Журнальный мир

В 6 номерах

100-летию образования Республики Башкортостан посвящается

СЕНТЯБРЬ

В Петрограде

Стремительно, словно смерч, пронесся человек. Пронесся мимо сторожа у ворот и караульного солдата у входных дверей, оттолкнув их прежде, чем они успели задать вопрос, прошел в глубину особняка и громогласно произнес:

– Вставайте! Подымайтесь! Солнце уже высоко, а вы до сих пор спите, господа! Проснитесь!

Одна из дверей, выходящих в залу, приоткрылась, и показалась чья-то голова, которая произнесла сонным голосом:

– Ради Аллаха, прошу, не мешай нам, дай поспать, мы легли очень поздно!

– Какой сон?! В Питере происходят такие события, а вы продолжаете спать? Мусульмане! Башкиры, татары, азербайджанцы, узбеки! Вставайте!

Открылась вторая дверь и человек, высунувшись наполовину, стал возмущаться:

– Зачем ты кричишь? Говорят же тебе, мы поздно легли, дай нам поспать! Нам нужно отдохнуть!

Вошедший спросил:

– Чем же вы занимались, господа мусульманские депутаты? Играли в карты до утра, курили табак и пили водку?

Тогда распахнулась первая дверь, и мужчина гневно закричал:

– Какое твое дело, чем мы занимались! Выйди вон, не стрекочи тут с утра, как сорока!

Вошедший тоже не остался в долгу:

– Ибнеамин! Так ты депутат, а я сорока? Когда нужно дела делать, то я господин Ахметзаки Валиди, а теперь я сорока?

Депутат пошел на попятную:

– Прости меня, я просто попросил тебя не кричать в ухо.

Но Заки было не остановить:

– У вас на ушах свинцовые заглушки, господа депутаты? Не слышите, что творится на улицах Петрограда? Если вы не ослепли – посмотрите в окна!

Тут не выдержал второй депутат:

– И что мы там увидим, кроме февральской стужи?

– А ты, Нажиб, не поленись, посмотри в окно сам! Посмотри!

Ибнеамин нехотя подошел к окну и отпрянул:

– Господа, кажется… там стреляют.

Нажиб удивился:

– Стреляют? Кто стреляет? В кого стреляют?

– Солдаты бегут куда-то и стреляют в разные стороны. В кого – невидно. Возможно, это очередной солдатский путч. Думаю, уже завтра он будет подавлен полицмейстером Протопоповым.

Нажип уже прилип к окну:

– Посмотрите, господа! Наш дом и Государственная Дума взяты в оцепление солдатами!

Заки примирительно сказал:

– Ну вот, теперь сами убедились. А вы спать продолжаете. Чего доброго, все проспите.

Ибнеамин теперь ждал разъяснений:

– Скажи, наконец, Заки, что все это значит?

– Точно не знаю. Моя квартира как раз напротив Преображенских казарм. Я услышал выстрелы и вскочил. Солдаты пошли в сторону Зимнего дворца. Я тут же бросился к вам, к дому мусульманских депутатов, думал, что вы знаете, что происходит.

Нажип стал оправдываться:

– Откуда ж нам знать? Почту не приносили, в Думу не ходили.

– Эх, вы! Так за картишками и страну проспите! Да собственный дом.

– Хватит ерничать! Так что это, по-твоему?

– По-моему, началась то, о чем предупреждал Керенский.

Ибнеамин:

– Керенский?

– Да, Керенский.

– Тот самый долговязый Керенский?

Нажип:

– Это тот адвокат с гладким лицом?

– Керенский очень толковый политик.

– Это лидер кадетов? С трибуны не слезает.

– Не кадет, а социал-революционер. Керенский сказал, что России нужна демократическая революция. Я думаю, эта стрельба и есть начало революции.

– Когда это тебе сказал Керенский? – спросил Нажип с издевкой.

Тот ответил:

– Месяца два тому назад. Я два раза встречался с ним.

Нажип сразу смутился.

Ибнеамин:

– И везде ты успеваешь, Заки, всех знаешь.

Нажип съехидничал:

– Может, и царя Николая встречал? И с Распутиным говорил? За ручку здоровался?

– Нет, не встречал и не здоровался с царем, чьи руки обагрены кровью народа. О чем с ним говорить? А вот Распутина было бы о чем спросить, да ведь убили его.

Ибнеамин:

– Керенский в каждом выступлении говорит чушь. Небось и Распутина они устранили, чтобы царю Николаю не предсказывал, как поступать.

– Не гадать надо, а делом заниматься. Керенский со своими сторонниками провозгласили, что только путем свержения самодержавия и установления республики можно идти к свободе, вот что они и совершают, выходит.

Нажип:

– Заки, что ты заладил как попугай: Керенский да Керенский?

– Благодарю, господа. Сегодня вы хотите меня унизить, то сорокой дразните, то попугаем. А сами в своем глазу бревна не видите. Ничего не слышите вокруг, ничего не видите.

– Чего мы не видим? Стрельбу?

– Причину этой стрельбы.

Нажип:

– А ну, давай, расскажи нам, слепым, открой нам глаза.

Заки Валидов:

– Теперь и мусульмане России смогут получить свою республику, если переворот Керенского удастся.

– Какую республику?

– Я спросил у Керенского, смогут ли мусульмане жить в России самостоятельно и равноправно с другими народами?

Ибнеамин:

– И что он ответил?

Нажип:

– Ждите равноправия!

– В демократической России все люди будут иметь равные права. А если все равны, то и все народы равноправны, ответил мне Керенский.

Ибнеамин:

– Поразительно.

– Сомневаюсь, нет ли в его словах обмана, ведь признание равноправным русскому народу татар может произойти, если только солнце повернет вспять, – вставил Нажип с недоверием.

Заки:

– Повторяю. Керенский сказал, что равноправие возможно только в демократической России.

Ибнеамин:

– И когда же случиться у нас эта демократия?

– В России демократия невозможна. Зря ты надеешься на это, Ахмезаки, – изрек Нажип свой приговор.

Однако Заки гнул свою линию:

– Я считаю, что сегодняшняя стрельба – это и есть начало перемен в стране. Демократические силы России совершают государственный переворот. Керенский предупреждал, что вначале революции возможны вооруженные столкновения. Да вспомните хоть события французской революции.

Нажип:

– А какую французскую революцию ты имеешь в виду? Французы, проснувшись, с утра затевали какую-нибудь революцию. Эти бездельники не хотели пахать землю, строить дома, им нравится вести войну.

– Как бы ты ни ругал французов, они, между прочим, давно уже скинули короля и устроили демократию.

Ибнеамин:

– Так наш Керенский берет пример с французов?

Нажип:

– Если ты приводишь в пример французов, то наши социалисты им подражают. Но лягушка не может стать соловьем.

Заки расхотелось вести бесплодные споры:

– А вы господа словно рождены быть депутатами, как начнете говорить, так без умолку. Я лучше схожу и узнаю новости. Кто со мной? Нет желающих? Тогда пойду один.

Заки Валидов вышел.

Нажип:

– Смотри-ка, этот выскочка Валидов опять вздумал нас поучать.

– Раз сам не смог баллотироваться в депутаты, то и самоутверждается в том, что нас ругает.

– Думаешь, все мечтает стать депутатом?

– Ну, конечно, да только теперь требования к депутатам ужесточили. А кто он такой? Из какого сословия? Не крестьянин, так – не доросший до купца башкир.

Нажип:

– А сколько депутатов из Уфимской губернии?

Ибнеямин Ахтямов:

– Четверо. Я, Габдуллатиф Байтеряков, Кутлу-Мухаммед Тевкелев, Гайса Еникеев.

– Знаю, что Тевкелев был депутатом всех четырех Дум.

Ибнеамин:

– А потому что умный и хитрый, умеет угодить кому следует.

– Он ведь потомок того самого Тевкелева, который вместе с Кирилловым был карателем башкир?

– Он самый. О его деде русский историк Рычков еще писал.

– О чем?

– Как он запер в одном сарае 127 человек и заживо сжег.

На скалистых берегах Идели

Полковник Тевкелев ведет войну.

Ему погоны в золоте надели

За то, что сжег башкирскую страну.

Седло коню хребтину натирает,

Седло не знает, только знает конь.

Свои злодейства Тевкелев не знает,

Народ хранит отмщения огонь.

Не дунет ветер – не рассеется туман,

Без песни душу не раскрыть.

За кровь, что пролил Тевкелев из ран,

Нам ненависть надолго не забыть.

Волны Идели не остановить,

Кровавый Тевкелев не сыщет брод.

Тевкелевы не смогут задушить

Мечту к свободе, что несет народ.

Шумят от ветра сосны на закате,

На склоне скал по берегу растут.

На камне высек я слова проклятья –

Пусть внуки их мои прочтут.

– Вот такую песню сложили о нем башкиры.

– И они же бессменно избирают его своим депутатом?

Ибнеямин:

– Иногда и ты бываешь наивным. Можно подумать, у нас есть реальные выборы. Выбора нет, избрание есть. Властям нужен Тевкелев, вот поэтому он – депутат.

Нажип:

– Ты тоже иногда бываешь жестким…

На улице раздался какой-то шум, и вдруг распахнулась входная дверь. В гостиную ввалился Габдуллатиф в форме унтер-офицера и упал на пол.

Ибнеамин:

– Что такое? Что случилось? Это же депутат Байтиряков! – вскрикнул он.

– Да он пьян! На ногах не стоит, – Нажип с досадой сплюнул.

– Да погоди ты! Не знаешь, а обвиняешь. Юрист, одним словом, – возразил Ибнеамин.

– Так что с ним?

– А ты не видишь, у него шинель в крови? Бери за ноги, положим на диван.

Нажип:

– Его не поднять, он же здоровенный. Эй, кто там есть на кухне?! Сюда скорее, помогите!

Габдуллатифа общими усилиями положили на диван, сняли шинель.

Ибнеамин:

– Я же говорю, он ранен. Надо руку ему перевязать. Послать за доктором!

Нажип стал распрашивать очнувшегося приятеля:

– Что случилось, господин Габдуллатиф? На вас напали грабители?

Габдуллатиф, с трудом ворочая языком, произнес:

– Если бы грабители, это ладно. В меня стреляли мои же солдаты.

– Как свои же? Почему?

– Вот так. Я зашел в казарму преображенцев. А там бардак. Начальника казармы повесили. Одного офицера застрелили, других связали и заперли. Увидев меня, кинулись за мной, я бежать. Кричат вдогонку: «Господин офицер, ты за кого: за царя или за демократию?» Я мог бы не останавливаться, но повернулся и ответил.

– И что ты сказал?

– Мой ответ был очевиден.

Ибнеамин:

– Значит, ты сказал, что за царя?

– Разумеется! Они закричали: «Надо убить его! Повесить!». Снова кинулись за мной. Я побежал. Но от пули не убежишь. Ранили в руку, я потерял равновесие и упал. Это и спасло. Больше не стреляли. Иначе отправили бы на тот свет.

Ибнеамин:

– Так ведь ты депутат Государственной Думы! Лицо неприкосновенное!

