Евтух
Евтух
Евгений Александрович Евтушенко – выходец из русской глубинки, из деревни. Провинциал.
Разноголосица данных по поводу точной даты его рождения неслучайна: 32-й – 33-1 годы.
Да и место рождения не поддается точному исчислению: Зима – Нижнеудинск. Такое ощущение, что Евтушенко существовал всегда, во всяком случае – задолго до своего рождения. А даты и место особого значения не имеют.
Так же не имеют особого значения жанры, на ниве которых обнаружился его не поддающийся определению талант.
Работая локтями, мы бежали, кого-то люди били на базаре. Как можно было это просмотреть! Спеша на гвалт, мы прибавляли ходу, зачерпывая валенками воду, и сопли забывали утереть.
И замерли. В сердчишках что-то сжалось, когда мы увидали, как сужалось кольцо тулупов, дох и капелюх, как он стоял у овощного ряда, вобравши в плечи голову от града тычков, пинков, плевков и оплеух.
Вдруг справа кто-то в санки дал с оттяжкой. Вдруг слева залепили в лоб ледяшкой.
Кровь появилась. И пошло всерьез. Все вздыбились. Все скопом завизжали, обрушившись дрекольем и вожжами, железными штырями от колес.
Зря он хрипел им: «Братцы, что вы, братцы…», толпа сполна хотела рассчитаться, толпа глухою стала, разъярясь. Толпа на тех, кто плохо бил, роптала, и нечто, с телом схожее, топтала в снегу весеннем, превращенном в грязь.
Со вкусом били. С выдумкою. Сочно. Я видел, как сноровисто и точно лежачему под самый-самый дых, извожены в грязи, в навозной жиже, всё добавляли чьи-то сапожищи с засаленными ушками на них.
Провинциал, получив урок, на всю жизнь усвоил правило: за место под солнцем надо не просто работать локтями, надо – драться! Если бы не эта его пассионарная жилка, так бы он и остался в Зиме или сгинул в московском хаосе 4-й Мещанской в Москве:
Я рос на Четвертой Мещанской.
Я любил эту тихую улочку, где не ходили ни троллейбус, ни автобус, ни трамвай, лишь старая лошадь с усталыми добрыми глазами тянула по булыжной мостовой фуру овощного магазина на резиновом ходу.
Здесь было всё так не похоже на обычное «открыточное» представление о Москве, но именно потому это и была настоящая Москва.
Изредка заезжавшие сюда автомашины вынуждены были резко тормозить и продвигались медленно-медленно, потому что на самой середине улицы мальчишки вечно играли в футбол.
Здесь было много тополей, и когда они облетали, футбольный мяч то и дело зарывался в серые сугробы тополиного пуха.
О, этот тополиный пух на Четвертой Мещанской!
Кстати, мама Евгения Александровича пела перед киносеансами в одном из старейших московских кинотеатре – «Форýме» (именно таково московское произношение этого кинотеатра):
Мама пела на фронте с грузовиков
и даже с «катюш»,
и танки, в бой уходя, на броне увозили
серебристые блёстки с концертного платья мамы
и увезли её голос, пропавший без вести на войне.
А еще Зинаида Ермолаевна работала в журнальном киоске на улице Мира (это совсем рядом с 4-й Мещанской).
Мама продаёт газеты в киоске у Рижского вокзала,
и её окружает собственный маленький мир,
где мясник интересуется еженедельником
«Футбол-хоккей»,
зеленщик – журналом «Америка»,
а продавщица молочного магазина –
журналом «Здоровье».
И я, когда бывал в старом «Книжном обозрении», всегда здоровался с ней, как будто заглядывая в прошлое, перематывая пленку на восемьдесят лет с гаком назад, где на станции Зима или Нижнеудинске в 32-м или 33-м году появился на свет будущий поэт. Поколение, на чью долю достались война, голодное детство, культ личности и т.д., выжило, чтобы заявить о себе во весь голос. Его первые стихи появились еще до смерти Сталина.
В 1952 году выходит его первая книга стихов: «Разведчики грядущего»:
…В бессонной ночной тишине
Он думает о стране, о мире,
Он думает обо мне.
