Фотограф

Фотограф

Рассказ

1

 

Жека предложил фотосессию самой страшненькой девушке курса. А она отказалась.

Эта тема жужжала по углам факультета уже три пары подряд.

Жека старше всех на потоке, он восстановился на третий курс биологического факультета педвуза, отслужив в армии после скандального отчисления. Поговаривали, он тогда горячо отстаивал какую-то свободолюбивую идейку студсовета, столкнулся с бескомпромиссным завкафедрой, перешёл в споре на личности, за что и поплатился.

Подробностей никто не знал, это делало образ Жеки ещё более романтичным.

И теперь не было для девушек-биологов фигуры интереснее и притягательнее. Наблюдательницы висели на подоконниках гроздьями, когда Сафронов, припарковав черно-жёлтую «Хонду», снимал мотоциклетный шлем, старался пригладить растрепавшиеся тёмные пряди пятерней в спортивной перчатке и взлетал по лестнице – торопливый, весёлый, шумный. «А давайте!..» – поминутно слышали голос Жеки. Жизнь вокруг него закручивалась немыслимыми разноцветными спиралями, казалась интересной и удивительной.

Сегодня в рюкзаке у Сафронова уютно устроился новенький зеркальный «Canon 1000D». Едва метнувшись на скамейку в аудитории, Жека выхватил его на свет и жадно защёлкал кнопками – настраивал режим съёмки:

По пути в магазин заехал, прикупил себе аппарат…

Жеееень, а объектив у тебя какой? Хороший? Бокэ делает? – длинноногая одногруппница в сетчатых чулочках согнулась пополам, опираясь на стол. У нее была репутация местной модельной музы и пара коммерческих съёмок.

Не очень пока. «Китовый», – признался Жека.

А чегооо? – алый помадный ротик разочарованно округлился. У Сафронова же батя автомастерской владеет, мог бы отпрыску самый лучший объективчик подогнать, раз дитятко в креатив решило удариться.

Да пока не решил, что снимать буду. К этому сначала приноровлюсь, подумаю. Шедевры можно и на телефон штамповать, если умеючи, – подмигнул Сафронов темно-зелёным хитрым глазом.

Аааа… Ну ладно, обзаведёшься нормальной оптикой, зови меня на сьёмку, – протянула «модель».

Точно-точно, как-нибудь в другой раз. А сегодня я Аню приглашаю, – Сафронов кивнул в сторону маленькой круглолицей толстушки, что-то старательно записывающей в тетради. – Ааань! Пойдем прогуляемся сегодня. Ты свободна? Я тебя пофоткать хочу.

Девчонки вокруг расхохотались.

Давай, тренируйся пока на ней, учись, – томно закатывала глазки «модель».

Да пошёл ты нафиг, Сафронов, – резко ответила Аня, не отрываясь от своих записей. И Жека заметил, как мучительно заалели её уши под крупными кольцами кудрей.

 

2

 

На большой перемене он нашёл Аню в столовой. Она пробиралась от раздачи с подносом. Жека хотел галантно подхватить её ношу. Но девушка вцепилась в пластмассовые края так, что пальцы побелели:

Отвали!

Она добрела до столика у окна и села. В тарелке дымилась рисовая каша. В гранёном стакане переливался на солнце сладкий чай. Было видно, как у чёрного входа курят одногруппницы, как они хохочут в табачном дурмане. Аня почувствовала, как опять разгораются щёки и злобно уставилась на кашу. Каша подмигивала ей желтым масляным глазом.

Приятного аппетита, – тихо сказал присевший на соседний стул Жека. Аня ещё не слышала, чтобы его голос был таким осторожным и мягким. – А хочешь – можешь мне на башку эту тарелку надеть, если тебе легче станет, – он не улыбался.

Сафронов, уйди, а? По-хорошему, – Анин голос звучал уже не так решительно. – Уйди! – в беспомощном «и» дрожали слёзы.

Глупо получилось. Я совсем не это имел ввиду, когда звал тебя фоткаться…

Оправдываешься теперь?

Я не хотел обидеть. Я ещё когда фотик покупал, подумал, что хорошо бы сегодня тебя пофоткать где-нибудь в парке.

Врёшь, ты нашу красавицу хотел снимать. А она вдруг не согласилась.