– А они не спрашивали меня об этом. Видят, что офицер, – значит, царский слуга.

– Это же не повод убивать.

– Если они собрались свергнуть самого царя, то для взбесившихся солдат убить унтер-офицера сущий пустяк.

Нажип:

– А зачем свергать царя?

– Так вы что, вообще ничего не знаете?

Ибнеамин:

– Нет. А что мы должны были знать?

– Улицы полны народа. Питерские рабочие и солдаты из казарм. Останавливают, обыскивают всех, кто прилично одет, арестовывают царских сановников и генералов, заключают в тюрьму.

В этот момент снова послышались шаги на улице. Дверь открылась, и в комнату зашли Ахметзаки Валиди и Мустафа Чокаев. Они расслышали последние слова Габдуллатифа.

Заки:

– Они не церемонятся ни с кем.

Ибнеамин:

– Господа, хватит нагонять на нас страху.

Мустафа:

– У страха глаза велики, говорят. Но дело в том, что царь Николай свержен с престола, сейчас черед за его сторонниками.

В комнате тихо появился Ахмет Цаликов и, не с кем не здороваясь, стал слушать о чем говорят.

Заки рассказывал:

– В Крымский дворец привезли под конвоем две машины с генералами и заперли в подвале с решетками. Среди них оказались и начальник школы восточных языков генерал Писарев, и князь Кочубей, потомок турецкого крещеного Хуррет-бея, перешедшего на царскую службу. Солдаты угрожали им оружием и забросали их снежками, слепленными из камешков и грязного снега. Гордый Кочубей был вынужден ползать на карачках, уворачиваясь от них.

Ахмет:

– Увидели теперь демократию? Революция, бесспорно, требует свержения эксплуататоров угнетенными. Эти генералы, которых пожалел господин Валидов, в свое время попили солдатской кровушки. Разве не так, Заки? Ты же ездил на фронт и разговаривал с солдатами в окопах?

Заки:

– Да, все они говорили о жестокости генералов.

– Вот поэтому теперь не стоит жалеть царя и его генералов, а нужно строить новую демократическую Россию.

Нажип:

– А что это такое: демократическая Россия?

Ахмет:

– Это общество, где царит равноправие, где все равны: и бывшие дворяне, и крестьяне, и рабочие. Они сами выбирают в парламент своих представителей. А парламент принимает законы и руководит страной. Вот такая должна быть демократическая Россия.

Нажип:

– А как же царь, про царя ты ничего не сказал, Ахмет-эфенди?

– В России не будет царя, с самодержавием покончено. Народ будет сам править страной.

В дом вошли вооруженные солдаты с майором, который спросил:

– Извините, господа. Мы обходим все дома. Сейчас ваш черед. Мы ищем, нет ли здесь спрятавшихся сторонников царя.

Заки спросил:

– А кто дал такое распоряжение?

– Революционный штаб. А вы сами кто будете?

Ахмет:

– Здесь находятся депутаты Государственной Думы и их помощники.

– В таком случае мы не будем вас обыскивать, мы уходим.

В этот момент один из солдат разглядел на диване Габдуллатифа.

– Господин майор, здесь лежит унтер-офицер, он ранен.

– Кто вы такой?

Габдуллатиф:

– Я депутат Государственной Думы.

Майор:

– Господин депутат, что же вы здесь лежите, вам нужно в лазарет. Тут ближайший находится в Преображенских казармах.

– Спасибо, я скоро обращусь туда.

И тут случилось неожиданное. Ахмет Цаликов остановил уходившего офицера.

– А почему же вы не поинтересуетесь, где и за что он получил это ранение? Ведь цель обыска – поиск царских приспешников?

Офицер недоуменно:

– Я полагал среди депутатов Государственной Думы нет сторонников царя. В таком случае отвечайте: за кого вы, господин унтер-офицер?

Габдуллатиф:

– Я офицер, который присягал императору. За кого я могу быть, по-вашему?

Майор изменился в лице:

– Взять его!

Ахметзаки вступился за раненного.

– Не трогайте его, он ранен. А значит, безвреден для вас. Да и в демократичной стране каждый волен иметь свое мнение, не так ли?

Ахмет:

– А у нас еще нет демократии. Путь к ней лежит через временную диктатуру. Арестуйте унтер-офицера!

Ахметзаки:

– Не сметь! Он депутат Государственной Думы! Без санкции Думы никто не имеет права его арестовывать. Или этот закон уже отменили благодаря демократической революции?

Ахмет:

– Ладно, пусть останется. Но по получении согласия фракции мусульманских депутатов я сам его лично к вам отведу.

Военные удалились.

В комнате наступило тягостное молчание. Стали расходиться. Габдуллатиф подозвал Ахметзаки к себе.

Габдуллатиф:

– Спасибо, сегодня второй башкир спас меня от смерти.

– А кто же был первый? – улыбнулся Заки.

– Он тебе передал привет. Да ты знаешь его. На фронте вы познакомились. Зовут Шамсетдин.

– А-а, такой дюжий парень?

– Да.

– И как он тебя спас?

– Когда меня ранили, он не дал меня добить. Сказал, что сам отведет меня в штаб для допроса и привел сюда.

– Значит, он понял, кто ты?

– Да, говорит, по лицу догадался, что я башкир.

– Так ты же татарин.

– Я числюсь татарином, но корни мои башкирские.

– И Шамсетдин это понял, выходит?

– И не только понял. Говорит, что язык может поменяться, но кровь-то прежняя остается.

Здесь Заки украдкой усмехнулся. Ведь эту мысль он сам внушил тогда Шамсетдину.

– Раз в один день два раза спасся от смерти, значит, тебе предстоит долгая жизнь. Давай переоденься, и пойдем в лазарет.

Однако дело Габдуллатифа этим не закончилось.

Через несколько дней назначили собрание в Думе. В одной из комнат собрались мусульманские депутаты и помощники. В самом центре у стола был Ахмет Цаликов.

– Господа депутаты и господа помощники депутатов! Начинаем заседание мусульманской фракции Государственной Думы. Кто за? Кто против? Воздержавшихся нет, – начал Ахмет привычно. – На повестку дня выносится два вопроса. Первый: согласие на арест депутата Габдуллатифа Байтерякова. И второй: наше мнение по произошедшей в Петрограде революции. Какие есть мнения по повестке дня: добавления, сокращения?

Заки быстро взял слово.

– Ахмет-эфенди, уважаемое собрание! Я категорически возражаю против первого пункта повестки дня. Мы не имеем права рассматривать вопрос ареста Байтерякова, поскольку это означает преследование за убеждения, что не законно.

Ахмет:

– Граждане, во-первых, я призываю вас быть принципиальными. Вы почему-то заняли позицию наблюдателей. А Заки-эфенди этим пользуется. В тот раз, разглагольствуя о демократии, он не позволил арестовать Байтерякова революционным солдатам. И сегодня снова морочит нам голову, а вы молчите. Заки-эфенди, я хочу получить у вас ясный ответ. Тогда вы сказали, что для ареста Байтерякова нужно решение депутатов. А сегодня вы вовсе против вынесения такого решения. Как это понимать? Чем объясните свое двуличие? Или отрабатываете взятку от Байтерякова?

Заки:

– Ахмет-эфенди, эти ваши слова я считаю оскорбительными и унижающими человеческое достоинство. Но я не стану вас вызывать на дуэль. Я расскажу о вашей выходке конгрессу фракции. Пусть все узнают, как ведет себя депутат Цаликов в дни борьбы за свободу в Питере.

Кутлу Тевкелев сказал с места:

– Господа, очень прошу, прекратите пререкания. Нас, мусульман, и так мало. Если будем грызть друг друга, то этим самым мы нанесем вред самим себе. Ахмет-эфенди, уступите, вы ведь человек, повидавший мир. А Заки Валидов молод и горяч. Простите меня, но полагаю, имею право сказать так, ибо я сам пригласил господина Валидова на работу в Питер, и он очень много полезного делает для нашей фракции, поэтому нужно закрыть глаза на некоторые его недостатки.

Гайса Еникеев тоже решил высказаться:

– Эх, до чего же вы умный, Кутлу-Мухаммед-эфенди, одним выстрелом двух зайцев убиваете. Я поддерживаю. Не нужно ставить вопрос по Байтерякову на повестку. Эти солдаты давно уже забыли о нем, так неужели мы своими руками наденем на человека кандалы?

Ахмет-эфенди был против:

– Наша фракция была самой дисциплинированной во всей Государственной Думе, была всегда единой. Что с вами стало, господа? Четыре человека выступило, и прозвучало четыре противоположных мнения. Где наше единство?

В этот момент двери распахнулись, и в зал без разрешения зашел человек в форме.

– Здравия желаю. Это мусульманская фракция?

Ахмет:

– Да, а в чем дело?

– Мне нужен господин Цаликов.

– Я Цаликов.

Очень хорошо. Вам конверт. Вот здесь распишитесь в получении.

Посыльный ушел. Цаликов не спеша вскрыл конверт.

– Ну-ка, посмотрим, что тут? О-го! Вот как все повернулось!

Депутаты:

– Что случилось?

Ахмет:

– Читаю. Депутатам мусульманской фракции Государственной Думы. Согласно регламенту Государственной Думы и законам России сообщаю следующее: самодержец России царь Николай Второй отрекся от трона. Исходя из этого Государственная Дума, созванная по царскому Указу, объявляется недействительной и распускается. Депутаты могут разъехаться по домам. До созыва новой Думы и формирования нового правительства власть в стране переходит к Временному правительству. Председатель Временного правительства Керенский.

– Вот нам крикунам ответ. Давайте расходиться по домам, – встал с места Ибнеамин. За ним поднялся Гайса.

– Будь проклята эта Россия! Надо ехать домой и охранять свое добро.

Заки громко произнес:

– Граждане, что вы несете? Какой отъезд? Нужно собраться в единый кулак. Тридцать миллионов российских мусульман ждут от нас ответа. В это неспокойное время они смотрят на нас и надеются услышать совета. Нам необходимо без всякого сомнения, не откладывая на потом, вынести свое решение по создавшейся ситуации; решить, что нам нужно сделать в дальнейшем. Согласитесь, капитан корабля не может покинуть борт до спасения каждого члена экипажа.

– Хотите не хотите, а я вынужден согласиться с Заки-эфенди. Он прав. Мы не можем бросить на произвол судьбы тридцать миллионов мусульман. Граждане, прошу успокоиться и сесть на свои места, – сказал Ахмет.

Однако Тевкелев хотел уйти:

– Извините, господа, но я вынужден вас покинуть. Жена, понимаете ли, сильно заболела. Нужно срочно возвращаться в Уфу.

За ним поднялся Ибнеамин:

– Если я уже не депутат, зачем зря штаны протирать здесь, я тоже ухожу.

Нажип тоже собрался:

– Если депутаты покидают заседание фракции, что делать здесь мне? Законы Российской Империи устарели, выходит, мои знания юриста никому не нужны. Придется искать себе другой способ пропитания.

