного безбожно грязью из-под колёс, джипа, подрулившего невесть какими судьбами на их пустырёк.

Из города к вам – покупателей! – с интонацией приветствия отозвался Мироныч. – Курочек хотят присмотреть и, если что, то и корма.

Молодые, спустившись по хлипким дощатым ступеням, и держась рядышком, привечали улыбками и кивками подходившего Василия Степановича и его жену, задержавшуюся было в машине, но тоже решившую выйти. Поздоровавшись, хозяева повернули к соседней мазанке – давно не подновляемой, облупившейся, без окон и, как показалось, и без двери, лишь с покосившимся проходом вовнутрь, снизу заслонённым щитком шириною в две доски.

Вот, пожалуйста! Как знали, что для вас – с утречка с фабрики подкинули! – жизнерадостно заметил парнишка, приглашая заглянуть в проём.

Из-за отсутствия окон, внутри было сумеречно, и картина прояснилась для Василия Степановича не сразу, а по мере привыкания глаз. На земляном полу угадывалась подстилка из соломы – затоптанная и почти утонувшая в жиже помёта. Переминавшиеся с ноги на ногу курицы стояли так тесно одна к другой, что не могли перемещаться. Лишь передние потеснились от заглянувших людей, вжимаясь в толпу сородичей и глядя с испугом и недоумением.

Василий Степанович непроизвольно зажмурился, не поверив в первую секунду увиденному: курицы все до единой были абсолютно голыми. Ни пёрышка. И худющими, как в Бухенвальде.

О, господи! – вымолвил он.

Вы не того… не как его… – успокоил, беспечно улыбаясь, юный торговец. – Они в новое перо вобьются! А яйцами вас – так просто забросают!

Да-да, – подтвердила девчушка, вот-вот готовая стать мамой. – Три недели у них стресс из-за переселения, а потом… Можете записать: двадцать четвёртого числа начнут вас радовать!

Но что же они такие заморенные? Кожа да кости!

Дак не мясная же курица – несушка! – наставительно заметил Мироныч. – Я так вам скажу, чтобы понятнее. Ребята берут их на фабрике для кого? Для тех, кто живёт в округе. Тут не базар, тут не обманешь. На фабрике порода особенная, и умеют их там раскочегарить. Которая дома выросла, никогда так нестись не станет. Почему их народ и разметает. А то, что бы нам стоило – своих наплодить.

А фабрике, в таком случае, – зачем отдавать? – сомневался Василий Степанович.

Фабрика самую силу из них уже выкачала, меняет на молодых, поведал Мироныч. А нам они ещё года два послужат лучше любых домашних! И выходит, что все при своём интересе.

Василий Степанович как к человеку, за которым решающее слово, обернулся к жене.

Возьмём, Вась! У них глаза, как у сироток детдомовских. Возьмём!

Дома младшие с вытянутыми физиономиями взирали на отпускаемых из коробок куриных зомби, неприкаянно озиравшихся и не знающих, куда ступить. Они, худышки, занимали так мало места, что из упаковки, в которой некогда приобрели микроволновую печь, Василий Степанович, словно фокусник, доставал и доставал их – одну за одной.

Впрочем, уже на следующий день невестка снова без устали фотографировала и фиксировала камерой. Развалясь в самых бесстыдных позах обнажённые курицы грелись, подставляя солнышку кто спинку, кто бочок, а кто, раскорячившись, брюшко. Ни дать, ни взять – нудистский куриный пляж.

Вели себя новосёлы посмирнее адлеровских серебристых, двор разведывали опасливо и с оглядкой. И все в одно время стали покрываться бежевым и кофейным пухом, который быстро, буквально на глазах, превращался в юные шелковистые пёрышки.

К дате обещанного принесения яиц, зрительно курочки пополнели и похорошели несказанно. Однако в обустроенные в точном соответствии с требованиями инструкций приёмные гнёзда со свеженьким и сухим сеном внутри заглядывал Василий Степанович понапрасну. Никто в эти гнёзда не наведывался и никаких приношений не оставлял.

Нехорошие мысли о повторном над ним плутовстве Василий Степанович упорно прогонял прочь, но в гнёзда заглядывал всё равнодушнее.

Прошла неделя после срока, названного девчушкой, которая сама, должно быть, уже удачно родила, потянулась вторая. И вот, сидя у себя в кабинете перед компьютером, Василий Степанович услыхал потрясённый до самых основ детской души голос внука.

Дедушка! Дедушка! – надрывался тот, подбегая к окну. – Дедушка!

С испугом за маленького Василий Степанович подхватился, слыша в ушах переполох собственного сердца, а внук, завидя его, призывно замахал руками.

Выходи! Скорей! – звал он, как на пожар, и только вид смеющейся в саду невестки извещал об отсутствии несчастья.

Перехваченный малышом в помещении бассейна и пойманный за руку, Василий Степанович спешил за ошалелым ребёнком впритруску.

Вот! – распахнутые настежь счастливые глаза потомка указывали под старый куст шиповника, сохранённый при разбивке сада.

Присев до уровня, с которого смотрел малыш, Василий Степанович увидел некое подобие гнезда из расчёсанной в кружок травы. И в нём ровненькой округлой пирамидкой аккуратнейшим образом уложенные чистые-пречистые яйца – все цвета какао с молоком и каждое словно бы в тончайшей прозрачной плёночке. Ему, как и внуку, неудержимо захотелось поделиться увиденным, и он, как будто передавая что-то, глянул в ликующие глаза невестки и в обеспокоенные – подбегающей запыхавшейся супруги.

Мы не там искали! – воскликнул Василий Степанович, словно заступаясь вгорячах перед кем-то за курочек, которые не обманули.

Следовало бы собрать кладку из двух, а то и трёх десятков яиц, однако рука не поднималась разрушить такое чудо.

Кто нашёл – ты? – готовый расхвалить, спросил Василий Степанович у внука.

Мама, – честно признался тот, не умея скрыть сожаление о лаврах, заслуженных не им.

Пойдёмте! – с лукавцей поманила невестка к поленнице под навесом и стопе поддонов, на которых подвозили тротуарную плитку. – Сюрпри-из! – объявила она, прицеливаясь взглядом в нишу, образованную поддонами. Там в уютной тени покоилась точно такая же горка неправдоподобно красивых и чистых произведений природы.

Вчетвером они переглядывались, словно перепасовывая из глаз в глаза упоительное настроение, и Василий Степанович с удивлением подумал, как давно он не испытывал ничего и близко похожего. Было известие о рождении внука, но счастье шло с довеском мучительной тревоги о здоровье мальчишки и родившей девочки, и не было, не ощущалось полным, как теперь, очищенным от всего постороннего, беззаботным и лёгким, как пушинка, счастьем. Потом шевельнулось, возникнув в душе и мыслях, что, пожалуй, это, или подобное этому, и есть самая высокая награда тому, кто строит, сажает, сеет, разводит живое… И вот он – удостоился.

А позже, у себя уже в кабинете, смакуя и вслушиваясь в пережитую радость, он вдруг подумал: «И вот это вот – и всё?.. И ничего выше, ничего, что потрясло бы сильнее, у меня уже не будет?..»

г. Харьков