Подходит к окну. Любуясь солнцем,
Тепло улыбается он.
А я засыпаю, и мне приснится
Самый хороший сон.
Впоследствии автор оценил эту книгу как юношескую и незрелую. Но это был своего рода пропуск в большую литературу:
В 1952 году Евтушенко становится самым молодым членом Союза писателей СССР. К 64-му году, когда начался суд над Бродским, Евтушенко уже автор нескольких сборников стихов. Первый его фильм «Я – Куба» вышел в 1964 году. Евтушенко – автор сценария, режиссер – Михаил Калатозов.
Он популярный поэт, словно вторит своим строкам:
Как я мучаюсь – о боже! –
Не желаю и врагу!
Не могу уже я больше,
Меньше тоже не могу.
Мучат бедность и безбедность,
Мучат слезы, мучит смех,
И мучительна безвестность,
И мучителен успех…
Кому многое дано, с того и спрос. И Евтушенко откликается на запрос эпохи.
Новое время требует титанического, монументального героя. И Евтушенко становится Прометеем шестидесятничества.
60-е годы, так называемые шестидесятники!
Это – удивительная эпоха!
Весьма возможно, что и не было ничего такого особого в 60-е годы прошлого столетия, что могло бы выделить этот отрезок времени из довольно сумбурного потока XX века.
Поклоннику семиотики, привыкшему за каждой гримасой и зигзагом судьбы угадывать символ времени, знамение, придется изрядно попотеть, разгадывая мудреную головоломку: война во Вьетнаме, советские войска в Чехословакии, диссиденты – на Пушкинской площади, сын свинарки и плотника Юрий Гагарин (вот, кстати, можно порассуждать на животрепещущую тему о роли плотников в истории мировой цивилизации!) летит в космос, на экраны выходит фильм «Андрей Рублев», в журнале «Москва» печатают роман Булгакова «Мастер и Маргарита», а в «Новом мире» – «Один день Ивана Денисовича», толпы западной молодежи в поисках Шамбалы и наркотиков устремляются на Восток, в моде главенствует мода на синтетику, Битлз, Джимми Хендрикс, Мэрлин Монро, Синявский и Даниэль, кукуруза, Хрущев, Карибский кризис, Брежнев, брюки-клёш, туфли на высокой платформе, стиляги, советская власть борется с христианством не на жизнь, а на смерть, и т.д.
Никита Хрущёв обещает показать советскому народу последнего попа в 1980 году, с 1959 года начинается массовое закрытие церковных приходов и монастырей.
Кузькина мать для внутреннего потребления!
На авансцене появляется новое поколение дерзких и талантливых поэтов: Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Булат Окуджва, Роберт Рождественский, Римма Казакова и многие другие, тихие лирики.
Тихие лирики: Рубцов, Соколов, Чичибабин.
Любовь к поэзии приобретает какие-то космические масштабы. Выступление молодых неоперившихся гениев собирает стадионы, Политехнический музей, что рядом с печально знаменитой Лубянкой, не может вместить всех желающих.
В Политехнический!
В Политехнический!
По снегу фары шипят яичницей.
Милиционеры свистят панически.
Кому там хнычется?!
В Политехнический!
Устами поэтов глаголет новое время, время надежды на то, что коммунизм может быть с человеческим лицом, что Ленин – ангелок с кудрявой головой, а Сталин – просто культ личности, не более того.
Фильм «Застава Ильича» – новый кодекс искренней и наивной веры в будущее!
Верил ли Евтушенко в коммунизм?
Конечно, верил. Вообще, он человек веры. Вера – его кислород. Другое дело, что вера сродни влюбленности. Она проходит, выцветает.
Но Евтушенко мгновенно переключается с одного вида деятельнсости на другой. И в этом его спасение и секрет долголетия.
Он всегда больше, чем поэт. Он многолик и многоцветен, как павлин. Недаром он любил наряжаться в яркую рубаху, как говорят в русских деревнях: в петухах.