Ахмет не сдержался, спросил с насмешкой:

– А вы, Заки-эфенди, чем будете зарабатывать на жизнь? Тут в письме четко сказано, что жалование депутатам и их помощникам не будет выплачиваться. Кажется, ваш отец не настолько обеспечен, чтобы содержать вас?

Заки:

– Не беспокойтесь об этом, Ахмет-эфенди. Башкиры говорят, что в стране воробей всегда прокормится. Если я сумею позаботиться о башкирах, то они меня-ёто уж прокормят.

Тут раздался голос Амины Сыртлановой:

– Не волнуйтесь, Заки-эфенди. Считайте, что в Питере у вас есть свой дом. Дом Сыртлановых – он дом для башкирских депутатов, значит, и ваш дом. Вы только работайте на благо общества, а мы о вас позаботимся.

От этих слов на душе у Заки стало легко, на лице появилась улыбка.

– Спасибо, Амина-ханум. Мы обласканы вашей заботой. Мы видим в вас живой дух Галиаскара Сыртланова и выражаем признательность, низкий вам поклон.

Амина ответила:

– Дух таких башкирских депутатов, как Галиаскар Сыртланов, Салигарей Янтурин – это дух башкир. Он дает нам силы жить и бороться. Будьте, как и он, верным сыном народа.

Вот такой разговор состоялся прилюдно. Некоторые депутаты ушли, остальные расселись по местам, в это время вошел служитель.

– Ахмет-эфенди, – сказал он Цаликову. – Там на улице к вам пришли люди. Хотят зайти в мусульманскую фракцию. Что прикажете делать?

– А кто они?

– По имени не знаю, но приехали из Казани, Баку и казахских степей.

– Пусть заходят, все равно фракции теперь нет. Но мы можем провести заседание бюро исполкома мусульманского комитета. Пусть войдут желающие и представятся сами.

Вошло несколько приезжих. Один вышел вперед.

– Я Садри Максуди, приехал из Казани, – представился он.

– Проходите, Максуди-бей, мы вас знаем.

Второй:

– Я из Баку, Алимердан Топчибаши, – назвался гость.

Третий:

– Саитгарей Алкин из Казанской губернии.

– Галихан. Я представитель от казахов – Галихан Букейхан.

– А я из Хельсинки – имам Вали Хакимов.

Заки обрадовался знакомому лицу.

– Вот и Вали-мулла к нам приехал. Недавно только виделись с ним в Финляндии.

Вали:

– После ваших слов я не мог успокоиться, Заки-эфенди, и, оставив все дела, приехал в Питер.

Ахмет взял в свои руки новое собрание.

– Мы приветствуем наших единоверцев, прибывших их разных мест. Как же так вы встретились возле наших дверей? Заранее сговорились разве?

Галихан:

– Нет, не сговариваясь, приехали. Видно, душа сюда потянулась. Когда решается судьба страны, мы не в силах оставаться дома в неведении.

Максуди:

– Все внимание России сегодня приковано к Питеру. Куда же мы могли пойти, как не к вашим дверям?

Ахмет:

– Спасибо, бей. Прошу, проходите в президиум. Надеюсь, что ваше присутствие укрепит наше единство, у нас появилось много разных мнений.

– Раскажите нам.

Ахмет привычно повел собрание.

– Возвращаемся к повестке дня. Какие будут предложения?

И снова Заки взял слово:

– Думаю, от прежней повестки можем полностью отказаться, поскольку роспуск Думы эти вопросы снял.

Ахмет:

– В таком случае, что же вы предлагаете?

– Предлагаю в повестку дня два вопроса. Первый – вопрос войны и мира. Второй – о положении мусульман в условиях свободной России.

Ахмет:

– Какие еще будут предложения? Если нет, то утверждаем и начнем рассмотрение вопросов бюро мусульманского исполкома.

Заки:

– Послушаем Галихана.

Галихан немного растерялся, но собрался.

– Россия вот уж четвертый год ведет кровопролитную войну, – начал он. – На самом деле, Россия с возникновения государства всегда вела войны. Вся ее история – это сплошные войны, за исключением нескольких мирных лет. Но последняя война стала самой продолжительной. Сколько миллионов человек принесено в жертву – доподлинно неизвестно. Война пожирает национальное богатство страны, тонны золота и драгоценные камни, а также необходимые для производства оружия металлы и другое сырье. Большую армию необходимо содержать, снабжать, кормить и одевать. И все эти тяжести войны возложены опять же на плечи народа. Деревня разорена, она голодает, народ бежит в города в поисках пропитания. А солдаты устали от войны и не хотят воевать. Дезертирство стало повсеместным явлением, солдаты бегут, не дойдя до передовой. Да, все сидящие здесь хорошо информированы о положении на фронте.

Так нужна ли нам эта война? Для народа она не нужна. Говорили, войну ведет царь. Но теперь и царя нет. Значит, войну надо прекратить. Я считаю, что сегодняшний исполнительный комитет должен вынести такое решение и довести его до Временного правительства России от имени мусульман.

– Погоди-погоди, Галихан, не спеши. – Максуди поднял руку.

Ахмет счел необходимым прервать Максуди.

– Простите, Максуди-бей, на нашем собрании принято обращаться к друг другу с уважением на «вы».

Максуди:

– Он по сравнению со мной гораздо моложе. Могу и на «ты» обратиться, положим. Так вот, вы, Галихан, кажется не в курсе того, что заявил военный министр Радищев?

– И что он заявил?

– Вот вижу, что не знаешь, простите, не знаете. Господин Радищев заявил, что Россия будет вести войну до победного конца согласно международным договорам. И я согласен с министром, потому что мы, граждане, должны быть патриотами России, а значит, должны воевать до конца.

Саитгарей едва сдержал себя от гнева:

– До чьево конца? Максуди-бей, объясните. До последнего татарина? Я вот пушечным мясом быть не желаю.

– Хочешь обернуть мои слова в комедию, сопляк? Вопрос продолжения войны мы рассмотрели в центральном комитете партии кадетов и признали необходимость ее продолжения.

Саитгарей:

– Максуди-бей, тогда вы должны знать, что сказал кроме того министр Радищев, которого вы так возвышаете.

– И что?

– Что касаемо Турции. – Максуди промолчал, Саитгарей продолжил: – Вы не хотите озвучить, но я расскажу людям. Военный министр Радищев высказал план ликвидации Турции как независимого государства. Он сказал, что турки не должны даже жить близко к морским проливам, призвал захватить Стамбул. Вот каков ваш Радищев. Подумайте, Максуди-бей, захват Турции и уничтожение ее – разве это не поворот к политике уничтожения тюркских народов России: татар, башкир, азербайджанцев, казахов, киргизов, узбеков, кумыков и многих других? А вы, как патриот России, защищаете этого великодержавного шовиниста.

Максуди не сдавался:

– Я член кадетской партии. Решение партии – для меня закон.

Тогда поднялся Алимардан.

– Многие меня знают, но Садри-бей не знаком, кажется, поэтому представлюсь: Я Алимардан Топчишбаши из Азербайджана, также состоял в партии кадетов. Но если мои однопартийцы за продолжение войны и разгром Турции, то я выхожу из такой партии.

Галихан:

– Топчибаши-эфенди прав, если Максуди-бей и его партия за войну, так что теперь, нам шею подставить под их ярмо? Царизм очень долго нас угнетал, именно поэтому мы стали бороться за Конституцию, стали конституционными демократами. Но если кадеты вместо укрепления демократии хотят продолжения войны, чтобы сделать рабами и другие народы, то я тоже выхожу из такой партии. Нам с вами, Максуди-бей, не по пути!

Ахмет не выдержал и снова вмешался:

– Уважаемое собрание! Не слишком ли критично вы реагируете на слова Максуди-бея? Кроме всего, здесь ведь не заседание партии кадетов, а вы только их позицию обсуждаете.

Заки также решил утихомирить споривших.

– Мне тоже показалось, что пошли излишние нападки на Максуди-бея. Он же только проинформировал нас о решении партии кадетов, не так ли, Максуди-бей?

– Да, конечно же.

– Но в другом вопросе, об устройстве жизни мусульман в демократической России, я уверен, что Максуди-бей целиком на нашей стороне.

Максуди:

– А конкретнее?

Но в этот момент в зал вошед Гаяз Исхаки.

– Простите за вторжение. Но я узнал, что здесь мусульманская фракция.

Ахмет:

– Бывшая фракция. Но если хотите присоединиться, то мы будем рады, редактор Гаяз Исхаки-эфенди.

– Благодарю, когда решается судьба страны, то настоящий татарин не должен отсиживаться.

Ахмет:

– Действительно, здесь собрались лучшие представители наций. Прошу присаживайтесь. Прошу прошения, Заки-эфенди, продолжайте.

Заки:

– Спасибо, хочу сказать, что разные политические партии, будь то кадеты, эсэры, социал-демократы или анархисты, все они по-своему видят судьбу России, и все по-своему хотят решить ее участь. Вот упомянутая партия кадетов хочет устроить конституционную демократию, то есть государство, где немногие диктуют, как жить большинству. Вся разница в том, что не будет царя, а править будут правительство и парламент. В отличие от них социал-революционеры хотят собрать более расширенный парламент и дать больше прав народу. Анархисты, сами понимаете, за полную свободу, хорошо еще налоги предлагают сохранить. Социал-демократы хотят уничтожить капиталистов и эксплуататоров и дать свободу рабочим и крестьянам.

– Вы, Заки, хорошо ориентируетесь в политических платформах, – вставил реплику Гайса.

– Я просто ознакомился с их программами, да и много раз беседовал с активными деятелями. Поэтому я научился отличать лозунги и обещания от их реальных планов и намерений. Допустим, кадеты только на словах говорят о демократии, но в жизни совсем не намерены ее придерживаться.

Максуди:

– Требую не клеветать на мою партию!

Заки:

– Да не ругаю я ее, а говорю как есть. Например, какое место определили кадеты для мусульман России? Нет им там места. А точнее, не для кого там нет демократии. Как жили под гнетом мусульмане, так и останутся угнетенными. Вот суть политики кадетов. Да и другие партии не лучше, не ставят даже каких-то целей в пользу мусульман. Ведь в большинстве своем в этих партиях собрались люди, далекие от чаяний мусульман, от защиты их интересов. В разговоре со мной господин Керенский сказал, что идея равенства народов вытекает из идеи равноправия всех людей. Но это был разговор между двумя людьми. В программе эсеров такого пункта не было и нет.

Максуди не выдержал:

– Заки-эфенди, вы всегда вот так рубите направо и налево, откуда у вас такая прыть?

Тут подал голос имам Вали.

– Граждане, разрешите мне слово вставить в данный разговор? Как ответ Максуди-бею и информацию для всех.

Ахмет:

– Если выступающий оратор согласен.

Заки:

– Конечно, прошу, имам Вали, говорите.

