Журнальный мир

Натка-заплатка

– Натка! Ты чего сама с собой разговариваешь, а? Рановато… Что же лет через десять-то будет? Ты следи за собой. Помнишь деда Лёсу? Так он-то дедом почтенным был.… О-ой, в калитку стучат…. Твоя золотозубиха, кажись. Скорее беги в уборную! Туда-то она свой хищный нос не сунет.

Тётя Таня взяла Наташу за плечи и почти вытолкнула во двор.

– Иду-иду! – кричала она золотозубихе, лихорадочно засовывая в стол немытые чашки из-под чая. «Ведьма старая, совсем извела внучку. Того и гляди сотворит что-нибудь с собой…». Татьяна слышала, как бабка шурудила своей клюкой, стараясь подцепить щеколду с внутренней стороны. Дворняжка Шарка охрипла от возмущённого лая и теперь лишь подвизгивала.

– Да иду же, иду, Прасковья Захаровна…. Вздремнула малость…. Пока встала, пока халат…. То да сё… – оправдывалась она перед старухой.

А та, ткнув Шарку клюкой в бок, подозрительно осматривала дворик. Потом поднялась на крыльцо и проследовала в комнаты.

– Не у тебя ли моя шлында схоронилась? – хозяйским тоном спросила она Татьяну. – Знаю-знаю, и ты и твои девчонки приваживаете её.

Бабка, кряхтя, согнулась и стала шарить клюкой под плательным шкафом.

– Може, в баньке? – уже примирительно спросила она Татьяну… – Нету? Ну, на нет и суда нет. Дед вчера с пасеки приехал. Пришли к вечеру Ирку, я вас сотами медовыми угощу. А Натку гони в шею. Дома дел невпроворот, а она носится опять где-то…

Бабка ушла. Татьяна перевела дух и села в кухоньке на низенькую короткую лавочку, оставленную съехавшими недавно квартирантами. … Она и не заметила, как вошла и, не дыша, прислонилась к дверному косяку Натка. Прозванная ребятишками Наткой-заплаткой…

С детскими вещами у всех было худо. Но Натке шили платья не просто из старых, а из выношенных бабкиных вещей. Вот и пестрели её «наряды» в кругу ребятишек разноцветными заплатками…. К первому классу Натке наконец-то купили с большим запасом новое форменное платьице. И она бережно его года четыре относила, пока манжеты формы не подскочили до локтей. И хотя бабка снова была вынуждена купить ей новую форму, прозвище так и прилепилось к Натке. Она не обижалась, легко откликалась на Натку-заплатку, иной раз сама называла себя так, а не иначе.

Хозяйство зажиточной бабки состояло из трёх домов, а соответственно трёх семей: её, дочки и сына, а также из фруктового сада, свинарника, курятника и, конечно же, пасеки на пятьдесят пчелиных семей, вывозимой летом высоко в горы. Стерегли богатства два клыкастых пса от немецкой овчарки. Уклад домочадцев полностью подчинялся только ей – Прасковье Захаровне, потомственной купчихе из Подмосковья.

В тридцатых её муж Семён Петрович, скрыв от большевиков значительную долю накоплений, добровольно покинул родимые места и обосновался в Киргизии. В купеческом тогда и русском городе Пишпеке. Большевики и тут пошерстили и постреляли богачей, но Семёна не тронули, поверив в его крестьянское происхождение. Минули сороковые, пятидесятые…. Охромевший в первый месяц войны Семён пустил «золотишко» в дело и надёжно спрятал семейство, как и своё прошлое, за высоким каменным забором….

Что было правдой в пересудах соседей, кто скажет…. Но уж о чём они знали наверняка, так это о личной жизни детей Семёна. Его старший сын Леонид, дикарь и нелюдим, недавно женился и, возвращаясь со службы из пожарного депо, частенько прогуливал свою молодую супругу по улице.

Его дочь, сорокапятилетняя Тамара, мужей меняла каждые три года, а в их лице и водителей собственного автомобиля «Победа». Она работала на спиртзаводе главным инженером. Раза два в доме у неё делали обыск…. Приглашали понятых, в том числе и Татьяну. Столько столового серебра и золота она вовеки не видывала! …Говаривали, что Тамару под суд отдали за процветающее воровство на заводе…. Но буквально через месяц она привезла на машине двухлетнюю Наташу, а ещё через неделю вышла на прежнее место работы. Ходили слухи, что наказание за Тамару отбывает Лида – жена умершего двоюродного брата. Она тоже имела какое-то отношение к спиртзаводу. Уговор у них якобы был: Тамарка покупает Лиде дом, растит Натку, своих-то детей Бог не дал, и справляет ей приданое…

Прошёл год, два. История эта больше не занимала умы. О Наташкином же странном появлении и вовсе забыли.