В середине 60-х, в качестве члена Союза писателей, в чьи прямые обязанности входит идеологическая борьба, Евгений Александрович, словно накликая свою судьбу, клянет тех, кто в Кубе стоит в очереди в американское посольство.
Поэту опасно пророчествовать. Хорошему – тем более.
Я думаю, что даже в таких бьющих наотмаш пропагандистских виршах Евтушенко был искренен. И позже начал старательно редактировать свое прошлое, не включая ранние стихи в собрание сочинений, но совершенно напрасно.
Ведь он не был пай-мальчиком. А если бы и был, то ничего путного из него не вышло бы. И в этой выламывающейся из общего строя, ряда, поведенческой модели человека не от мира сего, человека, которому позволено гораздо больше, чем «простому советскому человеку», весь Евтушенко!
Евтушенко – «не простой советский человек».
И это почти формула!
Поле деятельности на ниве, на которой творил Евгений Александрович, огромно: поэт, автор слов ко множеству популярных и до сих пор любимых песен, прозаик, сценарист, режиссер, фотограф, книгоиздатель, преподаватель, мэтр!
Проза? В двухтомнике «Избранного», который журнал «Юность» выпустил к своему 20-летию в 1975 году, Евтушенко опубликован в разделе «Проза» наравне с Аксеновым, Гладилиным и т.д.
Поэт, прозаик вспоминает 4-ю Мещанскую, с которой началась его московская биография, продуктовый магазин с деревянным желобом, из него в сетку сыпалась картошка… Рядом с этими строками все другие как-то меркнут, как-то не в счет.
Аксенов? Тоже не в счёт!
Кино? Как я уже говорил, первый его фильм «Я – Куба» вышел в 1964 году.
Ещё на его совести фильмы: «Взлет», «Детский сад», «Похороны Сталина». Циолковский в фильме Саввы Кулиша в его исполнении – почти эталон или, как пишут итальянцы: uguale!
В «Мартирологе» у Тарковского есть ревнивые строчки, посвященные Евтушенко, который якобы снимает в Голливуде «Трёх мушкетеров»!
На самом деле это был фильм «Конец мушкетёров», в котором в роли Д`Артаньяна должен был сниматься сам автор сценария – Евтушенко!
Когда Евгений Евтушенко перестает быть больше, чем поэтом, а становится просто поэтом, то он в своем лирическом резонансе бесподобен!
Со мною вот что происходит:
ко мне мой старый друг не ходит,
а ходят в мелкой суете
разнообразные не те.
Его интонация нежна, почти женственна.
В этом стихотворении его лирический герой – пассивный объект, чисто женский, над безгрешной и хрупкой, робкой душой которого, как коршуны, ведут бой две женщины, наделенные мужскими чертами: одна руки на плечи кладет (а не наоборот), другая его крадет у другой (а не наоборот).
В связи с этим вспоминается Бердяевское о вечно бабьем в русской душе!
Но все же большинство его стихов исполнены мужской отваги. У них четкий ритм, поэтический экстаз, который выносит его за пределы любой догмы.
Мне даже иногда кажется, что когда над Евтушенко гремел гром после публикации его стихов «Наследники Сталина», «Танки идут по Праге», «Бабий яр», «Письмо Есенину», его защищали все те же деятели культуры, что и других диссидентов: Шостакович, Твардовский, Паустовский, Чуковский и Сартр.
И все же Евтушенко никуда не ссылали, печататься ему не запрещали. После председателя Союза писателей СССР Сергея Михалкова он был один из самых издаваемых авторов.
Да, множество его строк – проходные.
Вольфганг Казак писал:
Чрезмерному успеху Евтушенко способствовала простота и доступность его стихов, а также скандалы, часто поднимавшиеся критикой вокруг его имени. Рассчитывая на публицистический эффект, Евтушенко то избирал для своих стихов темы актуальной политики партии (напр., «Наследники Сталина», «Правда», 1962, 21.10. или «Братская ГЭС», 1965), то адресовал их критически настроенной общественности (напр., «Бабий Яр», 1961, или «Баллада о браконьерстве», 1965). <…> Его стихи большей частью повествовательны и богаты образными деталями. Многие страдают длиннотами, декламационны и поверхностны. Его поэтическое дарование редко проявляется в глубоких и содержательных высказываниях. Он пишет легко, любит игру слов и звуков, нередко, однако, доходящую у него до вычурности. Честолюбивое стремление Евтушенко стать, продолжая традицию В. Маяковского, трибуном послесталинского периода приводило к тому, что его талант, ослабевает…
После крушения Советского Союза он переехал туда, куда бежали из гаванской очереди в американское посольство кубинцы, проклинаемые им в «Клопах». И в то же время, когда он возвращается на пепелище, он пишет в 1992 году «Прощание с красным флагом».