Вали:

– Не так давно Заки-эфенди вместе с товарищами работал над программой мусульманского движения в Хельсинки. Об этом он и сам расскажет. Я же хочу сказать лишь об одном важном событии. В Хельсинки служит солдатом односельчанин Заки-эфенди. Он пришел в мечеть, и я спросил, узнаешь Заки-эфенди? Тот ответил: «Конечно, узнал, это же Ахметзаки. Он такой разбойник, изо рта у него две сигары будут торчать, сторублевку он вместо носового платка носит в кармане, никого не уважает, ходит посередине улицы. Дела у царя плохи, а у Ахметзаки праздник. С его помощью мы вернем свои земли, леса и пастбища. У нас говорят, что с ним дела можно делать». Вот так судят о нем земляки. Он не только энергичный и хваткий, он надежда земляков. А программа им составлена так, как будто он заглянул к нам в души, узнал наши чаяния.

Тут вставил слова сидевший доселе Гаяз.

– Хазрет Вали до небес поднял Заки. Тяжело будет ему слезать на землю.

Заки:

– Не все, что блестит, золото, говорят башкиры. Слова Вали сладкие, но пока они не выразили мнения всех мусульман. Что касается программы, она такова. В России необходимо установить равенство всех народов в форме республики. Это будет гарантией свободы слова, вероисповедования, даст возможность самостоятельного развития культуры и языка. Для этого необходимо открывать школы, гимназии, университеты, театры, наладить книгопечатание. Также нужно развивать станкостроение, сельское хозяйство, лесное производство. Таким образом, мусульманам России необходимо не только получить равенство в гуманитарной сфере, в культуре и образовании, но и наравне с другими народами иметь возможность быть хозяевами своей земли и недр. Россия должна состоять из равноправных республик, как США состоят из свободных штатов. Поручив центральной власти решение вопросов войны и мира, международные отношения, республики должны жить самостоятельно.

Все притихли. Максуди произнес:

– На вид такой небольшой, а какой могучий человек, какой охват у тебя саженный, оказывается! Собрался здесь устроить Американские Штаты!

Заки:

– Не Американские, а Российские Штаты.

Максуди:

– И ты думаешь, это тебе позволят правительство России, Временное или другое правительство, одобренное будущим Учредительным собранием?

Заки:

– Никому и никогда власть не отдавали, ее можно лишь завоевать в борьбе.

Гаяз :

– И в самом деле, Заки-эфенди прав. Почему бы нам не восстановить Казанское ханство?

Максуди:

– Гаяз-эфенди, ты же умный человек, известный на всю Россию редактор. Зачем повторять за этим молодым человеком несбыточные вещи. Зачем России, раз завоевав Казанское ханство, нужно его опять воскрешать?

Ахмет:

– Я согласен с Максуди-эфенди. В России нельзя построить равноправные штаты. Хорошо еще, если в новых условиях сможем развивать язык и культуру мусульман. Как говорят русские: выше пупка не прыгнешь.

Заки:

– Я согласен с Максуди-эфенди в одном. Не стоит лелеять мечты о восстановлении Казанского ханства. В момент, когда свергли русского царя, было бы глупо восстанавливать татарского хана. И потом, Максуди-эфенди сказал, что я небольшой ростом человек, а аппетит у меня огромный. Говорят, мал золотник, да дорог. А если не ставить больших задач, то не будет движения вперед, тогда и малых целей не достичь. Что касается государственного устройства, о котором мы говорим, без сомнения, оно должно быть основано на демократии. Поэтому наше государство будет называться республикой. Таким образом, у нас будут избранный народом парламент, избранное правительство, независимый суд. Но республика, находясь в составе России, передает ей полномочия по общеполитическим вопросам.

В зале стали шумно обсуждать программу Заки, одни одобряли, другие были категорически против. Ахмету пришлось призвать к тишине.

– Граждане, прошу успокоиться. Не нужно стараться перекричать друг друга. Говорите по очереди. Всем дадим высказаться.

– Если ханство не подходит, то все же не нужно отсиживаться по своим краям. Пусть в российском парламенте сохранится мусульманская фракция. Но она должна иметь больший вес, чем прежде. И еще: в Российском правительстве нужно свое министерство по делам национальностей, которое будет отвечать за равноправное развитие. В каждом уголке России должен появиться отдел такого министерства.

Галихан стал возражать.

– Это неправильный подход, Гаяз-эфенди. Я вот пробовал работать в глубинке. Я губернатор. Скажу так: без организации национальной экономики невозможно обеспечить развитие национальной культуры, языка и религии. В этом прав Заки-эфенди, его поддерживаю!

Алимардан тоже высказался.

– Национальная республика в составе России. Вот это правильная мысль. Без этого не может быть самоопределения наций, а без самостоятельности не будет развития.

Ахмет, позабыв о том, что председательствует, тоже вмешался в дискуссию.

– Говорите о республике, о равенстве, но как нам добиться этого, вы себе представляете? Вот на Кавказе живет много мусульманских народов – ногайцев, кабардинцев, балкарцев, ингушей, чеченцев и других. Как обеспечить их права? Создать для них одну республику или каждому народу свою отдельную? Но оба варианта нельзя воплотить в жизнь. Вот поэтому нужно подумать о проекте Исхаки, о министерстве по делам национальностей.

Дождавшись паузы в споре, слово взяла Амина:

– Уважаемые господа, все вы, повидавшие жизнь, хорошо образованные и высокоинтеллектуальные люди. Вы правильно говорите о равенстве между православными и мусульманами. Но задумались ли вы о правах ваших жен и детей? Ведь женщины остаются самыми бесправными. Почему не выступаете в защиту их прав? Или вы думаете, что об этом позаботится министерство?

Заки покраснел.

– Извините, Амина-ханум. В нашей программе об этом было сказано. Я не дошел до этого пункта. Несмотря на форму правления, наше будущее государство должно в первую очередь провозгласить равенство между мужчинами и женщинами.

Амина:

– Спасибо. Впервые в России мужчина произнес такие слова. Сколько лет мы надеялись их услышать!

От этих слов все притихли. Ахмет:

– Граждане, сегодня мы долго заседали, но пока не пришли к какому-то четкому мнению. Да и придем ли? Вопросов так много. и они очень сложные. Вряд ли мы сможем принять решение. Дума распущена, и депутатов нет. Говорить от имени народа мы не уполномочены. Поэтому нужно на местах выбрать делегатов для решения всех вопросов в Российском мусульманском комитете. Как я знаю, были предложения по организационным вопросам. Кто хочет выступить?

Заки снова поднялся.

– У меня есть такие предложения.

Максуди:

– Опять Заки, какой неугомонный Заки.

Гаяз вставил слово:

– Действительно, что больше некому выступить? Пусть других послушает.

Заки:

– Если не даете слова мне, пусть Мустафа-эфенди выступит. Мы вместе работали над предложениями.

Мустафа поднялся и четко стал выступать.

– Мы предлагаем наше будущее большое собрание назвать Конгрессом. Для этого сначала нужно определиться с количеством выборных делегатов с мест. В России живет 30 миллионов мусульман старше 18 лет, включая женщин. У них равные избирательные права. Для удобства собрание предлагаем провести в Москве. Сами понимаете, Петроград расположен удаленно от центра России. В Москве собираться удобнее. Там залы вмещают порядка 600 человек, следовательно, нам нужно не более 600 делегатов. Иначе говоря, выходит один делегат от 50 000 человек.

Ахмет:

– Какие еще будут предложения?

Гаяз:

– Есть предложение.

– Прошу.

– В предложениях Заки Валидова, высказанных Мустафой-эфенди, есть недостаток. Предстоящий конгресс мы хотим посвятить вопросам государственного строительства, а это требует от делегатов определенной подготовки в данных вопросах. Но что ждать от пастуха с Урала или чабана со степей, сборщика хлопка из Бухары? Они же поголовно безграмотны. Мы должны созвать на конгресс интеллектуальную элиту, образованную и эрудированную. Поэтому нужно созвать половину делегатов из казанских и волжских территорий. Только тогда мы обеспечим нужный уровень собрания. Я не согласен с предложением Валидова.

Галихан скривил губы в усмешке.

– Господин редактор, несомненно, ученый человек. Много читал, много писал. Но это не дает право унижать пастухов, ведь перед Аллахом все равны: и редактор, и пастух. Поэтому грешно унижать одного перед другим. Не придирайтесь к людям, Гаяз-эфенди. Пусть все мусульмане примут участие в принятии решений. Да и с чего вы взяли, что делегатами выберут безграмотных людей. Думаю, что большинство из присутствующих за предложение Мустафы-эфенди. Да и нам пора уже расходиться.

Наконец, собрание пришло к концу и принятию решения. Заки Валидов снова обратил внимание на важный момент:

– Нужно готовиться к конгрессу на местах. Нужно нам выехать на родину. Я поеду в Уфу и Оренбург, затем в Ташкент и Бухару. Прошу распределиться всем, кто куда поедет.

Алимардан:

– Я в Баку.

Галихан:

– Я объеду Среднюю Азию.

ОРЕНБУРГ

Салих, лежа на кровати, читал какую-то книгу, когда девушка-прислужница принесла письмо. Салих прочел адрес на конверте:

– Аха, из Уфы, – он вскочил. Открыв конверт, стал читать.

«Пишет письмо Зинзиля, – говорилось в письме. – Дядя Нурсалих, прекрати нападки на Култангали. Ты вдали от дома, в казахских степях продолжаешь поносить своего единственного зятя в газете “Время”, в журналах “Шура” и “Акмулла”. И этого тебе мало, еще в “Крючке” прописал. Можно подумать, что нет больше других поэтов. А ведь вы были приятелями, хоть теперь уже давно не видитесь. Мог бы и письмецо прислать с приветом. Но ждать от тебя такой милости трудно. Не нужно зря его обижать, немного обо мне бы подумал.

Написала Зинзиля.

17-й год, февраль».

– Вот дуреха, даже не поздоровалась, привета не передала. Мало того, что стала невесткой дома Гайнетдина, теперь еще в политику лезет, – Салих с досадой бросил письмо на пол.

В этот момент в дверь постучали, и сразу кто-то ввалился в дом. Это был высокий, широкоплечий мужчина в солдатской шинели, в шапке и в валенках. Левая рука его висела на перевязи. Широкое лицо его заросло щетиной, а рот растянулся в улыбке до ушей. Хозяин смотрел на него недоуменно.

– Салих, ты что, не узнаешь? – сказал солдат громовым голосом.

Салих силился вспомнить, заморгал глазами, но не смог.

– Это же я, Насретдин.

– Насретдин? – Брови Салиха взметнулись вверх.

– Или ты забыл сына Хатмуллы Насретдина?

– Насретдин! – Лицо Салиха просветлело. – Тебя и не узнать. Вот ведь как вымахал! Чуть не до самого потолка.

– Иногда задеваю перекладину, если потолок в доме низкий.

– Айда, друг, раздевайся, проходи, садись. Откуда ты здесь? Какими судьбами? – Салих стал расспрашивать Насретдина. Затем, открыв дверь на кухню, крикнул стряпухе. – Самовар ставьте. Гость пришел.

