Журнальный мир

Увидеть во сне фермера – знак того, что в скором времени вам предстоит тяжелая работа, которая потребует от вас большого терпения.

Из сонника Felomena

В один из летних дней, когда жители провинции Эмилия-Романья уже готовились к сбору персиков, фермер Энцо Фьоре услышал воркование горлицы – торторы. Эта птица, с чешуйчатым рисунком на шее, сидела на верхушке магнолии, что росла напротив дома Энцо, и неутомимо пела, а точнее урчала – низко и глухо. Фермер подумал: «К гостю». Много лет назад, когда Энцо было лет пять от роду, мама говорила ему, что тортора прилетает с юга, из Калабрии, и приносит на крыльях жару. Но личный опыт подсказывал фермеру другую примету: эта горлица приносит в усадьбу гостей.

Но ферме сейчас нужен был не гость, а работник. Энцо начал подумывать об этом почти сразу после постройки нового двухэтажного дома. Отец Энцо, Босколо Фьоре, остался жить в старом доме, быстро начал стареть, и толку от него в персиковом саду и винограднике стало мало. Не о компаньоне думал Энцо, а о молодом крепком батраке, причем желательно иностранце, которому можно платить гораздо меньше, чем восемь евро в час. И вот, когда начали созревать персики, Энцо понял, что ждать больше нечего.

* * *

Денис Туров давно мечтал перебраться в Западную Европу. Можно было, конечно, поехать по туристической визе и затеряться в толпе иностранных рабочих. Но, намереваясь осесть за границей навсегда, он сразу отмел вариант жизни рабочего-нелегала. Заполняя свое резюме для рассылки по электронной почте, Денис понимал, что хвалиться ему особенно нечем: за плечами служба в армии, три курса заочного обучения в техническом институте и параллельно – работа в электросетях.

Резюме на английском и итальянском языках помог составить бывший одноклассник-полиглот, студент московского университета. Конечно, в резюме Туров приврал по поводу своих профессиональных качеств электромонтера-высоковольтника, но именно высокий рабочий профессионализм и заинтересовал кадровика мебельной компании в Северной Италии. Можно сказать, что лишь по счастливому стечению обстоятельств Туров оказался на итальянской фабрике, где с ним заключили контракт на год.

Российское удостоверение о допуске к работам с высоковольтным оборудованием итальянцы не признали за документ, и Денис трудился сборщиком мебели, а когда начальству было нужно, он исполнял работу электромонтера.

По прошествии года контракт не продлили, и Денис почувствовал себя обманутым хитроумным работодателем и почти обиженным судьбой. Работал он исправно, не прогуливал, да и возраст – двадцать четыре года – тоже не причина для увольнения. Но рязанская девушка, работавшая на фабрике менеджером, сказала, что безработица растет, и в первую очередь увольняют иностранцев. С ее компьютера в офисе Туров и нашел фермера Энцо Фьоре. В фермерских постройках постоянно возникали проблемы с электрооборудованием и проводкой, и Энцо искал себе наемного рабочего с опытом работы электриком.

Туров приехал в Фаэнцу в июле. Когда он впервые увидел Энцо, загорелого, пропорционально сложенного мужчину, то подумал: «Не иначе спортсмен в отставке». Как и многие в этот жаркий период, Энцо был одет в белую майку и бежевые короткие шорты. На ногах – сандалии на босу ногу. Подбородок давно не брит, и черная щетина готова превратиться в окладистую бороду. Лоб с залысинами, седина на висках говорили о том, что фермеру не менее сорока лет, но он явно был в отличной физической форме и был похож на тренера футбольной команды. Во всем облике – уверенность и философское спокойствие.

Они выехали на джипе Энцо из города и помчались куда-то мимо виноградников и кукурузных полей. По дороге к своей усадьбе Энцо Фьоре произнес всего одну фразу:

– В прошлом месяце дождь шел один раз.

Новенький белостенный двухэтажный дом семьи Фьоре стоит посреди Паданской низменности, почти в степи, под безоблачным небом и палящим солнцем. До моря отсюда можно доехать за полчаса, но Энцо, как оказалось, некогда устраивать себе пляжный отдых.

Новый дом Фьоре Денис мысленно классифицировал как коттедж: до особняка новых русских он явно недотягивал размерами. Не было тут и высоких заборов с автоматическими воротами. Хотя фасад весьма симпатичен. Входная конструкция дома состоит из кирпичных, квадратных в сечении колонн, на которых лежит, словно экзотическое кепи, покрытая черепицей крыша. Эта своеобразная открытая веранда-колоннада идет почти по всему фасаду дома, создавая спасительную тень. На втором этаже – незастекленная лоджия, с которой открывается вид на поля и плывущие вдали в жарком мареве невысокие горы.

Хозяин сразу повел Турова показывать усадьбу и фермерские угодья. За год работы на фабрике Денис научился немного говорить по-итальянски и понимал почти все, что говорил фермер.

Сначала Энцо ознакомил Турова с рабочим подворьем, сараями, сельскохозяйственной техникой, показал растущие здесь одиночные плодовые деревья. На гранатовом уже висели крупные плоды. А когда дерево хурмы Энцо назвал «каки Романья» и по латыни Diospyros kaki¹, Денис подумал: «Ученый мужик попался».

– Каки едят в ноябре, – пояснил Энцо. – После обеда и только спелые.

Затем они пошли вдоль виноградника, где росло два сорта: зеленый и темно-сизый мелкий, пахнущий вином. От виноградника свернули в персиковый сад, показавшийся Денису огромным. Деревья ровными бесчисленными рядами уходили в сторону гор. Туров поинтересовался:

– Другие рабочие есть?

– Я и моя жена, – ответил Энцо и улыбнулся. Вроде бы по-доброму, но Денис понял, что фермер экономит на рабочих, а значит, русского электрика здесь ожидает неожиданно широкий фронт работ. В таких случаях Туров привык говорить себе мысленно: «Человек все равно способен сделать лишь столько, сколько в его силах. Возможно, чуть больше». Туров не боялся работы, да и отступать ему было некуда. В России его никто не ждал: родители умерли, а в их двухкомнатной квартире в Лотошине живет старший брат с женой и дочкой.