Прощай, наш красный флаг…
С Кремля ты сполз не так,
как поднимался ты –
пробито, гордо, ловко,
под наше «так-растак»
на тлеющий Рейхстаг…
……………………………
Прощай, наш красный флаг…
К свободе первый шаг
мы сделали в сердцах
по собственному флагу
и по самим себе,
озлобленным в борьбе.
Не растоптать бы вновь
очкарика «Живагу».
Прощай, наш красный флаг…
С наивных детских лет
играли в «красных» мы
и «белых» больно били.
Мы родились в стране,
которой больше нет,
но в Атлантиде той
мы были,
мы любили.
Лежит наш красный флаг
в Измайлове врастяг.
За доллары его
толкают наудачу.
Я Зимнего не брал.
Не штурмовал Рейхстаг.
Я – не из «коммуняк».
Но глажу флаг и плачу…
Что это: двойственность, неискренность?
Поэт – как дитя. Сегодня он верит в коммунизм, завтра – в Бога, послезавтра – в черта. Ему необходимо во что-то верить. Вера – это кислород, без нее он задохнется.
В Переделкинском музее-квартире Евгения Александровича множество картин, подаренных ему великими художниками, среди них: Пабло Пикассо, Марк Шагал, Джанни Пизани, Михаил Шемякин, и замечательный экземпляр книги Юрия Казакова, подаренный автором Евгению Евтушенко.
А в нём автограф:
«Обладателю машин, женщин, книг, квартир, от человека, у которого ничего этого нету». Юрий Казаков
Как-то трудно поверить, что при всем при этом Евтушенко не стал вывеской, брендом, мертвым символом.
Однажды мне посчастливилось побывать в этом доме-музее, хозяин гостеприимно накормил меня супом, мы пили вино, говорили.
Вернее, говорил он, а я сидел и слушал этот голос эпохи.
И вдруг поймал себя на том, что я говорю с отцом, который родился в пыльной донской станице в 30-м…
Это – голодное предвоенное поколение наших отцов, к сожалению, уходит, оставляя, словно завет, свои слова, строки.
Я – голос ваш, жар вашего дыхания,
Я – отраженье вашего лица.
Напрасных крыл напрасны трепетанья –
Ведь все равно я с вами до конца.
Он сделал столько, сколько мог. Лишь время, взвесив на своих воображаемых весах, способно оценить: много или мало?!
Судя по большой толпе, которая шла нескончаемым потоком в Большой зал ЦДЛ на прощание с ним по Большой Никитской, немало.
С этой сцены, где он выступал не раз, его вынесли на руках в большом дубовом гробу, и его поклонники наградили его аплодисментами, хотя именно сегодня он не произнес ни слова. Люди рукоплескали окончанию Большой прекрасной эпохи, литературе Большого стиля, последнему шестидесятнику.
Таких букетов он не получал ни разу в жизни. На его могиле на переделкинском кладбище батюшка отслужил литию. Могилу завалили цветами. И поэт стал легендой.
Те, кто его не любят, а его трудно и мучительно любить или не любить, пусть напишут лучше.
В его музее его друзья и близкие вспоминали о нем с такой светлой теплотой, как будто хозяин этого дома где-то задержался, сейчас войдет своей размашистой походкой и, улыбаясь, будет читать стихи своим глуховатым и потрескивающим, как старая пластинка, голосом.
Но Евтушенко не пришел, а проник сквозь окна солнечным лучом, преломясь в бокале красного вина прощальным пасхальным светом.
Он остался с нами навсегда!