– С большим телом, знаешь, как тяжело на фронте? – стал рассказывать Насретдин, снимая шинель. – Худым проще, от пули легко уворачиваются. А я пока от одной увернусь, другая достанет. Вот так и получил два ранения. Врачи сказали, что для меня это как заноза и быстро отправили обратно на фронт. А вот месяц назад пуля застряла в руке. Но на этот раз я плюнул на все и вместо фронта поехал домой. Здесь, в Оренбурге, увидел мальчика, разносчика газеты «Вакыт». Дай-ка, думаю почитаю, что пишут тыловые крысы. Смотрю, а тут какой-то Салих Идель. Я догадался, что это ты. Остановил я того мальца и расспросил, где ты живешь. Говорю, деньги дам, скажи, где мой друг живет. А этот хитрец взял деньги и говорит, не знаю, где живет. Вон в типографии спроси. Не успел я его схватить за ухо, сбежал, как пуля просвистела. Я в типографию, дайте адрес, говорю, моего друга. Мне там быстро написали его. И вот я тут.

Салих слушал Насретдина, сотрясаясь от смеха.

– А что тут смешного?

– Ты так смешно рассказываешь.

– Это я на фронте научился. Если там не смеяться над собой, то можно потерять человеческий вид.

– Как там дела на фронте?

– Какие там дела, постреляют-постреляют, потом, когда надоест, перестанут. Идут к немецким окопами брататься. У немцев хорошие свиные консервы. У нас русская водка. Вот так вместе выпьем, закусим и давай песни петь, каждый на своем языке. Немцы поют по-немецки, русские – по-русски, а я так по-башкирски. Вот так, угостившись, отведя душу, возвращаемся в окопы. Потом приходит офицер, велит стрелять. Мы опять стреляем. Так надоела эта война. Сыт по горло. Если собрать всю кровушку, которую из меня вши выпили, то два ведра наберется и тазик в придачу.

Салих опять расхохотался.

– Ты все смеешься. Давай, сам чего-нибудь расскажи. Как поживаешь?

– Да что тут рассказывать? – Салих прокашлялся. – Если сначала рассказывать – долго будет. Если с конца – не поймешь.

– А ты с начала и рассказывай, с тех пор, как мы расстались. Я ведь ростом велик, а голова у меня маленькая. Пока дойдет, много времени пройдет. Да я и не тороплюсь уже никуда. Для меня война закончилась. Я даже рад, что ранен, знаешь, эту пулю я даже благодарю, что избавила от окопов.

– После нашего расставания мы пошли к учителю Юлдашу.

– Про это я знаю. Мы приходили потом с дядей Насипом, а ты уже ушел. Расскажи, что ты делал в Уфе, почему здесь очутился?

– Меня выгнали из медресе «Галлия» в Уфе.

– Почему?!

– Написал про то, как один купец отобрал земли у башкир. Но человек, которому доверял, меня предал. Вот почему.

– Я так и думал, что тебя или выгонят, или посадят в тюрьму. Так и вышло.

– Вот как, – хлопнул по коленке Салих. – Все оказывается знали, что меня выгонят из медресе. И ты, и учитель Юлдаш. Один я не знал.

– Не знаю насчет Юлдаша, но я это потом, на войне, понял. Я вспомнил, как ты прочел стих про Торатау, когда был в нашей деревне:

«Царь построил церкви, чтобы крестить башкир…» Этот стих я не забыл. Потом, когда познакомился с большевиками, я понял, как ты рисковал, написав стих против царя. Я и подумал, если прознают – непременно посадят тебя в тюрьму.

– Так ты знаком с большевиками?

– И не только знаком, я сам большевик.

– И ты не боишься мне об этом говорить?

– Почему я должен бояться?

– А вдруг донесу на тебя? Таких хватает. Вон мулла Ишми даже родных братьев сдал охранке.

– Ты не сможешь меня предать, дружище Салих. Я тебя насквозь вижу. Если б хотел сдать, то не стал бы предупреждать о доносчике. Погоди, погоди. Ты опять заставляешь меня рассказывать. Давай продолжай о себе. И что делал, когда тебя выгнали из «Галии»?

– Идем к столу, за самоваром расскажу.

Салих прошел к столу, Насретдин за ним. Увидев небольшой самовар, гость сказал:

– Салих, убери этот самовар. Раз я люблю поесть, это не значит, что я пью как корова. Мне и ведра хватит.

И в самом деле, за разговором пришлось четыре-пять раз обновлять самовар. Когда перевернули чашки вверх дном, Салих закончил рассказ:

– Вот так, с помощью учителя Юлдаша, я окончил медресе. Теперь сам там преподаю. Стихи пописываю, статейки разные.

– Ну, ты им всыпал, конечно, – цокнул одобрительно Насретдин. – Язык твой жгучий, как крапива. Вот в газете прочел. Хорошо ты отстегал там этого Култана. Ишь какую чушь несут такие, что нет такого народа башкиры, что нет у нас своего языка и культуры.

– Так ты поедешь домой в деревню? – поинтересовался Салих.

– Поеду. Мать не видел, сестренок. Помнишь Гайшу, мою сестру? Умерла. Она по уши влюбилась в того крещеного татарина Ахмета. Когда я ушел на фронт, они вместе с Насипом ходили в лесу. В одной перестрелке с жандармами погибла от пули.

– Слыхал, – сказал Салих грустно. Он вспомнил Гайшу, которая ухаживала за ними, после того как их выпороли с Насретдином на руднике. Она плакала тогда: «Хотела смазать тебе спину, а ты не просыпаешься».

Насретдин прервал воспоминания Салиха.

– А где теперь Насип?

– Хе, если хочешь узнать, пойдем к дяде Юлдашу. Он все новости знает.

– Пошли, сидишь тут как сыч. – Насретдин снова шутил, Салих рассмеялся.

Когда вышли на улицу, Насретдин оглядел дом Салиха.

– Дом себе купил? – спросил он. – Сказал бы, что сам построил, да вроде не новый.

– Эх, приятель, откуда я деньги возьму такой дом прикупить? Опять-таки все благодаря доброте моего дяди Юлдаша. Это его дом, и мебель вся его. Сам он в деревне живет, вот мне и отдал. Даже за прислужницу сам платит. Коня мне оставил. За конем сам смотрю, это мне по душе. Юлдаш предлагал работника за конем смотреть, я отказался. Что я – безрукий? Вот сейчас запрягу его и поедем.

Салих вынес из дома тулупы, подстелил сена в сани. И вот они уже поехали по улицам в сторону Сакмары. И Насретдин, и Салих ехали, разглядывая заснеженные поля, погрузившись в свои думы.

– Сколько я мечтал вот так на санях прокатиться, – признался Насретдин. – Даже во сне снилось… Вот как сейчас все в точности: конь, мороз, и кругом сверкает на солнце снег. Вот и сбылось наяву…

– А ты, Насретдин, не только шутки шутишь, а еще и чувственный.

– На чужбине так соскучился по дому, что станешь чувствительным, когда посидишь в окопе под обстрелом, по-другому смотришь на жизнь… У нас ведь даже снег пахнет по-особенному!

Приятели замолкли. Из-под копыт коня летели ошметки снега. Ветер развевал конскую гриву и хвост. Сани поскрипывали. Укутавшись в теплые тулупы, друзья погрузились в свои мысли.

Насретдин не от праздного любопытства спросил о Насипе. Приехав в Оренбург, он первым делом нашел комитет большевиков. Там ему поручили агитацию среди башкир. Нужно было активизировать борьбу с царским правительством.

Насретдин не сообщил об этом Салиху. Он попросил найти Насипа. Он был уверен, что Насип продолжает бороться, как и в прежние годы, с помещиками и местными властями. Чем теперь занят Насип, Салих не рассказал. Намекнул только, что все знает Юлдаш. Поэтому хотелось быстрее добраться до него.

А у Салиха была своя причина спешить к Юлдашу. Он думал, как хорошо, что Насретдин подвернулся под руку. Он как раз придумывал повод, чтобы очередной раз побывать у Юлдаша в доме в деревне Имангул. А причиной тому – девушка Минзада.

Юлдаш встретил друзей хорошо. Но дома он оказался один. Жена его Бибинур и Минзада отсутствовали. Салих повертелся по двору, но не нашел девушку. А с порога расспрашивать хозяина не посмел.

Приятели сняли верхнюю одежду, прошли в дом. Письменный стол Юлдаша был завален бумагами. Он, застеснявшись, пояснил.

– Вот на старости лет, забросив медресе, взялся сочинять, – сказал он, глядя на Насретдина. – И я вслед за Нурсалихом решил попробовать что-то написать. Он ведь книжку за книжкой выпускает, я тоже решился.

– Стихи пишешь? – удивился Насретдин.

– Нет, – рассмеялся Юлдаш. – До стихов я не дорос. Я решил написать историю наших башкирских земель. Ведь судьба башкир связана с историей их земель.

– За хорошее дело вы взялись, дядя Юлдаш. Я своим умишком полагаю, что судьба не только башкир связана с землей. Вот идет война. Все воюют. И немцы, и русские, и поляки, и чехи. А за что? За землю. Кто-то хочет отобрать землю, а кто-то не отдает. Ведь в земле все богатство.

– Я смотрю, Насретдин, на войне ты стал философом.

– Там станешь философом после трех ранений, как посидишь в окопе, залитом водой. Вот и крепко задумаешься.

Насретдин тут не стал объяснять, вдаваться в подробности, что во многом он получил развитие благодаря чтению книг, общению с революционерами.

– Вот хоть Насипа взять, – Насретдин нарочно заговорил о своем. – На войне мы были вместе с ним.

– Да, он рассказывал.

– Он пришел на фронт, посмотрел на все и махнул рукой: «Ты как хочешь, Насретдин-мырза, а я ухожу, это место не для меня. У себя я боролся с царскими слугами, с помещиками да жандармами, а здесь я должен сражаться за царя Николая? Нет, я не стану проливать свою и чужую кровь за него». Как-то раз пропал у нас фельдфебель. Стали искать. Насип приставил палец к губам и говорит мне: т-с-с. А сам кричит: «Вчера фельдфебель был в передовой траншее. Может, его немцы в плен утащили? А может, сбежал?» Офицеры ругались. Если их послушаешь, то тошнить начинает, как от полковой кухни.

– Неужто так плохо кормят?

– Свиньям и тем лучше готовят и чище. Ведь из рукава полкового повара вши сыпятся прямо в котлы.

Юлдаш поперхнулся, но сдержал смех. Не хотел слушать окопные прибаутки и повернул разговор на другую тему.

– А Насип что сделал?

– Когда пропал фельдфебель, один офицер признался, что дал в долг тому денег, говорит, видать, теперь с концами. Когда офицер ушел, Насип вытащил из-за пазухи пачку денег. Я спросил: «Твоя работа?». Тот отвечает, мол, нет, видно – врет прямо в глаза, как наш полковой мулла. Говорит мне: «Фельдфебель воду пить любит, оказывается. Я окунул его голову в озеро, так он до сих пор пьет». Потом показал гражданский костюм. Говорит: «Я сегодня ухожу в бега. Так передать ли привет твоей матери?» Я говорю: «Передай». А он мне: «Так и ты тут не задерживайся. Здесь у тебя родных нет, а дома ждут». Вот и я теперь вслед за Насипом еду домой. Поэтому хочу спросить, не слыхал ли, где он сейчас, дядя Юлдаш?