Среди рядов персиковых деревьев царит жара, душный воздух наполнен ароматом спелых плодов. Веерами расходятся над головой ветки с плодами, опираясь на проволоку, которую Энцо протянул между опорами – вдоль рядов деревьев. Под ногами немало упавших персиков, красивых, сочных, но потомственный фермер не станет есть упавшие и не предложит их гостю. Что упало, то пропало. Энцо долго выбирает фрукт с ветки. Вот выбрал, сорвал, оглядел его со всех сторон и отбросил. Начал искать получше. Наконец выбрал и вручил его Денису. Кожура персика была гладкой, и до Дениса наконец дошло, что это нектарин. И Энцо подтвердил – «неттарино». Несмотря на румяный вид, желтоватая мякоть плода была еще тверда, но на вкус сладкая.

На обратной дороге Денис увидел еще и огород, где зрели арбузы, тыквы и помидоры.

– Красивый сад, – сказал Денис, стараясь всем своим видом и интонацией выразить уважение к трудолюбивому хозяину. – Персиков очень много.

Энцо кивнул и пригласил работника на обед.

Стол накрывала молодая женщина, одетая в белые просторные бриджи и голубую бесформенную блузку с широким декольте. Шею и руки женщины покрывал ровный не очень темный загар.

– Моя жена Анна, – представил ее Энцо, и в его карих глазах мелькнули жаркие огоньки. Так иногда глядят ловеласы, уверенные, что через минуту очередной раритет пополнит его коллекцию.

Денис сразу решил, что Анна – не совсем типичная итальянка. У хозяйки прямоугольное лицо, с высоким лбом и удлиненным подбородком, большими широко посаженными глазами. Щеки широкие, причем левая щека показалась Турову больше правой. «Должно быть, она темнит подбородок и верхнюю часть лба румянами», – решил он и еще подумал, что косметика мало помогает Анне. На фотографиях она наверняка получается хуже, чем в жизни: так всегда при неправильных чертах лица. Анна, конечно, не красавица, но она миловидна, а ее глаза и длинные волосы, покрашенные в очень красивый светло-каштановый цвет, могут произвести сильное впечатление на мужчину.

На столе – все свое, выращенное собственными руками: фрукты, свинина, курятина. И вино, конечно.

– Пожалуйста, Джованьоло, – произнесла Анна, показывая с грустной улыбкой на блюдо со свининой.

«Его звали Джованьоло, – подумал русский, разглядывая куски свинины на столе. – Похоже, здесь не едят того, кого не знают!»

За обедом Туров обнаружил, что Анна в своих кулинарных пристрастиях иногда совмещает несовместимое: например, на оранжевую, нарезанную кубиками дынную мякоть кладет копченое мясо. Однако это необычное канапе пришлось по вкусу Турову.

Когда Анна расставляла креманки с десертом на столе, она взглянула на Дениса в упор из-за волнистого каштанового локона и улыбнулась. Эта смелая улыбка, колыхание ее груди в момент, когда женщина наклонилась, исходящий от ее тела аромат шоколада обворожили Турова. «Где она взяла такой парфюм?!» Его словно окатило молодой энергией. Десерт, приготовленный из нектарина, грецкого ореха и киви, довершил дело.

Поймав на себе взгляд фермера, Денис с ужасом обнаружил в его глазах и уголках рта понимание происходящего. Впрочем, это могло и показаться, потому что через мгновение лицо поглощавшего десерт Энцо стало вполне умиротворенным.

Туров постоянно ловил на себе любопытный, изучающий взгляд Анны. Она словно проводила анализ его мужских способностей: и к работе, и ко всему остальному. Это продолжало тревожить Турова, пока домашнее вино его не расслабило.

Ему выделили комнату в старом доме, который стоял метрах в тридцати от нового. В его комнате было одно окно, и за ним зрели крупные плоды граната. Это очень понравилось Турову, потому что гранатовое дерево закрывало часть обшарпанной стены сарая, стоящего напротив.

В тот день Туров чувствовал себя гостем в усадьбе Фьоре. Но уже на следующее утро все встало на свои места.

Энцо поднял Дениса в шесть утра, попил с ним кофе и повел в сад. Там провел подробный инструктаж по предстоящим работам.

Туров внимательно слушал. Из объяснений фермера он понял, что персики созревают не все сразу, поэтому их нужно собирать выборочно – в течение почти полутора месяцев. Плоды снимают аккуратно, стараясь не побить и не помять их. С веток нужно снимать лишь те персики, которые достигли почти полной зрелости, но еще твердые. Персики с еще не зарумянившейся кожей брать нельзя, и перезрелые тоже, потому что они быстро загнивают и к перевозке непригодны.

При сборе Энцо использовал платформу с электродвигателем. На платформе, которая могла подниматься на двухметровую высоту и передвигаться на колесах вдоль рядов деревьев, находились короба и ящики для фруктов. Там же стояли и сборщики фруктов – Энцо, Анна и Денис. Они снимали с веток нектарины и аккуратно укладывали их в ящики, по ячейкам. Впрочем, Анна больше занималась тем, что наклеивала бирки на каждый персик. Тут же шла и отбраковка: поврежденные плоды складывались в отдельный ящик.

Денис теперь знал, что пропитанные солнечным теплом, спелые и ароматные фрукты необходимо сдать в аграрный кооператив в течение двенадцати часов, иначе без морозильника они начнут портиться. В кооперативе есть специальные морозильные камеры, и правление берет на себя все хлопоты по хранению, транспортировке и продаже урожая. Но фермеру достается всего по семь центов за килограмм хороших плодов, да и то не сразу, а по мере реализации товара.

– А что делать с упавшими персиками? – спросил Денис.

– Соберем потом, – отозвалась Анна, поглядывая на Турова с прищуром из-под платка, спрятавшего роскошные волосы. И нахмурилась. – За них дают всего по три цента за килограмм.

«А в магазинах нектарины по два с половиной евро. Настоящий грабеж!» – подумал Туров.

