Журнальный мир

1

События, произошедшие много лет назад, она называла «дела старой жизни». Люди, которые остались в тех житейских картинах, тоже находились под грифом «из прошлой жизни». Не то чтобы она отказывалась или отрекалась от минувшего, ушедшего – нет. Но многое из того времени настолько не соответствовало её нынешнему мировоззрению, теперешней системе ценностей, что за многое было стыдно и мозг отказывался вспоминать; в чём-то она каялась горячо и слёзно мужу, размазывая всё, что лилось из глаз и носа, по лицу. Каялась на исповеди… и отодвинула ту жизнь за грань, за дверь. И замок повесила. Иногда, правда, выплывали в памяти образы. Разные – приятные, и не очень. И те, которые вызывали смех. И те, милые, что вселяли умиротворение. И те, грязные, которые, придя, поганили весь день, и он превращался в кошмар.

Но было в «той жизни» два-три человека, которых не хотелось «за дверь». Время от времени проскальзывали они в мысли, просачивались в замочную скважину: ситуации, лица, голоса, прикосновения, запахи, звуки. И становилось тепло. И в горле чуть обозначался комок. И в груди растекалась нежность, и такая сладкая ноющая боль ощущалась вполне физически там, где сердце. Этого человека она припоминала совсем редко, раз в несколько лет – как бы на десерт, в такие моменты, когда никто не мог потревожить, отвлечь, нарушить воспоминание. В те минуты было ощущение чего-то своего, кровно родного, тайного и сладкого. Иногда думала, не найти ли его в интернете, узнать, как складывается жизнь… нет, не решалась. Когда же виделись в последний раз? Вспомнить бы… Это было до встречи с мужем… до… и до… 2000 год. Прошло 18 лет.

Впервые за эти годы она всё-таки решилась внести имя и фамилию в строку поиска сети интернет. Почему? Непонятно совершенно. Ни внешних, ни внутренних предпосылок к тому как будто не было… В тот день, как уже почти стало нормой, настроение было «не фонтан». Работа – не творческая. Перспектив – никаких. Все так называемые таланты оказались не востребованы. Мечта детства о получении заветной профессии сбылась, но в оркестр попасть так и не удалось. В том городе уже были арфистки во всех коллективах, где только они нужны, и ещё одна оказалась лишней. Только вроде всё пошло в гору в одном джаз-бэнде, и даже начала учиться снова, осваивать новые инструменты… Но семья была вынуждена переехать в далёкий маленький городок на Дальнем Востоке, выезжать из которого на гастроли, репетиции было безумием. Рождались дети – их было уже четверо. И, конечно, им нужно внимание: учить, лечить, жалеть, воспитывать. Уже в который раз она делала выбор в пользу семьи. Мучительный, не безоговорочный выбор. Трудно отказываться от мечты всей жизни. Что касается денег, то их приносил в дом один папа, конечно, их катастрофически не хватало: платить ведь нужно везде – и в школе, и в саду, и за кредиты и маленькую дачку и машинку, которая вечно ломается. Влажный, ветреный, холодный климат не щадил здоровья – болела семья часто, долго и дорого. Выезжать в тёплые края погреться – было ещё одним безумием. Так крохотный городок стал их судьбой, закрытым пространством, почти клеткой. Всё это не настраивает на оптимистическое отношение к жизни, прямо скажем – угнетает.

