Журнальный мир

Саше Барсукову

Женщина сидела напротив – ни рыба, ни мясо: известная бывшая балерина, слегка раздавшаяся, и лет на пару десятков больше, чем выглядит. Но что-то не отпускало. Или взгляд такой материнский – но ему-то еще хотелось попрыгать по девочкам, не задерживаясь и не просыпаясь, а не волочиться за бывшими. И семья мертвым грузом, и состоявшийся бизнес, и денег до чёрта, и помогать никому не обязан. Тыча вилкой в эклер (плюс десять километров к обычной пробежке), он лениво внимал, а точней, витал мыслями то в Испании, то в Таиланде, но если куда и хотелось, то теперь только в Арктику или в горы с палаткой: у пресыщенных чужие причуды. Балеринка-грузинка о чем-то вещала, и он сделал усилие, возвращаясь на землю.

– Оставалось припрятать тело. А как весело все начиналось!

Он слегка оживился, показательно хрустнув костяшками.

– Тебе не дает покоя, что ты можешь с кем-то жить рядом, наконец, переспать, но обладать-то не в силах. Так и будут шуршать два параллельных туловища, взаимно непроникаемых, но как ты родился один, так и помирать в одиночестве. Зато тебе станет легче, как только ты с этим смиришься… В общем, и я придумала, туда-назад, смотаться в прошлое – отыскать себя по той тени. Перебежками, от дерева к дереву, сквозь поверхностное дыхание, чтоб не сжечь носоглотку. Оценив, что такое вода, – и что тень от лысеющих пальм и прогорклых акаций, где можно, хрипя, на мгновенье укрыться. Вслепую шаря руками в песчаной буре хамсина и оглохнув от скорости ветра, – там, где нет уже солнца и времени. Зато там есть мы. Те, из прошлого.

Он прислушивался, как к нарастающей буре за окнами, к этой пошлой литературщине, – но нет, уже не отпускало. Балеринка качалась сквозь рюмку, пытаясь выговориться едва ли не первому встречному:

– Нет, еще раньше, пожалуй, это знакомое чувство: черный питерский снег, расчерченный, как наждак, подбородком, когда в полете расстегивается крепление – кожаный ремешок детской лыжины. И ты, встав с колен, прыгаешь на одной, утирая кровь клетчатым шарфом в сосульках, намерзших от заикающегося дыхания. А к финишу, куда ты обязан приползти полумертвым, но первым, закипающий ком бултыхается в горле, и так больно «дырочке в правом боку» (какой же там орган?). Точно так же у вас прерывается жизнь перед важным признанием, когда вы топчетесь, уронив голову с плеч – в ужасе, что она не встанет на место, и ваша любимая девочка в кудельках и со щечками персиком рассмеется и растворится в пространстве. А вы знали, зачем она дразнит?..

Он вспомнил и обожженное холодом горло, и ту свою одноклассницу… Но балеринка трудилась о чем-то личном и пройденном:

– Словом, тень мне ответила, что девочки – направо, мальчики – понятно, налево, и что время ждет до полудня, а потом мы в экстазе сольемся. С собственной тенью. И что это точка бессмертия. В смутном городе, серо-коричневом и бренчащем в тумане трамваем, на который вы опоздали… В том трамвае, на который всегда есть билет, прокомпостированный аккурат выше цифр, чтобы остаться «счастливым»… В общем, женился там парень. И все бы отлично, но не знал он, что не в себе. Его родители – помнили, но трусливо смолчали, надеясь то ли самим досрочно скопытиться, то ли что «пронесет», – в общем, родил парень дочку с неизвестным диагнозом, по наследству скрытым, как город: со стороны обывателю – ничего так, девочка с персиком (назовем ее Ррр). Хорошистка и милочка, ласковая, оборотливая, как кошка. Верно, та, что ждала, пока хозяин заснет, а потом бросалась со шкафа к нему на подушку, полосуя когтями, как наждаком или лезвием корки сугроба. И хозяина через ночь увозили по «скорой» – в другой стране, но неважно, потому что шептались, будто бы это любовница.