– Раньше Фьоре возили персики в Равенну, – сказала Анна. – И продавали на рынке.

Но те счастливые времена, как понял Денис, давно канули в Лету, вместе с лирами и национальными лидерами. Теперь рынки схвачены монополистами, которым не нужны мелкие фермеры с их товаром.

Энцо словно и не слышит слова жены. Он весь в работе, которая, кажется, его совсем не утомляет. Фермер смотрит на персики добрыми карими глазами и едва заметно улыбается. А руки его быстро и уверенно трудятся в ветвях, снимая плоды. У него очень крепкие, покрытые черными волосами руки с цепкими пальцами. Эти руки – главное сокровище фермера, потому что от темпа работы, от скорости сбора урожая зависит количество фруктов товарного вида.

В короткие перекуры он тоже молчит, задумывается о чем-то, но не озабоченно, а скорее мечтательно и словно уплывает мыслями на затерянный в океане остров. Наверное, лишь имея философское спокойствие в душе и помыслах, можно обрабатывать втроем, не нанимая рабочих, двенадцать гектаров земли, засаженной персиковыми деревьями, виноградом и грушами.

А вот Анна – та постоянно что-то говорит. Например, про свекра, великого труженика, работавшего «семпре» – всегда. Теперь Босколо Фьоре постарел и выходит из дома лишь для того, чтобы погулять по двору, от сарая к огороду и обратно.

Наступил не менее жаркий август, а персиков на деревьях все еще было много. Чтобы мысленно дистанцироваться от выполняемой работы, Денис представлял себя агротуристом. Устав от городской суеты, офисных кондиционеров и выхлопных газов, он якобы испытал огромную потребность в натуральных продуктах питания и физическом труде на природе. Некоторое время подобные мысли его развлекали. Но от них не оставалось и следа, когда он приходил после работы в старый дом и чувствовал боли в спине и ногах.

И тут оказалось, что ему нужно еще присматривать за Босколо. В обед Туров варил на себя и старика равиоли, наливал их вместе с бульоном в тарелки и насыпал с помощью электрической сыротерки parmigiano – обязательно того самого твердого сыра, на этикетке которого изображен фермер, идущей с плугом за двумя волами.

Иногда рано утром, когда на небе еще видна луна, высокий жилистый Босколо делает сразу несколько кругов по подворью, и если понаблюдать за ним, то можно убедиться в приближающейся бесконечности и космической завершенности дороги старика.

Утренние прогулки Босколо становились все короче, и ближе к осени он их совершал уже только под руку с Туровым. Старик любил ухаживать за помидорами и таскал с собой Дениса на огород. Турову теперь приходилось присматривать и за этим огородом. Хорошо еще, что хряк Джованьоло, которого съели в июле, был последним обитателем свинарника, иначе Туров неминуемо превратился бы еще и в свинопаса.

Девиз про человека, который может сделать лишь то, что в его физических силах, быстро терял смысл. Туров постепенно становился крестьянином, рабочим-механизатором и сиделкой одновременно. А с пятисот евро, которые давал ему Энцо ежемесячно, – с этих смешных для Италии денег – накоплений не сделаешь. Впрочем, Туров не платил за жилье, поэтому сольди тратились лишь на еду и одежду. И опять же: дорогая одежда в деревне совершенно не нужна.

Если, конечно, поставить большой жирный крест на будущем, то не нужно вообще ничего: ни машины, ни красивой одежды, ни собственной квартиры. Но мысль, что пришлось покинуть Россию ради Фьоре и их персиков, теперь приводила Дениса в бешенство.

Энцо обещал заплатить Турову после сбора всего урожая бонус к зарплате в сумме полутора тысяч евро. Но теперь фермер говорил, что заплатит только в том случае, если Денис будет продолжать ухаживать за его отцом. Конечно, заработав эти деньги, можно было подыскать другую работу. Или вообще вернуться в Лотошино и пойти работать в электросети, которые вряд ли ждет банкротство в ближайшие сто лет.

Такие мысли немного успокаивали Дениса, придавали определенный смысл жизни. И, наблюдая за семьей Фьоре, он начинал уважать их за великие труды. И даже жалеть.

По субботам, вечером, Энцо жарит на барбекюшнице мясо и баклажаны. Он прожаривает свинину, курятину и сосиски до хрустящих корочек, потому что уверен: даже пережаренное на открытом огне мясо не может быть вредно для организма. Тем более его запивают вином и слабогазированной «Аквой минерале». В эти короткие вечера Денис вновь пытается представить себя туристом или даже русским дворянином XIX века, приехавшим «на воды». Но у него ничего не получается.

По вечерам деревня, если можно так назвать разбросанные в полях фермерские усадьбы, почти не освещена, и Турову кажется, что он находится на окраине Лотошинского района. Тогда он просит у Энцо или Анны разрешения посидеть в их гостиной за компьютером и пообщаться по «Скайпу» с братом.

Пока он сидит за компьютером, вокруг него протекает несколько странная в своих мелочах жизнь чужой семьи. Он слышит, как Анна, готовя еду на кухне, постоянно бухтит сама с собой, говорит монотонно и беспрестанно и, похоже, заговаривается. Однажды прислушавшись к бормотанию Анны, Туров выяснил, что врачи давно вынесли ей приговор: своих детей у нее не будет. Почему? Анна считала, что во всем виноват ее дед, который после войны слишком усиленно использовал на кукурузном поле химикаты. Да и не только он, но и все соседи. Поэтому теперь столько бездетных вокруг.

В определенные часы, согласно установке таймера, из маленькой кладовки выезжает белый дискообразный робот-пылесос по прозвищу Филиппино и начинает деловито сновать по большой гостиной и, покручиваясь, собирать с напольных плиток пыль, которая удивительно быстро накапливается в доме, складываясь в клубочки перекати-поле.

После сбора винограда супруги Фьоре подсчитали прибыль с продажи всего урожая. Впервые за три месяца жизни на ферме Денис увидел Энцо мрачным, с потухшими глазами. Из случайно подслушанного разговора супругов ему стало ясно, что на продаже фруктов заработано лишь шесть тысяч евро.