И почему-то именно в этот момент посреди ночи, с кружкой горячего лимонного чая под рукой (снова грипп), она уселась перед компьютером и вспомнила о нём. Это был момент, когда подумалось, что вот у него всё хорошо и как это чудесно. У такого человека не может быть что-то плохо или не так, как он мечтал. Вот интересно, что он танцует в областном театре оперы и балета (мечтал о Спартаке), куда ездит на гастроли (ругал Японию, страстно хотел в Европу), сколько у него детей (хотел много – минимум троих). Хотелось узнать о человеке, который сумел построить жизнь так, как он мечтал, много работал и много получил, многим пожертвовал ради мечты, но и осуществил её. Обычно это вселяет надежду на то, что ещё всё будет хорошо, всё ещё состоится. Впервые за 18 лет эти мысли привели к тому, что она начала искать. Услужливая система выдала несколько ссылок, реагируя на данные, но всё это был НЕКРОЛОГ… Он погиб… 12 лет назад! «Да как так-то?» Это значит, когда мы уехали из города – его уже не было… Когда родилась моя младшая дочь – его уже не было… Когда родились средние дочки – его уже не… Даже когда старшему сыну было чуть больше полугода – его уже… Да как так-то??? Мозг отказывался вмещать эту мысль. Организм упрямо, отчаянно отторгал боль. Но рыдания прорвались непроизвольно, дыхание стало жгучим, она стала задыхаться. Начинался приступ. Рука сама потянулась за таблетками.

Он словно был частью её самой. Как ухо, колено, самый малый пальчик или крохотная клетка, но своя, родная и – живая! Не замечаешь её, пока не заболит. Далеко, но пульсирует. Она есть – и тебе хорошо и спокойно. О ней не надо заботиться. Она твоя. И даже если находится в самом укромном, далёком уголке тела – она всё равно твоя. А теперь, когда она умерла, тело ощутило утрату, недостачу, и взвыло от ужаса. Фантомные боли – так врачи называют феномен, при котором у человека, потерявшего руку, ногу, палец, есть устойчивое ощущение, что отнятая конечность болит. Болит явно, нестерпимо, больной чувствует руку, её размеры… Она реально болит, хотя на самом деле её нет… Вот так и Он – его давно нет здесь, а его отсутствие в этой жизни – боль. Фантомная боль…

2

Она сидела на ступеньках у входа в супермаркет «Штиль». Затянута в любимые (потому что единственные) джинсы и белую футболку. Облегающая одежда обнаруживала худощавое телосложение, торчащие там и тут косточки. Это худоба, которая выдаёт истощение. Прохладный летний ветерок (жаль, что не морской штиль) обдувал открытые руки. Лицом она уткнулась в подобранные колени. Было зябко, морозило, вернее, даже слегка лихорадило… И не только от прохлады. Ступеньки холодные, жёсткие. Сидеть на них было твёрдо, кости упирались в мрамор, но она этого не замечала. Сжалась в комочек и сидела, потому что не было сил никуда идти, да и некуда, и не к кому. В клетку съёмной однушки на пятый этаж страшно: боялась выпасть из окна…

Вокруг суетилась жизнь. Даже поздно вечером, почти ночью, здесь – на крыльце круглосуточного магазина. Боковым зрением она видела только ноги. Они сновали туда-сюда снова и снова, входили, выходили, шаркали, стучали металлическими набойками каблуков, шлёпали сланцами и вьетнамками. Вот ещё одна пара ног… им есть куда идти, для кого купить еды, приготовить ужин, их кто-то ждёт, наверное. Нет, точно ждёт. А иначе зачем тебе еда… Вот ещё пара ног шагнула на ступеньки, притормозила, повернувшись носками к ней, мгновение и – тоже зашла в «Штиль».

Она ненавидела этот магазин. Ненавидела всем своим существом. Обычно денег у неё не было. Она почти ничего не ела и потому была не просто худая – тощая. Когда она приехала учиться в большой чужой город, было страшно. Сначала поселилась в общежитии, но потом всё сложилось так, что жить стало негде. Пришлось снять квартиру. Самую дешёвую, без ремонта, под самой крышей хрущёвки, с продуваемыми окнами, щелями, которые могли пропустить, кажется, слона. Во всяком случае, смотреть на улицу можно было не только собственно в окно, но и подглядывать за миром в эти щели-скважины. Денег, что высылали родители-пенсионеры, не хватало и на половину оплаты жилья. Юноша, с которым она жила, от которого ожидалась помощь, поддержка, участие, честно сказал, что «приехал в этот город учиться», и подрабатывать не собирается. А если девушку что-то не устраивает, он – красивый и свободный – запросто может уйти, ему ведь всё равно где жить, что есть, что носить, с кем спать, его цель – получить профессию. Любой ценой. Только цену эту платила она.