– Его давненько не видел… Ты ведь в деревню возвращаешься? Если я встречу Насипа, передам весть о тебе. Он тебя сам разыщет.

Насретдин подумал, что и Салих, и Юлдаш чего-то скрывают от него про Насипа, наверняка ведь знают, где он.

В этот момент вернулась Минзада. С порога она крикнула в сердцах:

– Брат, вот ты все никак не справишься с этим муллой! – Заметив в доме гостей, она прикусила язык.

На ее щеках был румянец от мороза, из-под платка выбивались кудрявые каштановые локоны. Увидев красотку, парни вскочили с мест.

– Здравствуйте, Минзада-туташ. Что натворил злой мулла? – спросил ее Салих.

Минзада засмущалась при виде Насретдина, но на вопрос надо было отвечать.

– Не пускает в медресе. – Минзада прошла в свою комнату. Юлдаш пояснил:

– Минзада собралась детей учить местных, хочет класс открыть. Даже накупила тетради и карандаши. А мулла уперся. Говорит, что учиться должны только парни, да и то лишь суры Корана изучать. А девчонок учить – обязанность абыстай, жены муллы, да и то разрешено вне медресе, на дому. А Минзада не прочь их учить не только чтению Корана, но и светским наукам, даже русскому языку. Вот и не договорятся никак. Этот мулла тот еще упрямец, как козел, я с ним говорил – без толку.

– Минзада-туташ, – крикнул Салих. – Если пожелаете, мы объясним мулле каноны ислама.

– Это как? – Минзада вышла к ним, приодевшись в красивый камзол. Салих зачарованно смотрел на нее, раскрыв рот. Потом спохватился:

– Я его подцеплю на «Крючок», пропечатаю в журнале. Например, что мулла Кадим против образования детей, ведь количество грамотных людей уменьшает его доходы.

Все рассмеялись. Минзада:

– В точку попали, и правда, как будто его словами, Салих-эфенди. Напечатайте о нем в «Крючке». Пусть станет стыдно ему. – Девушка замолчала и добавила: – Если бы от меня зависело, я бы в каждой деревне школу открыла для детей. Наступит ли когда-то такой день?

Насретдин с интересом выслушал, потом сказал:

– Этот день настанет, Минзада-туташ, непременно настанет!

– Когда же? Как я устала от бесправия и невежества вокруг.

– Недолго ждать осталось. Мы скоро станем свидетелями великих событий. – Насретдин многозначительно обвел всех взглядом и повторил: – Скоро.

Гости заночевали в доме Юлдаша. Салих искал способы поговорить наедине с Минзадой. После сытного застолья Насретдин напомнил Салиху о том, что надо напоить коня. Салих уже поднялся идти в сарай, но Насретдин вызвался сам:

– Я целую вечность не водил коня на водопой. Разреши мне.

– Не нужно, есть же конюх. – Юлдаш, как хозяин, стал отговаривать.

– Дядя Юлдаш, не отговаривайте, прошу. – Взмолился Насретдин.

– Хорошо, тогда вместе пойдем, ты же не знаешь, где тут у нас что находится, – согласился Юлдаш.

Насретдин с Юлдашем вышли. Только они шагнули за порог, Салих взял за руку Минзаду.

– Как я соскучился по тебе, дорогая. Примчался на всех парах.

– Наверное, ты знал, как я жду тебя с нетерпением.

– Минзада, любимая, не будем жить как два разлученных лебедя. Я пришлю сватов. Думаю, что и брат, и отец с матерью твои не будут против.

– Конечно, они не против, родные только ждут твоего предложения. Но, умница мой, проявим терпение. Все никак не закончится война. Когда у многих траур по погибшим на фронте, не будет ли наша свадьба в такое время грехом? Да и брат мой мечтает сам жениться, если я раньше его выскочу замуж – что скажут люди? Надо нам подождать, любимый.

Не успели они утешить, приласкать друг друга, как уже вернулись Юлдаш с Насретдином.

– День облачный, ветер. Буран ожидается, кажись. Такой буран бывает опасен, – заключил Юлдаш.

– Да, буран будет. Этот буран будет свирепым, до сих пор невиданным, – поддержал Насретдин. Имел ли он в виду только капризы природы или намекал на что-то, присутствующие не обратили внимание.

***

Салих был в типографии, когда наборщики и печатники вдруг о чем-то стали громко говорить, бросились одеваться. Салих спросил наборщика:

– Что случилось?

– Радуйтесь, Нурсалих-эфенди, царя свергли! – Наборщик от радости обнял его. – Все то, о чем мы писали, чего ждали – сбылось! Настал этот день! Рабочие и солдаты пошли к дому генерал-губернатора!

Салих не верил своим ушам. Царя скинули! Неужели? Он мигом оделся и выбежал на улицу.

А там – народу! Салих и не знал, что так много жителей в Оренбурге. И все спешат к дому генерал-губернатора. Кричат, обнимаются, целуются, поздравляют друг друга.

– Значит, конец войне!

– Землю получим!

– Будет жить сытно!..

Когда Салих прибежал к двухэтажному дому генерал-губернатора, того уже арестовали и вместе с женой и детьми посадили в тюремные сани. Генерал-губернатор в шинели с золотыми погонами молча сел в сани, двери захлопнулись, солдаты с винтовками заняли места, и конвой тронулся.

Как все просто получилось, подумал Салих. Если так легко скинули генерал-губернатора, то зачем столькие годы терпели этот гнет? Салих, конечно, понимал, что арест генерал-губернатора это лишь результат долгой и упорной работы. Но все же чересчур легко, без сопротивления произошел арест.

Кто-то уже влез на крышу дома губернатора и скинул трехцветный флаг. Дверь балкона наверху распахнулась, и перед толпой появились люди. Один из них обратился к народу с речью.

– Граждане! Господа! Товарищи! Наступил долгожданный час! В Петрограде произошла революция. Трон царя пал. Закончилось трехсотлетнее правление династии Романовых. Власть перешла к Временному правительству. Вскоре будет созвано Учредительное собрание. До этого момента Временное правительство будет руководить страной. Да здравствует Временное правительство! Новое правительство даст народу волю, равенство, свободу слова. Мы боролись за это десятки лет. Наконец мы их завоевали. Да здравствует свобода, да здравствует равенство!

Народ стал аплодировать, кричать «Ура!», «Свобода!». Потом стал выступать второй оратор.

– Товарищи! – обратился он громко. – Царя свергли. И это сделали угнетаемые им рабочие, крестьяне и солдаты. Пока они боролись, власть успели захватить толстопузые капиталисты, помещики и купцы. Только что выступавший оратор не сказал вам, что вместе с Временным правительством в Петрограде образованы Советы рабочих и солдатских депутатов. Они состоят из крестьян и рабочих. Да здравствуют Советы! Да здравствует свобода!

Потом еще кто-то кричал с балкона. Одни выступали за Временное правительство, другие за Советы. Народ стал интересоваться:

– Что за Советы такие?

– Что обещает Временное правительство?

– Когда закончится война? Вот это нам скажи!

– Когда хлеб будет?

Но никто не дал ответа на вопросы, каждый кричал о своем.

Салих посмотрел на это и заспешил домой. В голове одна мысль. Царя нет, свобода. Нет самодержавия, которое столетиями угнетало башкирский народ, которое жестоко подавляло стремление башкир защитить свои права. И вот наступила свобода. Салиху почему-то все еще не верилось в произошедшее.

Не успел он зайти в дом и снять верхнюю одежду, как в дверь постучали. Салих открыл дверь и увидел Юлдаша с Минзадой. Салих бросился обнимать Юлдаша.

– Хорошая новость, дядя Юлдаш! Царя скинули! Свобода! – прокричал он, на глазах его выступили слезы.

– Знаю, Салих, знаю. Пришел долгожданный день. Вот поэтому мы примчались сюда.

Минзада обняла Салиха.

– Свобода, Салих, равенство для нашего языка.

Юлдаш снял шубу и стал мыть руки.

– Нужно срочно собрать наших людей. Как бы нам не упустить важные дела от головокруженья. Видишь, не успели царя скинуть, а уже власть начали делить Временное правительство и Советы. Не остаться бы нам у разбитого корыта. Минзада, ты ставь самовар. А ты, Салих, с прислугой идите в разные стороны города. Пригласите сюда следующих людей. Сами они не поторопятся.

Салих с девушкой поспешили по адресам, которые указал Юлдаш. Когда он вернулся, то в доме было полно людей. В большой комнате они сидели за столом, кто-то пил чай, другие просто ждали. У всех на лицах была озабоченность.

– Граждане, еще раз повторяю, – сказал Юлдаш, сидевший посреди стола. – В такое время нельзя сидеть без дела. Раз Временное правительство у власти, мы должны предъявить свои требования. До этого царь не хотел слышать наши обращения. Башкирская земля должна принадлежать коренным хозяевам – башкирам – вместе с недрами, с лесами, реками, с золотом и медью.

– Правильно, Юлдаш-эфенди, мы должны стать хозяевами на своей земле.

– Поддержал его один человек.

– Теперь пусть попробуют не отдать, силой добьемся! Еще не перевелись у нас батыры, как Салават и Батырша! – заскрипел зубами молодой парень.

– Но одними речами ничего не добьешься! – убеждает их Юлдаш. – Если хотите чего-то добиться, то надо день и ночь трудиться. В первую очередь надо отправить гонцов в каждый уезд в Оренбургскую, Казанскую, Уфимскую, Челябинскую, Самарскую, Пермскую губернии. Пусть соберутся вместе. Если удастся, то пусть забирают назад отнятое у башкир богатство. Но главное, нужно рассказать народу о том, что наступил час его освобождения. – Тут Юлдаш обратился к Салиху. – Нурсалих-эфенди, вы пригласите наших деятелей печати, расскажите наши задачи и цели, чтобы знали, что нужно писать, действовали обдуманно.

Юлдаш без учета мнений других взял на себя руководство делами. Он давал указания каждому из присутствующих, чем конкретно заниматься. Его голос становился все уверенней, тон стал требовательным. Люди, слушавшие его речи с интересом, даже понять не успели, как стали воспринимать его руководителем.

– Мы вместе с товарищами, – Юлдаш назвал имена, – подготовим обращение Временному правительству о признании наших прав на землю и другие богатства башкир. Потом подумаем, как лучше передать это письмо, – по почте или послать с человеком.

Минзада, сидевшая тихо, не вмешиваясь в мужской разговор, взяла слово:

– Я напишу письмо о проблемах в области просвещения.

– Правильно, Минзада-туташ. – Юлдаш обратился в официальном тоне к дочери. – Чуть не забыл об этом вопросе. Путь к свободе лежит через образование.

Юлдаш стал вспоминать, что нужно было еще сообщить прибывшим. Люди, признав в нем лидера, молча ждали от него новых указаний, боясь перебить его мысль.