– Почему ты не поговоришь с кузеном? – корила мужа Анна. – У него связи, бизнес в Равенне.

– Я ему звонил, – отвечал глухо Энцо.

– И что он сказал?

– Сказал: «Зачем мне покупать твои персики! Лучше продай мне всю усадьбу»

– Так сказал твой кузен?

– Да.

Потом раздались причитания Анны и ранее не слышанная из уст Энцо непереводимая игра слов.

Энцо выплатил работнику за труды на сборе урожая девятьсот евро, а остальные шестьсот обещал частями доплачивать к ежемесячной зарплате.

Наступила осень. Осенью они обрезали ветки в персиковом саду. Густые кроны ослабляют плодоносящий прирост, и деревья быстро стареют. Поэтому персиковод Энцо регулировал плодоношение и освещенность внутри кроны умелой обрезкой веток и вертикально растущих побегов.

Гранатовое дерево за окном комнаты Турова сбросило потерявшие свой глянец, пожелтевшие листья, и буро-красные плоды висели, словно елочные украшения. По утрам Денис любил несколько минут постоять с чашечкой кофе у окна, любуясь тяжелыми гранатинами и представляя их планетами, залетевшими на Землю из далекой горячей галактики.

Потом гранатины сняли и, сложив в ящики, спрятали в сарае, и мир за окном Турова потускнел. А после того как обитатели фермы собрали плоды с дерева хурмы, началась зима.

В один из зимних вечеров, оставив деда смотреть телевизор, Денис пошел в главный дом, к Энцо. Там в большой, прогретой камином гостиной можно было посидеть за компьютером допоздна. Тут уже отдыхал Энцо: после ужина он развалился на софе перед камином, выкурил сигарету, полистал газету «Равенна», нашел заметку про футбол и… задремал по своему обыкновению. Рядом с софой, на квадратном стеклянном столике, стояли бокал и пустая бутылка аперитива. В этот момент лицо Энцо показалось Денису одутловатым, напоминающим физиономию Муссолини, хотя Фьоре никогда не был таким литым кабанчиком, как покойный дуче.

Зимой, когда под Рождество поля поутру застилало белым туманом, а потом начинался дождь, то даже в болтовне дождя на дворе Денису слышался голос Анны: такое же глухое методические ворчание или невнятное причитание.

Обычно часов в одиннадцать Анна приходила в гостиную и будила мужа, чтобы тот шел спать на второй этаж, в супружескую спальню.

В этот раз из дремотного состояния Энцо вывел дисковидный пылесос, который выехал из своего закутка под лестницей.

– Филиппино не должен сейчас убираться, – немного озаботился Энцо, но почти сразу успокоился: – Анна таймер переставила… Это чтобы я не спал здесь. Женщины, они такие…

Денис уже знал, почему Энцо называет пылесос Филиппино: не так давно в Италии очень много было слуг и уборщиков с Филиппин.

Поглядывая на скользящего по плиткам робота, Энцо, в полудреме, произнес:

– По телевизору сказали, что филиппинцы вчера съели большеротую акулу. Самую редкую в мире… Проглотили даже большеротую. Им дай волю, они все проглотят. А наше правительство все их защищает.

– Говорят, филиппинцы – очень хорошие моряки, – решил хоть что-то сказать по этому поводу Денис.

– Насчет моряков не знаю. А вот ты бы видел, как тактично наш адвокат вел себя с уборщиком-филиппинцем! Даже оправдывал его плохую работу…

Энцо почти засыпает, но потом вздрагивает и открывает глаза. Не мигая, глядит, как Филиппино продолжает убирать пыль вокруг ног Дениса.

– Что теперь поделаешь, – заговорил вдруг Энцо. – Кому все достанется? Когда я постарею, как отец, кто будет работать в саду? Какой-нибудь албанец?.. Или смиренный филиппинец? Семьянин и добрый католик, в узких штанах, рубашке навыпуск и шляпе. С пышным испанским именем Карлос… Или Бальтасар, как думаешь?

– Может быть, Хосе? – предположил Денис и тут же понял, что зря сказал: лицо Энцо искривила гримаса боли.

– И будут говорить: тут раньше жил Энцо с женой, а теперь Хосе. – Фермер, как показалось Денису, с ненавистью глядел на пылесос. – А потом совсем забудут про Энцо, и останется только Хосе. Не очень богатый, но очень любящий детей…

Со второго этажа начинает спускаться Анна. Она бормочет что-то про сонного Энцо, про его увлечение удобрениями… Про странных русских, которым больше делать нечего, кроме как портить глаза в виртуальном мире. Будит мужа и провожает его на второй этаж.

Уже в двенадцатом часу ночи Анна вновь спускается в гостиную, одетая в пижаму. Она не стесняется Дениса. Впрочем, в гостиной выключен большой свет, и комната едва освещена затухающим камином.

– Денис, ты говорил, что электриком работал, – говорит Анна и проходит в маленькую комнату для гостей. Задевает ногой Филиппино, и тот вдруг вновь заводится.

– Работал, – отвечает Денис.

– Иди, погляди розетку, – слышится приглушенный голос Анны из гостевой комнаты.

– Сейчас?!

Впрочем, с ней спорить бесполезно: она может и в истерику впасть. В конце концов, она зовет лишь поглядеть, а отремонтировать можно и завтра. И Денис идет за ней. И ему в ноги тычется Филиппино, словно не желая пускать.

В комнатке горит бра над широкой кроватью. Анна стоит возле кровати. Она уже сняла верхнюю часть пижамы. Потом она сняла остальное. Села на кровать, легла на спину, предоставив Денису возможность рассмотреть ее всю

Кожа у Анны белая. Широкие бедра, на крупных полусферах груди крохотные соски, не знавшие жадного ротика ребенка. У Анны довольно узкая талия, на что Денис никогда не обращал внимания. Видимо, все эти халаты, блузки, сарафаны Анна подбирала из расчета скрыть пышную грудь. А скрыла главное – с этим в ее теле нечему соперничать – талию, которая может быть лишь у женщины, способной родить здоровых детей.

– Ну, что ты стоишь? Иди сюда, – зовет Анна.