Когда нечего было есть, нечем платить за квартиру, она ехала к любовнику. Не то чтобы он был богат – нет. Но жил в достатке, любил красивых девушек, и платил им, если считал, что они того стоят. Ей он хорошо платил. За то, что она приезжала, была красива и безропотна. Как только она появлялась в дверях его квартиры на самом краю мегаполиса, он вёл себя как брат, отец – то есть кормил, спрашивал, как дела, участливо выслушивал, заботливо подкладывал в тарелку добавки. Потом они смотрели телевизор, обсуждали новости, и она втайне надеялась «а может, ничего не будет… а…». Но было. Всегда было то, за что он платил. Ночью он вёл себя словно любящий муж… Засыпая, говорил хорошие слова, а утром давал денег и продуктов. А она… ей было нестерпимо стыдно. Она плакала. Часто. В душе под тёплыми струями воды «до» и «после», в автобусе ранним утром, возвращаясь к юноше, который «приехал, чтобы учиться». Конечно, любовник с окраины города видел заплаканные глаза, растерянный взгляд, вынужденную покорность в теле, но, как ему казалось, он делал всё, чтобы ей было хорошо, и не понимал, почему она плачет. Приятельница, которая сыграла в этой истории роль сводницы, прямо глядя в глаза, сказала: «Я не знаю, проституция ли это, потому что это один человек, и он хороший. Тебе же надо на что-то жить. Смотри, подохнешь ещё с голоду или от пневмонии твоей…». Разговор состоялся на пике болезни, когда она и правда повисла между жизнью и смертью. «Хороший человек»…Что они знали о хороших людях… Ещё ничего…

Из автобуса ранним утром она неизменно выходила на остановке у супермаркета «Штиль», стремительным шагом носилась по всем коридорчикам между стеллажами, набирая еду. Покупателей в это время практически не было, и это почему-то помогало ей. Делать покупки разумно она ещё не умела, а потому обычно в тележке оказывались полуфабрикаты, вкусности, сладости. Пакеты затаскивались на пятый этаж, и она, встав на колени перед кроватью, в которой всё ещё сладко спал юноша, тихо шептала: «Доброе утро. Вставай, я тебе вкусненького принесла». Он разлеплял сонные глаза, удовлетворённо произносил: «Кормилица моя», улыбался, потягивался, и через десять минут, сидя за кухонным столом, съедал половину из супермаркетовских пакетов. Она молча пила чай. За всю ночь не удалось и подремать, веки двигались, словно по горячему песку, и, кажется, царапали глаза изнутри. Есть не хотелось. Тошнило. Она думала: «А если он узнает, чем заплачено за эту еду, что он скажет… Мне думается – даже не поперхнётся…»

Так «Штиль» стал магазином, который и не подозревал, сколько ненависти испытывает к нему самая ранняя покупательница. И ведь почему-то именно здесь её ноги подкосились в тот вечер, и она не смогла идти дальше. Полчаса назад юноша сказал что-то очень обидное, что-то такое, от чего стало ясно: он живёт с ней только потому, что ему тут хорошо, тепло, сытно, а больше ему ничего и не надо, ведь он «приехал учиться». Хлопнул дверью. Ушёл. Пустота зазвенела… Барабанные перепонки, казалось, лопнут от этого нестерпимого звона. Виски готовы были взорваться. Он ей нравился, наверное даже, она любила. Готова была на всё, чтобы только он был рядом. Совсем на всё… А теперь он ушёл.