– Вот и все на сегодня, – подвел итоги Юлдаш. – Каждый день будем тут собираться и совещаться.

– А почему здесь? – подал голос один человек. – У нас же есть здание для собраний – Караван-сарай. Нужно его забрать в свои руки.

– Правильно, Караван-сарай – наше национальное достояние. Вот с чего мы и начнем работу. Но пока собираемся здесь.

Народ стал расходиться. Хозяева дома – Юлдаш, Салих и Минзада – разошлись по своим углам и принялись за работу.

***

Салих ходил по комнате, обдумывая сегодняшние события, стараясь все разложить по полочкам.

Царя скинули, царского правительства тоже нет. Все люди равны, все народы равны. Можно ли надеяться на это? Коренной народ, который многие века терпел унижения, которого грабили на каждом шагу, теперь получал свободу? Теперь у него будет такое же образование, как у русских и такая же оплата за труд? Ничто не помешает развитию башкирской культуры и языка? Как все это обеспечить? Как достичь равенства? В области образования нужно добиваться открытия школ и университетов. До этого в башкирских деревнях были только начальные школы, которые содержали сами жители. А на русские школы шли деньги из казны. Почему же из народов губернии только башкиры наравне с русскими служили в армии, проливали кровь за Россию, если на войне у них равенство, то почему его не было в мирной жизни? Сколько башкир уже погибло на фронте? А сколько погибало раньше? Только на войну 1812 года башкиры собрали 28 полков. А сколько их погибло? Разве не было коварства в том, что, играя на героизме народа, уничтожать башкир, посылая их в походы? А что их ждет в будущем? Кто и как обеспечит им свободу и равенство? Не будет ли возврата к прошлому? Надолго ли наступило царство свободы?

В голове Салиха вертелись мучительные вопросы. За триста пятьдесят лет проживания в Российской империи башкиры восемьдесят раз поднимали восстания. Все эти бунты были против угнетения и нарушения прав народа, были способом сохранить свои земли и богатства.

Салих ходил по комнате, искал ответы на вопросы, из впечатлений, полученных за этот день, он попытался сочинить стихи.

В этом доме всю ночь горел свет. К утру на столе уставшего и задремавшего Салиха лежал лист бумаги, исписанный вдоль и поперек. Это были новые стихи:

Свержен брызгавший ядом дракон,

Смотрит, смеясь, на солнце цветок…

Через день газеты напечатали этот стих, который люди передавали из уст в уста.

УФА

Когда в Оренбурге, в доме Юлдаша, шло собрание, то и в Уфе, в доме Гайнетдина, было то же самое.

Гайнетдин пришел с митинга, который проходил в Уфе, домой и с порога позвал:

– Зинзиля, невестка!

– Я здесь, – ответила невестка, выбежав навстречу.

– Сейчас же напиши письмо Култангали. Пусть вернется тотчас. Прятаться уже не надо. Царя больше нет.

– Я уже отправила сани. Двух работников снарядила. Да двух коней запрячь велела. Одного запасного позади привязала.

– Вот сообразительная ты, невестка, – похвалил Гайнетдин.

Он не успел пройти в свою комнату, как в дверях зазвонил колокольчик. Пришел учитель из медресе «Галлия» Галиян Булатов.

– Дома ли Гайнетдин-эфенди? – спросил он у невестки. Потом добавил: – Ты не запирай двери. Сейчас много людей ожидается. Пусть стоит открытой, чего беспокоиться, ведь теперь свобода.

И вправду, стали один за другим приходить люди, словно сговорились. Все поздравляли с революцией и наступлением утра свободы.

Когда собралось много людей, Галиян Булатов начал речь.

– Господа! Свобода дает нам возможность самим определять свое будущее. Или же мы останемся, как и прежде, триста пятьдесят лет угнетаемым народом, или же станем себе хозяевами, с передовой культурой, возможностью развития языка и свободы вероисповедания. В это дело нужно привлечь все тюркские народы.

– Кого ты имеешь в виду под тюрками? Татар? – спросил один человек.

– Татары в первую очередь. Татары намучились больше других.

– Правильно, поддержал его Гайнетдин. – Если татары поделятся страданиями с другими тюрками, то еще много останется. Если отстоим свой язык и религию, равенство с другими нациями, то будем процветать.

– Нужно единство. Нужно объединить тюрков Волги, Урала, Сибири, Крыма в один кулак. Только тогда нас не смогут разгромить, как при Иване Грозном, – заявил Галиян Булатов. – Нужно немедленно связаться с Казанью, узнать, что там происходит, что они намерены делать, для того чтобы действовать совместно.

– И в городе, и в губернии установилось двоевластие: Временное правительство и Советы. Нам нужно продвигать в эти органы своих людей, набирать большинство, – предложил один из присутствующих.

– Хорошо сказано. Одна власть или две – мы обязаны протолкнуть туда своих людей. Вот с чего надо начинать строительство свободы.

Еще долго они обсуждали эти вопросы в доме Гайнетдина.

ДЕРЕВНЯ

Весть о свержении царя дошла до деревни Насретдина позже, чем до городских. Сам он никуда не отлучался с тех пор, как приехал домой. Мать буквально вцепилась в него и не хотела никуда отпускать. Насретдин хотел расспросить жену Насипа Фариду, которая жила в соседней деревне, но мать не отпустила даже туда.

– Пока не налюбуюсь тобой, не насмотрюсь – никуда не отпущу, – сказала мать.

Насретдин подчинился ее воле, пожалел он ее, состарилась, волосы поседели, глаза ввалились. Жила она с последней оставшейся дочерью. Одна сестра умерла во время эпидемии какой-то болезни. Много жизней унесла та неизвестная болезнь. А с другой стороны голод терзал деревню. Народу в деревне заметно поубавилось. Особенно мужчин. Остались женщины да детвора. Только в семье Насретдина из шести человек осталось лишь трое. Да и у соседей дела обстояли не лучше.

Небольшой дом Насретдина показался ему ставшим еще меньше. Снега намело по самую крышу. От калитки только узкая тропинка вела к дому среди сугробов. А ведь до войны были в хозяйстве две коровы, лошадь, другая живность. Теперь в сарае осталась одна коза.

– Спасительница наша, – хвалит козу мать. – Много молока дает. Да густого.

Хорошо еще, собрали осенью картошки прилично. Вот этим и кормятся всю зиму. Когда Насретдин вернулся, мать на радостях заняла кусок мяса у соседей. В долги влезла даже не размышляя, как возвращать будет. Главное – сын вернулся, что-нибудь придумает. Теперь он должен будет заботиться о семье.

Насретдин еще плохо шевелил раненой рукой. Но расчистил от снега двор. Затем вместе с сестрой снарядился в лес за жердями. Смастерил из них маленькие сани. Потом еще. Предложил их знакомому продать на базаре. Или выменять на продукты. Повезло Насретдину. Тот знакомый и денег принес, и продуктов сразу прикупил. А еще принес он вести.

– Насретдин, – сказал он. – На базаре народ гудит. Царя скинули. Объявили свободу и равенство. Здесь завод Чодта остановился. Народ не вышел на работу.

– Да иди ты! – вскочил Насретдин. – Не врешь? Вот спасибо, это же такая новость!

А торговец не мог понять, чему тут радоваться.

– Как теперь-то жить без царя? – спросил он удивленно.

– Еще лучше заживем! Пришел конец кровопийце нашему, душегубу. Скажи, а власть теперь к кому перешла?

Но торговец не знал всего.

– Кто возглавил правительство? Не спросил?

– Не знаю…

Хоть и не получил Насретдин исчерпывающего ответа, а все ж был на седьмом небе от счастья. Все не знал, куда посадить, чем угостить приятеля за новости. Стал поить его чаем с картофельными блинами.

Насретдин и сам засобирался теперь в деревню, где есть базар. Путь неблизкий. Коня нет, придется топать пешком, куда деваться.

С утра пораньше вышел он в дорогу. Наконец, добрался до деревни Чодта. Сунулся в заводскую управу. А там никого, двери настежь открыты, все перевернуто вверх дном, ветер гоняет бумажки. Насретдин спросил первого попавшегося человека.

– Что тут произошло?

– Здесь Насип объявился.

– Насип? Да где он?

– В доме управляющего.

Насретдин побежал к указанному дому. Это был двухэтажный дом с белыми колоннами. Возле дома на привязи кони, рядом ходили люди. Насретдин открыл дверь и замер от удивления. В большом зале вдоль стены стоят люди. Посреди за столом взгромоздился подобный медведю Насип. Голова его выбрита наголо. В руке наган. А перед ним человек на коленях.

– Сказывай, где золотишко запрятал, говори! – закричал Насип. От его голоса зазвенела люстра. Но человек не отвечал.

Насретдин протиснулся вперед, заметив в толпе Назипа в солдатской шинели.

– Это кто там такой? – спросил он, не обращаясь к кому-то конкретно. Все догадались, про кого он спрашивает.

– Ты кто будешь? – спросил его мужчина, вооруженный винтовкой.

Насретдин отодвинул его в сторону здоровой рукой.

– Насип меня знает, – ответил он.

– Иди-ка сюда, иди! – Насип поднялся. – Это ты, Насретдин?

– Я, брат Насип.

– Вернулся?

– Вернулся.

– Идем, обнимемся!

– Тихонько, у меня рука не зажила еще.

– Ничего, до свадьбы заживет.

Два здоровенных мужика обнялись. Перекинувшись парой фраз, Насип указал на стоявшего на коленях.

– Узнаешь его?

– Нет.

– А может, ты забыл, как вас пороли здесь на руднике с Салихом?

– Не забыл.

– Вот по его приказу вас пороли. Это управляющий завода. – Насип ткнул наганом в его сторону.

– Царя нет. Вашей власти нет. Отвечай, кровопийца, куда дел золото и серебро, собранное башкирами?

Управляющий молчал.

Насип спросил:

– Значит, не хочешь отдать по-хорошему?

– Здесь нет драгоценностей, – отвечал управляющий испуганно. – Все отправил хозяину в Москву.

Насип обернулся к товарищам.

– Обыщите!

– Да мы все уже перерыли, Насип. Не нашли.

Но тут кто-то спустился со второго этажа со шкатулкой.

– Вот, Насип.

В шкатулке были женские украшения.

– Это побрякушки его жены. Должно быть больше.

– Я клянусь, все золото у хозяина, – упорствовал управляющий.

– Довольно, – махнул рукой Насип. – Этого закройте в клети. Может, на холоде вспомнит, куда добро спрятал.

Люди с оружием взяли под руки управляющего.

– Не имеете права! – закричал управляющий. – Теперь свобода, демократия! Не имеете права!

Насип позвал Насретдина на второй этаж дома.

– Давай полежим на белой перине. Теперь ведь равноправие. Раньше он нас в подвал запирал. Теперь сам пусть посидит. Поменяемся местами. Ха-ха-ха…

Насип громогласно рассмеялся. Насретдин подумал, что Насип напоминает сказочное чудище.

Приятели легли на кровать управляющего. Но им не спалось. Они вспоминали фронт, однополчан.