Мимо ног Дениса в комнату прошмыгнул неутомимый труженик Филиппино и принялся за свою работу: заехал под кровать, затем вынырнул с другой стороны, покручиваясь и обшаривая пол сантиметр за сантиметром. Его деловитость так несуразна в комнатке, где на кровати лежит нагая женщина.

Анна, приподняв голову, изогнулась, оперевшись на локоть, и тоже глядит на пылесос – с большим подозрением, немного прищурив глаза… В ее теле Денис замечает какую-то неправильность. И он понимает, что совершенно не желает владеть этой женщиной, с тяжелыми рубенсовскими бедрами, так не идущими к талии. Какое-то неудачное пособие по рисованию хентай.

Анна, спохватившись, поворачивает бледное лицо к Денису, смотрит на него широко открытыми, почти безумными глазами и зло приказывает:

– Ну!

Скользящий мимо Филиппино словно споткнулся: остановился и подмигнул Денису зеленым глазком.

Денис снял рубашку, затем джинсы. Он понимает, что если не послушаться, то завтра Анна будет говорить про него гадости – до тех пор, пока Энцо не выгонит его на улицу. Даже уравновешенный Энцо не выдержит ее очередной вспышки неврастении, головных болей и раздражительности. Вяло проплывает мысль: «Энцо мне дал кров и работу…» – но ноги сами несут Дениса к кровати.

Женское тело, благоухающее ароматом шоколада, напряжено, в нем больше энергии, чем биологии и анатомии, и Анна знает, как ее использовать, как управлять с ее помощью Энцо и Денисом, даже Филиппино. Как владеть этой кроватью, комнатой, этим домом, заброшенным в твердую, иссушенную солнцем Паданскую низменность, которая с каждым годом опускается в ожидании морского прилива. Мужской мозг бессилен перед этой энергией…

На следующее утро Энцо пошел в батраки к богатому фермеру. Вначале он мотался на заработки один, потом стал брать Дениса. Трудились они за восемь евро в час грузчиками и трактористами. Вставали в пять утра, пили кофе, брали с собой еду в пластиковых контейнерах фирмы Tupperware и ехали на машине Энцо за пятьдесят километров от Фаэнцы. Возвращались домой только в восемь вечера. Несмотря на то что всю выручку Энцо забирал себе, Туров испытывал угрызения совести. Он чувствовал себя предателем, Иудой и мечтал поскорее уехать подальше от этих мест.

Анна тем временем занималась выращиванием кроликов. Ей удалось договориться с владельцем траттории, в которой блюда из кроличьего мяса были весьма популярны и недешевы.

В Рождество Энцо и Анна оставили на Дениса усадьбу и уехали к родственникам в Верону. Два дня Туров провел в одиночестве, если не считать почти впавшего в детство старого Босколо, которого приходилось кормить, мыть, переодевать и выгуливать.

Когда Энцо с Анной вернулись, измученный сенсорным голодом Денис попросил отпустить его погулять в Болонью или Мантову.

– Нет проблем, хоть завтра, – сказал Энцо, по виду которого было совершенно ясно, что он чрезвычайно счастлив вернуться от родни в свою усадьбу. В этот вечер супруги Фьоре оставили Дениса одного на первом этаже у компьютера, а сами поднялись к себе в спальню. И почти сразу до Турова донеслись страстные вздохи и приглушенные поскрипывания кровати. Энцо даже не позаботился прикрыть поплотнее дверь в спальню.

«Я для них пустое место! – подумал Туров, выключая компьютер. – Часть мебели или… бездушный робот», – Денис встал и пнул со злостью проезжавшего мимо Филиппино. Поспешил уйти к себе.

На следующее утро фермер повез своего работника в Фаэнцу. Энцо был в отличном расположении духа. Он включил приемник, слушал английские песенки и даже пытался подпевать, хотя с английским языком у него были большие проблемы.

– Ты в Мантове с девушкой познакомься, – посоветовал он вдруг Денису. – Там много девушек.

– Обязательно.

Всю дорогу Туров никак не мог дождаться того момента, когда Энцо сгинет с его глаз вместе со своим джипом. Туров предпринял вояж в Болонью, где ему уже доводилось бывать раньше, а потом в Мантову.

В Мантове было промозгло, несмотря на плюс девять по Цельсию. Шел мелкий противный дождь, и редкие прохожие, укрывшись под капюшонами курток или под громадными зонтами, спешили к традиционным для итальянской архитектуры галереям, исчезая в магазинах и пастичериях, где в такую погоду хорошо испить горячего шоколада. Зонтики кафешантанов были сложены, а пластиковые стулья стояли друг на друге – изогнутыми зелеными колоннами.

Дойдя до исторической части города, Денис увидел афроитальянца, продающего с лотка различные предметы по одинаковой цене – по пять евро. Денис купил большой зеленый зонт и направился в музей Palazzo Ducale. Но в галереях и коридорах Герцогского дворца оказалось холодно, как в погребе. Побывав в двух-трех из пяти сотен комнат Palazzo, Денис подумал: «При входе должны выдавать меховые шапки-ушанки!»

После дворца, скованного средневековым казематным холодом, улицы Мантовы показались Денису по-домашнему теплыми, и он не заметил, как дошел почти до берега реки, оказавшись в пустынном парке, в глубине которого высился памятник. Бронзовый, величественный, как император, одетый в тогу человек, с согнутой в локте рукой, подставил ладонь под плачущие небеса. Денис так и не дошел до памятника, потому что дождь усилился и на красноватых, почти гаревых дорожках начали образовываться лужи.

Чтобы хоть как-то развлечься, он купил в табакерии лотерейный билет Miliardario. Не выходя на улицу, достал пятидесятицентовую монету с изображением офшорной зоны Сан-Марино. Он всегда носил эту монету в портмоне, надеясь, что она когда-нибудь принесет ему удачу.

«Лучше бы я поехал в Парму, – подумал Денис, стирая монетой фольгу с заветных цифр лотерейного билета. – Там, в Национальной галерее, по слухам, шикарная выставка картин». Тут он почувствовал, как неровно стукнуло сердце. Все десять цифр показывали приз по 10 евро. Просмотрев билет еще и еще раз, он убедился, что выиграл сто евро. Это была удача!