А ведь она тоже приехала из маленького городка – трудиться, чтобы сбылась мечта, и она, эта мечта, уже была в процессе «сбытия». Но потом оказалось, что негде жить, потом – что нечего есть, зато есть он – родной человек, и за него надо держаться (мама сказала: «Вы ведь из одного города – не упускай его»). Слова мамы действовали как сильнейший гипноз, и даже если она была не согласна, сопротивлялась и ссорилась, поступить иначе всё равно не могла. Даже в 22 года! Потом оказалось, что он – «сынок», его надо учить, кормить, одевать, лечить. Её же проблемы не интересовали никого. Ремонт, борьба с огромными чёрными пауками, которые были в квартире хозяевами, прочистка засоров, стирка-глажка-готовка и добыча денег и еды – всё легло на неё. И она старалась. Очень старалась, как могла, не забывая между тем, что приехала в город своей мечты – учиться любимой профессии. Нагрузка оказалась непомерной. Через пару месяцев она слегла с воспалением лёгких. От госпитализации пришлось отказаться – кто её будет кормить там… дома хотя бы чаю можно выпить, иногда даже с сахаром. Из консерватории никто не пришёл навестить ни разу, а болезнь затянулась надолго… Лечиться пришлось три месяца, да так и выписаться с температурой: под свою ответственность. Врачи не знали, чем ещё полечить, какие антибиотики назначить, и почему полного выздоровления так и не наступает. Юноша приходил с учёбы так поздно, что сразу отправлялся спать. Говорил: «В институте пришлось задержаться»… до 10-11 вечера. (Позже выяснилось – курс отпускали в те месяцы не позже шести…) Всё это она проглотила молча – она же сильная, несгибаемая, у неё есть цель. К тому же устраивать сцены выяснения отношений совершенно не было сил. Надо было наскрести остатки воли, мужества и сдать переводную сессию. И она сдала, хотя и пришлось пару дисциплин перенести на осень.

И вот сидит она, сдав последний летний экзамен, выдохшись абсолютно от нескончаемого марафона и предательства, у супермаркета «Штиль»… И – ничего… пусто… гулко… а для чего всё… А жизнь – она вообще зачем?.. А мечты – это ведь ложный путь. Если ты никому не нужен, если тот, кого считал близким – просто пользователь. Только вещью становишься – ты сам… И вот так сидишь, и холодно, и вокруг только ноги, ноги, ноги… и все мимо, мимо… А! Нет. Одна пара ног на мгновение задержалась – любопытство. Через несколько минут именно эти любопытные ноги в чёрных замшевых туфлях, выходя из магазина, остановились рядом, присели тут же на ступеньку. Появилась рука, протянула открытую бутылку джина, прозвучал голос: «Привет. Что случилось?». Она не удивилась. Оцепенение не прошло и когда ледяная бутылка обожгла пальцы, когда был сделан первый глоток, и в пересохшее горло полилось прохладное, сладкое и немножко хмельное. «Меня зовут Денис. Пойдём, прогуляемся».

3

Денис – имя, которое она не воспринимала как имя никогда… Был такой ряд имён, которые были не понятны, это Вадим, Вадик, Виталя, и – Денис… Непонятно, почему эти имена попали в разряд опальных. То ли оттого, что в ласкательную форму их неудобно изменять: Вадимчик? Виталик? Денисик? А отчество от них: Вадимовна, Виталиковна, или Витальевна – в общем, коряво. Но вот человек – Денис… Тут, рядом, и говорит что-то. Да ещё совершенно не в её вкусе: не блондин, не сероголубоглаз, не высок, не худ. Однако веяло от него таким теплом, желанием проявить заботу, спокойствием, тишиной, уверенностью, что хотелось прилипнуть и не отлипать. Никакого романтического флёра, бесед из разряда «залезть под шкуру», но что-то простое, тёплое и настоящее было в этом человеке. Совсем молодой – чуть за двадцать, талантливый, влюблённый в свою профессию, вернее – живущий, дышащий только ею. Крепкие плечи и нежные руки, кудрявые мягкие волосы – но об этом она узнает позже. А в тот вечер после выпитого джина он повел её в пиццерию, и она, впервые за много месяцев, сытно и вкусно поела. Спокойно, с удовольствием, без подступающей тошноты стыда, и потому – так вкусно!