– Мы уже побывали на Вознесенском заводе, – рассказал Насип. – Там конфисковали золото, серебро, драгоценные камни у толстопузого заводчика. Ведь это наше богатство, нам принадлежит.

– И что ты собираешься делать с этим богатством?

– Много будешь знать, скоро состаришься. – Насип отшутился. Насретдин вспомнил, как Юлдаш с Салихом скрывали место нахождения Насипа. – Как хорошо мне дышится воздухом свободы с тех пор, как скинули царя. Я теперь ничего не боюсь, не беспокоюсь. Мы теперь хозяева, мы распоряжаемся. – Насип радовался как ребенок.

– И никто не дал тебе отпора? Никто не преследует?

– Теперь некому мне помешать. Бывшие полицейские и жандармы разбежались кто куда. Я сам теперь порядок навожу. Всех бывших хозяев прочешу. Сейчас отыщем здешнее золото и потом пойдем в Мелеуз. Есть там один пес, который огрызается, вот подвесим его за хвост.

– Бедняков не трогаете, надеюсь.

– Что болтаешь? – Насип приподнялся на кровати и сел. – Мы отбираем добро у помещиков и отдаем его беднякам.

– Но ты по-прежнему разделяешь башкир и русских?

Насип махнул рукой.

– Я понимаю, что русские такие же люди, как мы. И они не меньше нашего страдали от царя. Но ведь русские захватили наши земли. Вот что меня гложет. В иную деревню русскую заедешь – за топоры хватаются, кричат. Можно подумать, это я здесь пришлый, а не они. Нас, башкир, за богатых считают. «Бей башкира, богатея!» – кричат, собак натравливают. Так как же мне после этого к ним относиться? Не думай, что я делю свет только на черное или белое. Если они не будут к нам враждебны, то и мы их не тронем. Сам помнишь, как я ел с одного котелка с крещеным Ахметом? Душа моя широкая…

– А где теперь Ахмет?

– Как прознал про революцию – так и уехал к себе. Сказал, что спешит отомстить врагам. Жандармы и его отца убили. И невесту. Но обещал сюда вернуться. А ты сам-то что надумал делать? Пойдешь со мной?

– Нет, – отказался Насретдин. – Устал я от стрельбы. Мне семью поднимать надо.

Вот так получается: Насретдин сам искал Насипа, чтобы быть с ним вместе. Но потом понял, что Насип все и так делает правильно, не допуская самоуправства и ненужного насилия. Теперь это повидавший мир человек, поумневший. Хотя по-прежнему остался в душе головорезом.

Насретдин вернулся домой и затем направился в Оренбург. Сидеть дома, как барсук в норе, в такое время он не мог.

Оренбург

В эти дни не только Насретдин направился в Оренбург. Поехал туда и Култангали, который скрывался в казахских степях и наконец вернулся к жене в Уфу – дали только пару дней на отдых. В доме его отца – купца Гайнетдина – постоянно толпились люди и шли дебаты. На одном из них прозвучала такая информация:

– В Оренбурге что-то происходит. Похоже, что башкиры хотят обособиться от татар и других тюрков. Это надо пресечь. Мы обязаны восстановить Казанское ханство. Вы, Култангали-эфенди, поезжайте срочно в Оренбург. Будете там нашим источником новостей. Поручаем вам открыть новую газету. Там наших сторонников достаточно, они помогут, поспешите с отъездом, – сказали ему.

Вот и собрался в путь Култан, запряг лошадей в сани. Кроме пожитков, загрузил на вторые сани и шрифт для типографии, работники ехали с ним. Денег ему дали немалую сумму. Взял он с собой жену Зинзилю. Сначала думал поехать один, но Зинзиля вцепилась в него:

– Сколько лет я прождала тебя в тревоге, а теперь снова хочешь оставить меня? Ни за что!

Бураны уже стихли, день был солнечным. В крытых санях Зинзиля сидела, прижавшись к мужу. Ей было радостно прикасаться щекой к щеке мужа, обнимать его. Глаза ее светились от счастья. За время разлуки и пребывания в казахской степи Култангали успел измениться. Лицо его потемнело, на лбу появились морщины. В глазах его была какая-то озабоченность и временами вспыхивала злость. Даже в его разговоре слышались казахские слова. Это был уже не тот романтичный Култангали, читавший ей в саду стихи о любви. Хотя она продолжала представлять его во время разлуки именно таким. Кажется, что рядом с ней тот же человек, все то же вытянутое лицо, нос с горбинкой, светлые волосы. И вроде уже другой.

Зинзиля и сама переменилась. Фигура ее располнела. От сытой жизни и положения семьи в ней проявилась надменность, пренебрежение к другим. Она научилась лицемерно любезничать с одними и поругивать других.

Дорога в Оренбург была долгой. По пути ночевали в Стерлитамаке. Хозяин дома, знакомый, предупредил:

– Говорят, по дорогам шастает бандит Насип. Храни вас Всевышний от встречи с ним.

Култангали вспомнил о забытых событиях прошлых лет. Но теперь он не беспокоился, вооружил работников, положил в свой карман наган. Времена были неспокойными, нужно было быть готовым ко всему.

Но Насипа они не встретили, других злодеев тоже, и благополучно доехали до Оренбурга. Там Култан сразу с головой ушел в порученные дела. Связался с людьми из мусульманского комитета, открыл свою газету. Теперь не нужно было добиваться разрешения на это, да и цензуры не было. Первый номер газеты был украшен стихотворением Култана:

Не погасли наши прошлые мечты и стремления,

Душа наша полна надежды, и кровь бурлит.

Не угасла наша память о великом Батые,

Слава предков наших сияет над нами.

Газета продавалась с помощью галдящих мальчишек. Одни читатели прославляли новую газету, другие ругали редактора.

Вот уже порядочно живут в Оренбурге супруги, но оба не вспоминают, не говорят о брате Зинзили Салихе. Они знали, где он живет, но ни разу не постучали в его двери. Да и Салих не спешил наведаться к ним.

Но все же судьба свела родственников. И эта встреча имела последствия.

Теперь уже в городе никто не удивлялся стихийным митингам и выступлениям. На людных улицах любой мог взять пенек и, взгромоздившись на него, попробовать свои силы в ораторском мастерстве, если находились слушатели. В один из дней Салих увидел кучку людей и выступавшего человека, который, размахивая руками, что-то страстно внушал толпе. Салих и не думал останавливаться, но тут он признал в ораторе своего зятя Култангали. Салих прислушался. Речь шла о единстве тюрков, усмехнувшись, Салих подумал, пусть продолжает, и собрался уходить, как вдруг опешил от последних фраз Култангали:

– Среди башкир есть такие, которые не хотят иметь общего процветающего мусульманского дома с тюрками, выступают против объединения наших сил. Не верьте им! – кричал он. – Мы должны воскресить государство, завещанное нам прадедом Чингизханом, должны восстановить своего хана, поднять свою веру!

Култангали самозабвенно поднял руки к небу и хотел продолжить свою речь, как вдруг перед ним возник Салих, который крикнул:

– А знаете ли вы, граждане, кто выступает перед вами?– Салих ткнул указательным пальцем в его сторону.

Собравшиеся молчали. Они не знали Култангали.

– Если не знаете, я расскажу, – пообещал Салих, вновь направив указательный палец на зятя.

– Култан Талип – социалист,

С ног до головы, весь.

Сам он башкир,

А служит туркам.

Язык у него татарский,

Им продал он свою душу.

Денег у него много,

Катается он как сыр в масле,

Вот такой социалист,

Настоящий он купец.

Народ от такого загоготал, расшумелся.

– Долой такого лже-социалиста!

– Сам башкир, а ругает своих!

– Продался за деньги!

Салих послушал крики толпы и, довольный своей проделкой, пошел к себе в типографию. Там он быстро записал прозвучавшие стихи. Салих решил пропечатать эти куплеты про Култана и таких же лже-социалистов, помышляющих о ханстве.

Вот так материал был вскоре набран и распечатан на сотнях экземпляров. Досталось от Салиха и продажным социалистам, и легковерным гражданам, слушающим их бредни. Он был рад, что раскрыл глаза читателям.

Салих собрался домой, когда было уже темно и улицы опустели. Он надел шапку на самые брови и поспешил. Тут его окликнули.

– Нурсалих-эфенди, – раздался голос за спиной.

Салих остановился.

– Это вы, Нурсалих-эфенди?

– Я.

– Тогда получи! – Рослый мужик с размаху ударил Салиха. Шапка слетела с головы. Не успел Салих поднять шапку и дать деру, как получил еще удар. Тут подбежали еще двое парней и стали избивать редактора.

– Вот тебе за социалиста!

– Получи гостинец от тюрков!

– Пусть в твоем кармане будет только мед, а вот ложка масла тебе в рот!.. – Салих получил зуботычину.

– Выбей ему зубы, пусть не глумится над людьми!

Нападавшие избили Салиха и, подустав, столкнули его в сугроб.

Салих с трудом поднялся, выплюнул кровавый сгусток с выбитыми зубами, стряхнул снег с одежды и поплелся к дому. Вот тебе свобода, подумал он, дождался «гостинцев» от зятя Култангали.

Весть об избиении редактора и поэта вызвала гнев и ненависть в доме Юлдаша. Горячие головы жаждали немедленного мщения, грозясь разорвать Култангали на части. Но Салих сдержал их. Он подумал теперь о своей сестре Зинзиле, об ее просьбах оставить в покое мужа. Если теперь отомстить Култангали, то Зинзиля этого не выдержит, ведь она боготворит мужа.

– Оставьте его, – махнул рукой Салих. – За слова он мог бы ответить словами, но взялся за камень, что ж не будем ему уподобляться.

Но напряжение в городе росло, и стычки между разными партиями стали частыми. Юлдаш понял, что надо принять меры к защите от таких нападений. Иначе в скором времени и носа на улицу не высунешь. Своих сторонников нужно охранять.

Представители Временного правительства только руками развели на вопрос о правопорядке. Сказали:

– Старой полиции теперь нет. Новая не создана, ничем не можем помочь. Наш совет – не ходить по ночам, запирать двери.

Обратился Юлдаш к Советам, те тоже не решили проблему.

– Мы хотели создать дружину, не вышло. На все нужны средства и люди. У нас их нет. Деньги у Временного правительства. Их забота.

Стало понятно, что обе власти не способны управлять городом.

Посовещавшись со своими, Юлдаш решил организовать дружину сам. Они пригласили крепких парней, вооружили, нашли им помещение, определили круг домов и людей, которых нужно было оберегать. Это сразу заметил Култан и напечатал в своей газете: «Сторонники Юлдаша собирают войско, он готовится захватить Оренбург, а законные власти этого не замечают. Могут и проспать свою власть».

Поднялся шум. Хотели разоружить команду Юлдаша, но не смогли. Но теперь вооружались все: и «временные», и Советы, и Мусульманский комитет. Над городом стали сгущаться тучи. Если раньше только спорили на митингах, то теперь борьба принимала угрожающий характер, рискуя перерасти в вооруженные столкновения.

(Продолжение следует)