Вот теперь было чем заняться: обменять билет на деньги и отметить выигрыш в кафе или ресторане. Поэтому, когда продавец в табакерии спросил его: «Будете еще брать билеты?» – Денис с уверенностью ответил: Soldi.

Некоторое время он шел, приглядывая место для приятного времяпровождения. И вот в исторической части города ему приглянулось caffe letterario – литературное кафе с названием Venezia. Он прошел через бар в широкую арку, за которой был очень уютный зал, где на белых стенах висели черно-белые фотографии в квадратных паспарту, стояли узкие шкафчики с коллекцией заварных чайников, чашек и подарочных тарелок.

Денис снял куртку и повесил ее на широкую, похожую на морскую раковину спинку плетеного кресла, сел и огляделся. Половина столиков пустовала, а в углу, под русским самоваром, который красовался на прикрепленной к стене полочке, группа пожилых итальянок о чем-то шумно спорила. Нет, они просто обсуждали в привычной им манере скидки на распродажах. Сейлы, сконти, сальди, шопинги – о чем еще могут говорить женщины в предновогодние дни!

Они не были похожи на поэтесс, а вот представительный седой мужчина, который стоял возле шкафа с книгами и что-то усиленно выискивал в одной из красочно иллюстрированных книг, мог быть писателем или искусствоведом.

Послышалась музыка, какой-то вальс. Мужчина вытащил из барсетки Siemens, поднес его к уху и сказал по-русски:

– Ты уже поздравлял меня с Новым годом! Гуляка праздный, звони мне через неделю. Я сейчас за границей, – и он вновь спрятал телефон в карман.

Наблюдая за соотечественником, Денис понял, что тот выбрал самое удобное место в кафе, в уголке у шкафа с литературой. Возле его столика, рядом с вешалкой, напоминающей скрученные скотчем лыжные палки, на одном из свободных стульев, лежало короткополое драповое пальто и белый шарф.

Когда официантка принесла незнакомцу меню, винную карту и удалилась, Денис подошел к книжному шкафу и спросил негромко по-русски:

– Извините, вы не знаете, кому поставлен памятник в парке?

– В парке? – переспросил несколько растерянно мужчина и поглядел на спрашивающего. Денис сразу отметил, что титановая немецкая оправа очков незнакомца стоит не меньше ста евро.

Денис поднял правую руку, изображая скульптуру. Мужчина с улыбкой ответил:

– Вергилию. Они зовут его Мантуанским лебедем.

– Вы писатель?

– Нет. Но, как Онегин у Пушкина, помнил когда-то «не без греха из “Энеиды” два стиха»… Простите за любопытство: вы тоже турист?

– Я тут работаю. Позвольте представиться. Денис. Не желаете ли ко мне за столик?

– Я уже сделал заказ. Так что лучше вы ко мне. Тут весьма уютно, в уголочке. Заодно объясните, что такое маскарпоне. А то я заказал сам не знаю что.

Когда Денис пересел к русскому за столик, тот представился:

– Гурский, Евгений Борисович. Занимаюсь издательским делом. Приехал вот присмотреться, не перебраться ли сюда насовсем. Хочется спокойной старости в уютной обстановке. У Аристофана сказано: Ubi bene ibi patria – где хорошо, там и отечество. Здесь, согласитесь, комфортно.

– А в России разве не комфортная жизнь?

– Для кого как…

Официантка принесла белое вино и ризотто «кон пунтел» – рис с жареным мясом. И заказанное ранее Гурским маскарпоне. Мужчины выпили за знакомство и принялись за ризотто.

– Маскарпоне – это сыр. На крем похож, его на хлеб можно намазывать, – объяснил Денис. – Делают из сливок буйволиц.

Гурский попробовал маскарпоне, почмокал губами и мимикой показал, что вкус продукта отменный.

– Любой Ромео тут непременно бы растолстел и позабыл о Джульетте.

– На его основе делают знатные десерты, – сказал Денис, ненавязчиво намекая, что маскарпоне следует есть в конце обеда. – Вот вы говорите, что здесь комфортно. Это с какой стороны поглядеть. Я тут пожил пару лет… В России лучше.

– Вы серьезно? – спросил Гурский, с аппетитом расправляясь с ризотто. – Позвольте не поверить.

– Можете не верить. Первые впечатления быстро притупляются. И люди тупеют. Это поначалу приходишь в восторг от местных ароматов, как барышня. Ах, что за прелесть итальянский хлеб! Душистый, разных форм, есть даже в виде морской звезды. Чего стоит один салат с инжиром и ветчиной!.. Мне еще повезло: я устроился работать к фермеру Энцо. Вкалывали с ним от зари до зари. И вечером – не до комфорта: поужинал и уснул. А в России по-прежнему комфорт подразумевает любимую работу, даже если денег немного. Отпуск – с верблюдами в Египте или с браконьерами на Ахтубе.

– Вот вы как комфорт понимаете, – Гурский попытался улыбнуться.

– А что? Пиджак сносный, который не пачкается, и самое главное, дешёвый, как в Италии! У стариков пенсия… ну, хоть какая-нибудь. В пятницу быстрей домой. Телевизор – как триллер наяву. На диване – кот или, в клетке, морская свинка. Дача – чтобы там вкалывать, и не только. Уик-энд, шашлык у речки, друзья.

– Вы давно не были в России, – заметил Гурский. Он отставил тарелку с недоеденным ризотто. – В Москве куда ни пойди, кого ни спроси – у всех проблемы. Кризис. Как у нас говорят: сверхтекучесть персонала в условиях сверхнизких зарплат. А Энцо, должно быть, процветает.

– Банкрот. Поэтому и дерьмо на чужой ферме убирает за восемь евро в час. Вместе с заезжими албанцами. – Про свои поездки на шабашку вместе с Энцо Туров не стал говорить.

– Видите ли, молодой человек. Все, что мы видим сегодня, результат так называемой глобальной экономики. И Россия тут тоже виновата.