Он проводил её домой, когда почувствовал, как она устала и хочет спать, когда понял, что ничего страшного она уже не совершит. И правда, дома она мгновенно отключилась, стоило только нырнуть под одеяло. И улыбалась… утром – тоже. На следующий день они встретились как бы случайно, и снова гуляли. Однажды он пригласил её к себе домой – на минутку. Это было простое холостяцкое жилище. Да, здесь не было милых женскому сердцу штучек, сувенирчиков, вообще ни одного лишнего предмета. Но безупречно чисто, даже пол, окна и посуда. На кухне под самым потолком тянулись длинные узкие полки, на которых красовались расписанные тарелки. Разные, на особых подставках и необычные, экзотические. Она подумала: пылесборники, зачем они… Он ответил на её мысли: «Часто езжу на гастроли, привожу маме необычные тарелки из разных стран. Она любит красивую посуду». Как резанули эти слова где-то в груди, как сладко заныло под ложечкой: «Он заботится о маме! Он помнит о её вкусах и хочет сделать приятное! То есть бывают всё-таки в мире мужчины, которые помогают, балуют, и просто любят…». Это было непостижимо. До сих пор она таких не встречала. Виду, конечно, не подала – привычка. Установка «мои проблемы – это мои проблемы, я всё решу сама» срабатывала всегда безотказно. Чему она виртуозно научилась за свою жизнь, как потом, спустя много лет, скажет её психолог, так это скрывать свои чувства. Она скрыла и в этот раз. Ничего не спрашивала вслух, а он рассказывал – просто, без азарта произвести впечатление, что квартиру ему снимает театр, а мебель купил он сам, что хочет потом купить машину, и мечтает о собственной семье, в которой будет много детей. Сейчас такие речи подкупили бы её женское нутро, а тогда – отпугнули. Она хотела построить умопомрачительную карьеру, стать богатой и знаменитой, семья её интересовала только с точки зрения сопутствующего обстоятельства, да чтобы было кому и дома петь ей дифирамбы. Он же оказался неизмеримо взрослее, мудрее, добрее и просто благороднее. Ни «кофе», ни «давай посмотрим миллион моих фотографий» – ничего, а натяжение незримых нитей между ними всё росло.

4

Краткий некролог в интернет-ссылке вместил историю гибели Дениса, рассказы друзей о его словах, мечтах, планах. Здесь же его будущая жена рассказывала все подробности трагедии, ведь он погиб у неё на глазах… Много написано было о таланте, о том, что со всей Сибири ценители балета ехали на спектакли, в которых именно Денис танцевал главные партии. Она читала это всё и плакала… А память выуживала из периода 18-летней давности взгляды, случайные прикосновения рук во время прогулки, оброненные слова. Крохотные фрагменты, бытовые мелочи врезались в память, потому что никто никогда о них не думал. В 20 лет не понимаешь, что жизнь состоит из мельчайших деталей, из песчинок. Хочется, чтобы с тобой произошло что-то чудесное, сказочное, совершенно невероятное. А на деле потом с улыбкой и слезами вспоминаешь, как человек, которого ты едва знаешь, но который спас тебя от чего-то страшного, покупает несколько разных видов мороженого, потому что не знает, какое ты любишь, и, распахнув пакет, просто говорит: «Выбирай». И ты не выбираешь, а берёшь первое попавшееся, потому что тебе всё равно, какое мороженое есть. В этот момент ты умираешь от счастья, что о тебе заботятся: значит, ты всё-таки чего-то стоишь. И потом, ты не ела мороженого много месяцев, и благодарность заполняет тебя всю. Или он идёт в парикмахерскую стричься, а тебе не хочется с ним расставаться, и ты идёшь вместе с ним и стрижёшься в соседнем зале, и выходите вы красивые и сияющие. Он смотрит на тебя, и просто рад, что ты улыбаешься. Он этого не говорит. Он сияет…