Не, она не подходит. Её надо в студии, в жёстком свете, чтобы глаза резало от глянцевого великолепия…

Сафронов, сгинь отсюда уже, дай поесть спокойно. Мне стрёмно. Каша эта…

А чего каша? Классная. Я давно такую не ел. Как в детстве.

Да хорош, вы ж из сушной себе всякую дорогую дрянь таскаете. Ты кашу и не будешь есть, – усмехнулась девушка.

Буду! – Жека так забавно тряхнул головой, что Аня вдруг вручила ему ложку:

На, ешь! Посмотрим! – сама встала, чтобы принести ложку себе.

Ручейки топлёного масла заполняли вырытые траншеи. Каша исчезла почти мгновенно.

Сафронов едва успел сфотографировать, как пар над тарелкой растворяется в утреннем осеннем свете, похожем на тающее янтарное масло.

Потом он притащил на подносе каких-то салатов, блинчиков, булочек… Угощал девушку, пришлёпывал на место непокорно вылезавшую встроенную вспышку, восхищался, снимал всё вокруг. Острую, но беззащитную нежность салфеток в пластиковых стаканчиках. Пальцы кассирши, выбивавшие треск и чеки из допотопной кассы. Первокурсниц, которых рассмешило набранное на печатной машинке меню. Очередь с подносами в узком коридорчике, мелькание половников стряпух и рук, хватающих стаканы с чаем: «Вам первого положить? Так, котлету рыбную с картошкой… И пирожок с капустой. Следующий. Проходите, проходите».

Аня оттаяла, спокойно поглядывала на одногруппника, даже посмеивалась про себя.

Так пойдем после занятий фоткаться? – не сдавался Сафронов.

Нет.

Почему?

Я не люблю это. Плохо получаюсь и расстраиваюсь.

Обещаю, что не расстроишься.

Самоуверенный….

Есть немного…

Покажи завтра, какие фотки вообще у тебя получаются. И я решу. Может, соглашусь.

Жестокая, я ж только учусь!

А я и не хочу быть учебным материалом…

Они болтали и не замечали, как удивлённо на них поглядывает студенческая братия, отученная экранами телефонов от дружеских живых бесед.

 

3

 

На следующий день Жека был замечен на скамейке у корпуса с двумя одногруппницами. Они что-то рассматривали на экране его ноута, наклонялись, восклицали. Аня гадала поодаль: подойти – не подойти. Всё же свернула с дорожки и встала позади них. Облокотилась на дощатую облупившуюся спинку, любопытно вытянула шею, заглядывая Жеке через плечо.

Да, вчера он всё-таки нашёл себе моделей для съёмки – они убежали в парк, нырнули в его медовое осеннее золото. И вот теперь любовались остановленными вчерашними мгновениями. Героями кадра становились веснушки на носу, отблеск солнца на изящной серёжке, волосы, разметавшиеся в тёплом небе, глаза, в которых отражалась осень, пальчик с кремовым ноготком, приложенный к пухлым губам – тише, книга в руках, заложенная кленовым листом, каблучки-туфельки, перевернутые в зазеркалье луж. Детали были живы, колоритны, говорящи. Угловато-стеснительные девушки на снимках выглядели загадочно и притягательно, Жека поймал в кадр всё лучшее, что в них было – собрал по крупинкам образ-алмаз, в котором отразилась душа каждой девушки.

Цвета красивые… – Аня кашлянула и засмущалась.

Жека запрокинул голову и глянул на неё снизу вверх:

Да? А какие?

Осенняя палитра – бежевый, кофейный, шоколадный, пурпурный, медовый, шафрановый, – Аня увлеклась перечислением.

Я подумал, что твои медные косы как раз вписались бы… – совершенно непонятно, шутит он или говорит серьезно.

Девушки продолжали листать фотки, удивлялись и прыскали от неудержимого счастливого смеха.

Ну так как тебе мои снимки? Годятся? Достоин ли я сохранить для благодарных потомков твой прекрасный облик? Жека прищурил от солнца один глаз, заслонился ладонью и ждал ответа.

Аня вспыхнула:

Опять издеваешься? – и почти повернулась, чтобы уйти.

Зашуршало и грохнулось в траву яблоко.