– При чем тут бедная Россия?

– Так сколько сюда со всех стран и весей понаехало народу. Одних баб посчитай! Я слышал, что только в этой провинции семь тысяч украинок.

– Бабы – не персики, – заметил Туров.

– Резонно. Но среди них энергичных особей – хоть ковшом черпай. И мужиков они потом своих сюда выписали – всем работу подавай! Бывшие председатели колхозов скупили персики в Китае, продают в Италии, а вывозят капиталы в Россию. Вот вам и «Вимм-Билль-Данн», и Parmalat. И порт в Римини, который Витя Вексельберг купил. Разве продукция мелкого фермера Энцо выдержит такую конкуренцию? Политика, мой друг, тут замешана, куда без нее…

Некоторое время Гурский молчал, ожидая, что скажет собеседник. Потом произнес:

– Если вам, молодой человек, здесь невмоготу, езжайте лучше в Америку. Там в торговле многие наши работают.

Денис, который по интернету беседовал с эмигрантами разных стран, усмехнулся и принялся рассказывать:

– Одна девушка в Штатах работала кассиром в продуктовом магазине. Там принято вечером сдавать деньги в ящике, покрытом склеивающимся пластиком, и никто в конце рабочего дня баксы не считает. А рано утром, еще до начала смены, приходит другой кассир, проверяет и пишет записку о недостачах. Это стало для моей знакомой настоящим кошмаром. Ее хватило всего на полгода, потом она уволилась. И устроилась в магазин одежды. Там вроде бы система замечательная. Поздно вечером, после закрытия магазина, распечатывается отчет о всех транзакциях, кредитных карточках, чеках и наличных. Пересчитываешь, вводишь число центов, долларов, десяток, двадцаток и т. д., и потом распечатывается новый доклад, который служит сверением балансов – в присутствии менеджера и, разумеется, при наличии отчетов, произведенных компьютером. Казалось бы, сказка! Да не совсем. Как оказалось, начальство практиковало ротацию кассиров, то есть меняли за кассовым аппаратом по четыре-пять человек за день. А ты потом трясешься, как овечий хвост, полагаясь и рассчитывая на порядочность коллег. В общем, очередной омут.

Денис давно ни с кем не разговаривал на подобные темы, поэтому, увидев в Гурском внимательного слушателя, говорил и говорил, и все не мог остановиться:

– И отпускные у американских продавцов маленькие. Нужно проработать в одной компании пять лет, чтобы заработать трехнедельный отпуск, а так он только две недели. Во время отпуска платят только за пятидневку. Больничные обычно – семь дней в году. Если их не используешь, пропадут. Они оплачиваются так же, как и отпускные: чуть поменьше, чем заработок, равный полной рабочей неделе. Медицинская страховка дорогая, но она покрывает девяносто процентов стоимости медицинских услуг. Без страховки – хуже не бывает: коронку поставишь без страховки – тысяча баксов на ветер!

– В Москве и со страховкой тысячу отдадите за коронку, – оживился Гурский. – Но… мы с вами сидим в литературном кафе, а говорим о деньгах. Нехорошо. Жаль, что на меня не сошла тут муза. Я бы обязательно сочинил сказку.

– О чем?

– Про современную Россию, конечно. И начиналась бы это сказка со слов: «Жили-были в темном лесу Фриске, Дерипаска и Писанка…»²

Собеседники рассмеялись. Потом подняли бокалы и стукнули ими друг о друга, привлекши внимание других посетителей. Допив вино из бокала, Денис спросил:

– Не слишком ли гламурно получится?

– Нет, что вы! Гламур – это представление быдла о роскошной жизни… Простите за нескромный вопрос: вы, Денис, в церковь ходите?

– Конечно, бываю… Редко. Недавно православной общине передали здание католической церкви.

– Может, это и хорошо, что редко.

– Это почему же?

Гурский ответил не сразу.

– Коротко на этот вопрос не могу ответить. В данном случае краткость – сестра тарантула! – Гурский засмеялся своему каламбуру. – Давайте пока поговорим о другом. Вам нужны деньги, не так ли? А мне – смышленый помощник, знающий итальянский. Предлагаю своеобразное партнерство. Вы поможете мне купить недорогой домик в деревне. Договоритесь с Энцо на трехдневный отпуск. Я возьму напрокат машину. Ну, скажем, двести евро вас устроит?

– Четыреста.

– Остановимся на трех сотнях.

Денис думал недолго:

– Плюс питание, – уточнил он. – И имейте в виду: ни одному русскому эмигранту не нравится итальянская кухня. С Энцо и его барбекю мне просто повезло.

Когда Денис вернулся в деревню и попросил Фьоре отпустить его на три дня, Энцо отнесся к просьбе своего работника с неудовольствием и неожиданной подозрительностью. Попытался выяснить, не влюбился ли работник в какую-нибудь украинку. Туров попытался было рассказать про Гурского, но увидел, что Энцо не верит ни одному его слову.

– У нас много работы, – произнес Энцо, нахмурившись, и наотрез отказал Денису в просьбе.

Узнав из телефонного разговора, что Денис не может ему ничем помочь, Гурский огорчился, но тут же успокоился и произнес:

– Вам, Денис, все-таки нужно получить образование. Не важно где, в России или Италии, но обязательно учитесь. Мой вам совет – поступайте в институт. Попытайте счастья! Как говорится, не раскусив ореха, на бедность не пеняй.

На следующее утро, когда Туров после душа вернулся, опоясанный полотенцем, в свою комнату, он увидел Анну. В одном нижнем белье – она оккупировала его кровать. Причем сидела в очень свободной позе – подвернув одну ногу под другую так, что ее колени были широко раздвинуты. Увидев Дениса, Анна встала, подошла к нему и обняла. Ее горячее тело, нежная кожа – все благоухало ароматом винограда. Эти ее меняющиеся запахи буквально сводили с ума Турова. Он спросил:

– Что это за парфюмерия?

– Нравится?

– Очень.

– Кремы из Сан-Марино.

Он с жадностью овладел Анной, даже не подумав, что старик в соседней комнате уже наверняка проснулся.