Детвора приняла Натку в свои игры и забавы, привыкла к её заплаткам и вечно ворчащей бабке. Прежде чем вызвать её на улицу, несколько раз бросали камешки в железные ворота. Если вперемешку с собачим лаем слышалась брань золотозубихи, значит, Натку не жди. Если же впереди собачьего брёха неслось жизнерадостное: «Я щас! Обождите…» – бабка ушла на базар или же, набравшись медовухи, сладко подрёмывает. Золотозубихой окрестила бабку тамошняя шпана. Восьмой десяток к исходу, а зубов полон рот, да ещё не простых, а золотых…. Впрочем, кто их знает…

Воспитанием Натки занималась бабка, остальных жильцов усадьбы девчонка-приживалка вообще не интересовала. Но это было до поры до времени, до подростковой угловатости Наташи, в одно лето превратившейся в гадкого утёнка с длинной шеей лебедя и проворную помощницу по хозяйству.… Дармовая прислуга годилась и в кухарки, и в няньки, и в прачки…

Её близкие подружки, две Танины дочки, Ира с Настей, теперь волей-неволей стали свидетелями каждодневных разборок семейства, сотрясающих руганью соседние дома.

– Я же предупредила, что Наташка пол придёт мыть! – кричала поутру разъярённая Тамара. – А она у Лёньки ползунка нянчила.

Тут вступала разгневанная Вика:

– Да ты бы постыдилась, Тамара! Ползунок-то – племянник твой, родной сынок брата твово.

– Во-во – тво-во… – передразнивала её Тамара. – Навёз деревенщину, так хоть бы держал подальше от глаз. Ему внуков нянчить пора, а он детей плодит, не зная от кого….

Слышался истошный визг. Это Вика хватала Тамару за парик или, как она его называла, воронье гнездо…. Потом стучала клюка золотозубихи:

– От девки-дуры. Опять сбесились ни свет ни заря. Натку не поделили. А я её сегодня вовсе вам не дам, вот и посмотрим, как завтра заголосите….

Постепенно крики стихали, каждый спешил по своим делам. Натка же, облачившись в старый застиранный халат, снова впрягалась в бесчисленный ряд домашних хлопот.

* * *

Сегодня Ирку опять классная допрашивала, почему да почему Натка уроки прогуливает…. А что ответить? Не знаю, мол, сами наведайтесь…. Училка-то золотозубиху боится не меньше ихнего… Натке-заплатке учиться бы да учиться, способности у неё, преподаватели в один голос заявляют. Да где уж там….

К восьмому классу Натка и сама остыла к школе, «неуды» больше не зажигали на её щеках болезненный румянец стыда, а от назидательных слов учителей хотелось поскорее убежать. Дяди Лёнина жена Вика частенько отдавала ей свои ещё хорошие шмотки и косметику. И Натка, умело подогнав одёжку по фигуре, форсила в школьных коридорах и на танцах. Слабеющая день ото дня бабка потеряла над ней прежнюю власть: зрение не то, силы не те, память никудышная…

– Натка, шалава, где тебя до полуночи носило?

– Да ты что, бабушка! Опять тебе сны дурные приснились, а ты их за правду приняла. Дома я была, дома. Курей кормила, свинарник чистила. Боров-то знаешь какой гладенький!? И сала и мяса на зиму хватит…

– И то правда…– бабка забывала, за что отчитывала Натку и переключалась всеми мыслями на хозяйство. – Натка! А моя любимица несушка-пеструшка опять снесла с Витюшкин кулачок, а?

Наташа живо подхватывала:

– Да бабушка, снесла. Она у нас не курица, а диво какое-то…

– Вот и ладно, вот и славно…

Бабка, кряхтя, опиралась на свою клюку и шла в дом к невестке, Витюшку-внучка навестить. Приболел малец опять. …

Натка ловко управлялась с обедом и вновь пропадала до позднего вечера. Она давно не стеснялась своих ярко накрашенных губ и глаз, коротеньких юбочек и сально причмокивающих при её виде взрослых мужчин. Она чувствовала, что с ней, пятнадцатилетней, вот-вот должно случиться то, что обычно случается с девчонкой в цепких, властных и жадных руках…. Она боялась этого и одновременно ждала в сладкой и жутковатой истоме.

Иногда она просыпалась среди ночи и с недоверием осматривала себя, только что тонувшую в объятиях героя сновидений. Как же ей хотелось рассказать об этом близкому родному человеку! Прижаться к матери, поплакать у неё на груди, спросить совета и помощи. Но мать, отбыв тюремное заключение, вышла замуж за вдовца и воспитывала теперь доставшихся ей по наследству чужих детей. Наташка долго и горько плакала, уткнувшись в подушку.