Он решил уточнить:

– Эта пара поженилась, не зная о наследственном диагнозе, который предки скрывали? И у них родилась эта Р?..

Балеринка так шмякнула вилкой пирожное, что оно разлетелось, попав на кружево кофточки, и он подал салфетку. Уже вынужденно смирившись с доисторическим слогом и манерой жестикуляции.

– Как и все ребята с приветом, Ррр помнила себя поздно. Но кое-что заземлилось. Например, в пять лет – день рождения, когда тетушки-дядюшки подарили ей куклу с нежным именем Кадра, и стояла эта Суок ростом вровень с будущей кошкой, хлопая пустыми глазами и открытым ртом, в который потом годами заливался суп из тарелки. Как только нянька выходила из кухни. Но никто из родных не узнал, почему именинница страшно, взахлеб и до смерти рыдала еще «перед куклой». Неужели вы тоже забыли?.. Ррр искали повсюду: на дачу съехались гости. Ррр носком ковыряла песок под качелями там, за забором, как тут прибежали трое соседских мальчишек немного постарше, подхихикивая и толкая друг друга худыми плечами. Честно глядя в глаза, наперебой они уговаривали Ррр снять штанишки и показать кое-что – мол, это нормально, обычно, а Ррр сомневалась и трусила. Ей никто не сказал, что нужно слушаться интуиции и никогда не идти против собственного желания «нет, не хочу». Оказалось, что много лет еще надо учиться не поддакивать, глядя в глаза. И в пустые глазницы давно поломанной куклы, когда, в юности, Ррр отдала её реставраторам, вылив бульон из желудка и вытряхнув два стеклянных крашеных шарика, укрепленных на перекладине, на которой хотелось повеситься: это были глаза ее Кадры.

Он додумал свое, опрокинул стакан одним махом и решил, что сегодня расслабится.

Тень сказала, что она еще не одета и не накормлена. Ррр пнула ее сандалетом: пошла вон, драная кошка. Потом Ррр быстро выросла в пубертата и придумала новые игры. Ей хотелось расширить границы дозволенного и попробовать себя в роли мамы – не впрямую, а косвенно, как объяснял маме врач. Мол, когда нужно «стоп». Ррр оказывалась за спиной сидящего отчима, наклонялась к компьютеру и невзначай укладывала взрослый бюст ему на плечо. Брюки Лолиты завязывались шнурком, с неизменно расстегнутой «молнией». Но ни слова о сексе: в России его еще «не было».

Балеринка внезапно заплакала, сама этого не сознавая, но это были как слезы артистки или как радость высказывания, аллергия на холод – не обращайте внимания.

– В «Калевале» деревья живые. Прислонишься к стволу – он гудит, как мужчина, а если обнимешь и передашь свои хвори, то сразу становится страшно. А вдруг дерево начнет увядать и зачахнет, нахлебавшись флюидов? Нужно думать еще осторожней: например, болеть на спортивных соревнованиях. А вдруг твоя мысль сокрушительна? Церковь пишет, что это гордыня. Но где это если?..

Он еще раз проверил, насколько в уме эта женщина, и взглянул на часы. Но нет, еще прорва времени в чужой стране, перед поездом, а убить время – искусство.

Ррр еще вспомнила выездной летний садик и дремучие ели в окошках: воспитательница говорила, что там живут волки, и наконец засыпая, Ррр неслась от погони и теряла панамку, а с малины, привезенной в родительский день, со стуком капала кровь в тот серый песок под качелями. Помните? От сандалий под ними всегда втаптываются борозды, поднимая пыль и туман. Это Ррр занавесила память ресницами… Но вот и она идет с бабушкой Ббб (той, что ей не дала не родиться и скрыла диагноз отца) по грибы по березовой роще, и шальное небо там кружится, как с черно-белым Баталовым, увлекая в воронку. Ббб вздымает кончиком палки осенние листья, а Ррр напросвет сквозь их сеточку видит прошлое в будущем. Перочинным ножиком подрезают шляпки горькушек и боровиков, так как Ббб говорит, что если нарушить грибницу… Если прервать этот ужас… Но всё уже поздно, солнце садится за пень, отразившись в улитке, и вкус ягоды перебивается съеденной тлей или блошкой.