…Когда он встал с кровати и начал быстро одеваться, то обнаружил на столе ризотто, булочки и мясо, приготовленное накануне в барбекюшнице.

– Это вам с Босколо к обеду, – пояснила Анна, подняла руки и потянулась на кровати, как сытая кошка. Потом, словно в полудреме, прошептала с улыбкой: – Благородному делу тоже есть цена.

– Благородному? – уточнил Туров, несколько недоумевая.

– Так, вспомнилось… – она встала и не спеша начала одеваться.

– Интересно, что?

– То, как я хотела взять ребенка из приюта. Вначале из итальянского, потом связалась по интернету с Украиной. Но, оказалось, благородному делу тоже есть цена… Представляешь, Энцо узнал сумму и говорит: «Ты по ошибке обратилась в ювелирный магазин. Младенец не может быть сделан из золота 750-й пробы», – Денису показалось, что последние слова она сказала с шипящей злостью. – А может, это вовсе не в деде-химике дело. Может, виноват Энцо. Как ты думаешь?…

В этот момент раздался громкий стариковский кашель, и дверь распахнулась. В комнату прямо на полураздетую Анну глядел Босколо.

Туров взял с прикроватной тумбочки сигареты и, повернувшись к окну лицом, закурил, ожидая, когда Анна покинет комнату и ужасная ситуация как-нибудь рассосется сама собой.

Он видел в окно, как Анна быстро прошла через двор и скрылась в новом доме. Следом за ней, тяжело опираясь на палку, поплелся старик Босколо. О чем они беседовали потом в доме, было нетрудно догадаться.

Весь день Денис ожидал, что Энцо либо сам придет к нему с ружьем, либо позовет на расправу к себе. Но Энцо позвал его работать в сад. И они опять обрезали ветки. Вдвоем. Молча. Денис специально работал так, чтобы фермер был всегда в поле его зрения. «Не хватало еще секатором в печень получить», – думал Туров.

Прошла неделя, другая. Никто и слова плохого Денису не сказал. Анна больше к нему в комнату не приходила. К середине февраля Босколо совсем занемог, он уже почти не вставал с постели и до туалета ходил вдоль стенки, к которой Денис специально для него прикрутил поручни.

Однажды вечером Туров, покормив с ложечки старика, вышел во двор и увидел Энцо, который стоял перед домом с бутылкой пива и глядел на звезды, высыпавшие над погруженным в темноту персиковым садом. Это было необычно для итальянца – пить пиво зимой под открытым небом.

Услышав шаги работника, Энцо, не поворачивая головы, спросил:

– Ты когда-нибудь видел, как цветут персики?

– Нет.

Денис встал рядом с фермером и тоже поглядел на небо. Низко над горизонтом ярко сияла голубоватая звезда.

Энцо сделал глоток пива и, все так же не глядя на собеседника, произнес:

– Жаль. Тебе пора уезжать.

Туров некоторое время глядел на звезду, которая показалась Денису знакомой… Да-да, он видел такую же в детстве, в родном Лотошине. Однажды до полуночи он рассматривал звезды из окна, потому что в тот день праздновали день рождения Дениса, и отец подарил ему небольшую подзорную трубу. Отец еще сказал ему: «Будешь путешествовать, пригодится, чтобы дом из виду не терять».

– Прощай, Энцо из Фаэнцо, – Денис вновь почувствовал злость.

– Не сейчас, – голос фермера дрогнул, или это только показалось Денису? – Утром получишь расчет. Полностью, без вычетов. – В голосе Энцо не было и капли волнения.

Денис заглянул в освещенное окно гостиной и увидел Анну, одетую в очень свободное платье. Хозяйка стояла перед зеркалом и почему-то выпячивала и гладила свой живот. У ее ног пылесос выписывал ведьмины круги.

Дениса Турова вдруг охватил озноб, потом бросило в жар. Сильное желание вцепиться в горло фермеру удалось подавить с большим трудом.

– Все мы тут… Филиппино! – промолвил он, обращаясь к голубоватой звезде.

Затем на одеревеневших ногах направился к старому дому. Нужно было готовиться к отъезду.

* * *

Когда нет дождя и обычного в начале января густого тумана, североитальянские новогодние зори прохладны и прозрачны. Во влажном воздухе, тяжеловатом для русского человека, висит ясная, почти полная луна. Невысокие горы, которые вечерами плавно вписаны в желтоватый горизонт, по утрам резко вчерчиваются в нежно-розовый фон неба. На разбросанных среди полей и садов фермерских усадьбах провинции, в той ее части, что называют Романьей, царит совершенное безмолвие.

В восемь утра вдруг бьют часы на площади ближайшего городка, и звук этот деликатный, словно часы опасаются не только разбудить людей, которые рассердятся и подадут на них жалобу в гестуру, но и обидеть природу. Но фермеры, у которых в начале года меньше всего работы, все равно по привычке встают рано.

На дворе зима, но снега нигде не видно. Если смотреть солнечным днем на зеленые магнолии, разглядывать их мясистые блестящие листья, то можно подумать – весна, а может, и лето в разгаре.

В такие дни Энцо Фьоре сидит в гостиной на диване, напротив камина, почитывает «Равенну» или, засыпая, наблюдает за пируэтами Филиппино, круглый панцирь которого словно парит над полом, натыкаясь на предметы и вращаясь вокруг своей оси.

В один из таких дней в усадьбу прилетела похожая на голубя серая тортора. Она села на крышу нового дома и принялась громко торторить, словно сзывая обитателей округи для сообщения важной новости. И в ее голосе Энцо почему-то послышались интонации Анны.

Мама говорила, что эта птица приносит жару из Калабрии. Конечно, мама ошибалась. По наблюдениям Энцо, тортора приводит в усадьбу гостей. Вот перед появлением русского рабочего тоже прилетала эта горлица, с черными и сизыми пятнами-«зеркальцами» на шее. Сидела на магнолии и низко, глухо ворковала… «Безусловно, тортора приводит на ферму гостей, – думал Энцо. – И новую жизнь. Да-да, новую жизнь. Это несомненно».