Иной же раз, разгорячённая, она, проснувшись, продолжала игру со своим девичьим телом: кончиками пальцев гладила поочерёдно свои волосы, руки, бугорки грудей…. Потом вдруг резко соскакивала, заливалась неестественным смехом и, скинув ночную рубашку, скакала голяком по комнате, освещённой бледной луной…

* * *

– На-а-тка-а! Ты с нами на озеро пойдёшь?

– Ира, Настя! Обождите полчасика, я полы домою да у бабки судно сменю…

Пляжный народ неохотно потеснился. Рядом бухнулись пацаны – свои уличные забияки. Рустам тут же втиснулся между девчонками и что-то горячо зашептал на ухо Натке…Она вяло отмахнулась:

– Да отвяжись ты…. Не знаю я…

Поднялась с покрывала и медленно пошла в воду.

Настька, дурашливо кривляясь, пропела вослед: «Ой да Натка, ой да фифа! Смотри-ка, бабка помирает, а она толстеет!».

Рустам дотянулся и ловко влепил её шелбан:

– Мы ещё на тебя через пару годиков посмотрим. Вот вернусь из армии и посмотрим!

Настька непонимающе тёрла лоб. А пацаны, показывая на пальцах неприличную «композицию», ехидно ржали… Настька, смутившись и вжав голову в согнутые колени, тихо заплакала.

– А пошли бы вы все куда подальше! – зло набросилась на мальчишек Ирка. – У вас весь ум в этом, – и она в точности повторила на пальцах…. – Настёна, пошли купаться. На дураков не обижаются…

… Примерно через месяц у подруг состоялся откровенный разговор.

– Наташ, а Наташ, у тебя от Рустама, да? Сколько уже?

– Наверно, семь…

– Семь?! – не веря своим ушам воскликнула Ирка. – Мамочки родные…

– Я ведь живот-то утягивала… Бабкиными старыми чулками, поясом….

– Ну а дальше что?

– Бабка не сегодня-завтра помереть должна…. К мамке пойду…

Уйти к мамке не дала тётка Тамара. Её истошные вопли захлестнули улицу:

– Из-за тебя, сучка, бабка умерла! Ей бы жить да жить…. Смотри-ка! И волосы остригла коротко, гадюка, чтобы уцепиться не за что было…. Ну уж я тебя, брюхатую, всё равно доволоку. Проси прощения, потаскушка, у мёртвой! Всё ей расскажи, где и с кем в кустах кувыркалась….

Натка-заплатка стояла на коленях у постели умершей этой ночью бабки. Озверевшая тётка старалась ткнуть её лицом в самый пол. Наташа морщилась от боли и валилась на бок…. Тётка, наконец, выдохлась и оставила её наедине с покойницей…

Натка бессвязно просила прощения и давилась слезами. Под её руками, обхватившими живот, толкался и ворочался ребёнок. Он требовал, чтобы мать поднялась с пола и вынесла его на свежий воздух к солнышку…. Он боялся темноты и одиночества….

ШАРИХА – ЗВОНАРИХА

Двор снова наполнил весёлый собачий лай. Найдя лазейку в заборе, место погибшего недавно под колесами автобуса Шарика заняла собачка всё той же дворовой породы. «Откуда она узнала, – удивлялись две восьмилетние близняшки Даша и Маша, – что мы остались без нашего любимого пёсика? Вот прям как снег на голову свалилась, как бабушка говорит: колобком из-под ворот да и в огород! Рыженькая, кругленькая, пушистенькая, ласковая! Ну, всё при ней. Уже и не щенок и воспитанная вполне, почем зря не тявкает, своих от чужих на другой же день отличать стала. Может, потерялась случайно, а? Но где их теперь сыщешь, хозяев-то, город вон какой большой, и собак в нём видимо-невидимо. А эта, значит, к нам вкатилась, – ворковали девчушки над собачкой, почёсывая у неё за ушками. – Красавица ты наша, умница-разумница! Вот ещё бы папка тебя не прогнал, а то вернётся с командировки и как закричит: «Зачем сучонку приняли? Кобели набегут – все углы обоссут! Щенков наплодит!»