Он устало подумал, что балеринке никогда не достать этих ягод, поскольку она эмигрантка, причем той еще, старой закалки. И что побыстрей бы на поезд, вытянуть ноги под слегка сырой простыней, хотя нет, в его первом классе прохладных не подают. Слушать музыку скорости, мечтать о родной многодетной семье, о том, что там можно – без слов, и что в теплом омуте…

Балеринка наяривала без конца и без края от лица своей Ррр:

– Только бабушке не говорите, как вы за нами следили. Особенно в бане. Через дырочку в левом боку, прокрученную взрослым пальцем в обоях в цветочек и прикрытую наспех, когда банщица приносила нам старые веники, пряно пахнущие крапивой, запаренной дочерна в шайке. Ббб терла меня хозяйственным мылом, брусок скользил и вилял, как кораблик, по стокам, но мы его возвращали, и от пены и кипятка на ладонях и пальцах проявлялся масонский узор. Мочалка ныряла под лавку, но упрямая Ббб бралась за дегтярное мыло и щипала глаза нашей Кадре. Вы стояли на цыпочках, помните, и подглядывали в глазок и в замочную скважину, подхихикивая и подмигивая, как Рубенс своим толстокожим. А потом вы вертелись у зеркала и сомневались, какой галстук подходит к новой крахмальной рубашке. Но выяснялось, что вы забыли, как затягивается удавка, а только помнили про пионерский галстук – и то механически. Как вы в себе сомневались! Невзрачный, с корявой походкой, долгорукий и длиннопалый, с порезами после бритья, – зачем вы нужны мне? Где же вам догадаться, что я вас любила, как кошка? Вы искали границы дозволенного. Ррр решила придумать, что отчим ее изнасиловал. И мама Ммм развелась, потеряв и мужа, и дочку, – и внучку, и Жучку. Но кошка – осталась.

……….

Все бежали туда, где смешно упал человек. Долгорукий, невзрачный. Ррр бы тоже рванулась, если хотя бы авария, но тут просто поставила пальцы, как рамку картине, и смотрела с увеличением в фокус. Захватив кусок неба с корабликом. Человечек еще трепыхался, надеясь на помощь, но толпа уже обтекала его, как пустое препятствие, а он, кругленький и мелководный, бултыхался в пространстве и времени, примеряя поочередно то Центральный вокзал в Амстердаме, то горку с больницей Адаса, то столп на Дворцовой.

Балеринка заткнулась на полуслове и увидела спутника. Он слегка накренился и сполз со стула, задремывая, – человек лет пятидесяти, обремененный ответственностью и страхами потерять нажитое, привычное. Крепко сжимавший бумажник, как будто тот что-то решает. Уже догадавшийся, что до смерти – беседовать с тенью, несмотря на жену и потомство, и внимательней вглядываться в говорящий с тобой циферблат, в свистящий чайник, и что не западло желать себе доброго утра и отвечать на вопросы… И уже заподозривший, что от себя не накрутишь километры на лыжах и волоком.

Балеринка-грузинка подумала, о чем же весь вечер болтала. Это был макет мемуаров, заказанный другом в издательстве. Друг наметил примерные вехи. Мол, давай напиши, как Моисей однажды спрятал Скрижали от котиков в гамбсовском гарнитуре. Русские хакеры это проведали и всё всем разболтали. Тогда олигарх, мент, бомж и проститутка пошли их искать, чтобы выдать Моссаду. И в пути подружились.

Он не спросил её имени. Теперь это было неважно.

5 ноября 2019