Так оно, впрочем, и вышло. Отец долго ругался матерными словами, объясняя бабушке и маме бесполезность в доме этой приблудной твари. Даша и Маша между тем помалкивали. И, пережидая отцовский бунт, сидели в сторонке на корточках, наглаживали испуганную рыжуху. Наконец папка устало махнул рукой и пошёл на кухню есть борщ с мозговой косточкой, очень он любил это лакомство, особенно после изматывающих долгих командировок на своём грузовике. Съев пару добрых мисок, подобрел, помягчел, мамку похвалил и вышел во двор папироской подымить. Даша и Маша, уловив перемену в настроении, тут же окружили отца, вопросами закидали, на руках повисли, а про себя всё об одном думают, когда приблуду можно будет позвать из сарая для знакомства с хозяином. А и не пришлось! Папка стрельнул окурок в ведро и зазывающе посвистел. Собачонка, виновато виляя хвостиком, чуть не на брюхе подползла к нему и ткнулась мокрым носом в тапок. Папка аж ахнул от такого подхалимства! И уже вполне миролюбиво объявил во всеуслышанье: «Ладно, живи покуда. Был Шарик-звонарик, теперь Шариха-звонариха объявилась».

С тех пор рыжуху Шарихой, Шаркой стали кликать. А бабушка ещё и «колобком пропечённым». Ну действительно, и так упитанная была, а тут на хороших харчах за месяц и вовсе раздобрела, ну ни дать, ни взять – шарик на ножках.

…Последние пару дней Шарка вела себя как-то неуверенно, ела без должного аппетита, не так махала хвостиком и всё больше лежала в сарае. Близняшки даже попытались температуру у неё измерить. Сунули было градусник собачке под брюшко и обомлели: под рыжей пушистой шубкой толкались живые существа.

– Ой…. Ой, батюшки! – всплеснула руками по-взрослому Дашуня. – У неё же полный животик щенков, я точно знаю. Помнишь, Маш, у тети Поли мы вот так же Жульку щупали, а у неё вскоре щенки народились?

– Помню… – грустно вздохнула сестрёнка. – И откуда они у неё только. Ни один пёс к воротам не подходил. Мама говорила, папка завтра приехать должен…

Рано утром девчонки, услышав шум мотора, не помчались как обычно навстречу отцу, а в страхе затаились в постели. Отец между тем долго гремел железяками, что-то весело насвистывал, потом хлопнул дверью кабины и с тяжёлой поклажей двинул к сараю.

Даша с Машей залезли под одеяло с головой и в ужасе вцепились друг в дружку. После короткой паузы сарай буквально взорвался бранью, какую они отродясь не слыхивали. Отец припомнил «акты детозачатий всех матерей», приперчил эпитетами о вольной любви гуляющих собак и, бордовый от гнева, кинулся в комнату к маме и бабушке. Что они ему там говорили, девочки не слышали, но вскоре, съев сытный борщ с мозговой косточкой, отец снова направился в сарай. Минуты cпустя вынес оттуда попискивающий мешок, туго перевязанный бечёвкой, и ушёл со двора.

Обливаясь слезами, девочки оделись и осторожно прокрались в сарай. То, что они увидели, обрадовало их и огорчило одновременно. В большой картонной коробке, застеленной тряпками, лежала живая и невредимая Шарка. А по её опустевшему ночью пузу в поисках розового соска ползали два слепых щенка с тоненькими подсохшими хвостиками в районе пупков. Девчонки переглянулись: ясно – остальных топить понёс….

Вскоре отец вернулся и, как ни в чём ни бывало, стал обмазывать новую баньку приготовленным цементным раствором.

Сказав бабушке, что пошли поиграть к соседке Светке, близняшки бросились в ближайший парк, к канаве, по которой в летнее время пускали студёную горную воду. Она и сейчас, канавка, бурлила маленькими водопадами, перебираясь через плотины, устроенные местными ребятишками. Щенков никто не видел и не знал о них. И так бы сестренки и ушли ни с чем, если бы не услышали крики детей из глубины парка:

– Сотри, сотри! Земля как живая шевелится!

Даша и Маша бросились на голоса и, увидев шевелящийся холмик, тут же принялись разрывать его руками. Скоро притихшие ребята, помогая девочкам отряхивать всё ещё живых щенков от облепившей их земли, сочувственно советовали:

– А вы их в зоомагазин снесите или в Дом пионеров, там живой уголок есть!

На что девочки, понимающе переглянувшись, заверили:

– Отнесём, отнесём! Обязательно отнесём.

…Утром следующего дня отец снова зашёл по делу в сарай и, оторопев, уже не матюгаясь как сапожник, громко присвистнул: «Вот шалава! Я же четверых в парк снёс, так она за ночь ещё столько же наплодила… А что я, нехристь что ли, какой, чтобы дважды души собачьи губить?! Нет уж, дудки, подрастут – девчонки раздадут. Дашка! Машка! А ну лётом сюда! Глядите-ка, сколько вам кукол живых Шарка нарожала! Нянькайтесь теперь, маманьки будущие!