Жека захлопнул ноут, сунул его в рюкзак и галантно раскланялся со своими моделями:

Буду счастлив запечатлеть вас ещё. Непременно. – и перепрыгнул через спинку скамейки к Ане. – Пойдём, до реки дойдём, ты сядешь на камешек и будешь совсем Алёнушка… А знаешь, зачем вообще нужно фотоискусство?

Аня сама не заметила, как уже шла с ним рядом и сухие листья, прилегшие на тропинку, хрупали под ногами:

Находить красоту и отражать её? Но во мне вовсе нет ни гармонии, ни меры – один хаос и беспредел – девушка сердито загребла и пнула охапку листвы.

Фотограф – как художник – выуживает из своего сознания образы и накладывает их на действительность. Помогает увидеть красоту там, где мы её обычно не замечаем. Не глазами надо смотреть, а сердцем. Непонятно, наверное… Сейчас… – Жека приземлился под деревом и снова включил ноут, – Вот, глянь. Что ты видишь?

Аня аккуратно опустилась рядом.

Стрельчатый, узорный лист неустойчив и лёгок на брусчатой мостовой – камни чередуются строго и точно, уверенно уходят в перспективу. Капли на капоте – много-много капель и у каждой капли – свой сверкающий огонек-фонарик. Лампа над подъездом поймана в железный каркас, но эта суровая кованая сетка не мешает мягкому свету заполнять собой окружающее пространство….

Жень, это не фотографии, а философские зарисовки…

Ты видишь тот подтекст, который можешь прочитать, потому что он уже есть в тебе. Это как общение душ. Я снимаю душой, а ты душой воспринимаешь. Красота в бесконечном множестве вокруг нас. А второй секрет я потом расскажу.

Когда?

Когда сфоткаю тебя в образе Аленушки, – Жека растянулся на траве и прицелился объективом на кроны деревьев, которые водили вокруг них хоровод, подбрасывали на макушках васильковое яркое небо и всё сжимали, сжимали кольцо. – Главное, найти единственно верный ракурс…

Осень пахнет высушенной на солнце листвой, влажным деревом, гвоздикой и скипидарно-тонко – яблоками.

Твой мир прекрасен, Жень. Он лучше, чем есть на самом деле…

 

4

 

Камень на берегу холодный, кажется, что он так и норовит вытянуть из тела теплоту. Ане неловко сидеть, её лицо то недовольно-обиженное, то застывает в маске пафосной страдалицы. Жека босиком, он подвернул до колен джинсы и стоит напротив неё в ледяной осенней воде – не шевелится, иначе пойдёт рябь и испортит кадр. Нет, не то, совсем не то. Те же косы, мягкий овал лица, цветастая юбочка, но образ напрочь разбивают гримасы позирования на камеру.

А ты так необыкновенно цвета перечисляла. Рисуешь сама? – интересуется Сафронов, уже не чувствующий ног.

Так, скетчиками иногда балуюсь…

А что рисуешь – животных, людей, вещи?

Глаза Ани начинают встревоженно метаться, пальцы теребят подол, она резко меняет тему:

А ты давно фотографией увлекаешься?

Я-то… – Жека думает, подбирает слова, но не перестаёт сосредоточенно следить за девушкой – караулит момент. – С детства. Меня привлекала ванная комната, когда в ней запирался отец, чтобы проявить плёнки. Горела фантастическая красная лампочка. Но притягивала не она, а невозможность до конца осознать фотографическое чудо. Отец развешивал сушить снимки меня вчерашнего – того меня, который ловил кота, рыдал, получив заслуженную царапину, смеялся, увидев, что отец целится «Зенитом»… Того меня, которого уже не было – я стал старше на день. А фотографии остались. Остановленные моменты, пойманное время. Мне было интересно, может ли тот я, который на снимке, думать, понимает ли, что остался, как гербарий, в мгновении навечно или просто увлечен котом… И мне всегда хотелось попробовать остановить время самому…

«Canon» щёлкнул, сохранив в памяти задумчиво-искреннее Анино лицо. Как хороша была девушка! Как удачно поймано настроение! А она, казалось, и вовсе забыла о съёмке, позировании и думала о мальчике, который верил в то, что может остановить время. Жека подлетел к ней совершенно счастливый – совал посмотреть снимок на дисплее фотоаппарата:

Ну, гляди же! Как офигенски вышло!

Она глянула, готовясь скептически хмыкнуть… И не смогла вернуться обратно в свой панцирь безразличия – снимок ошеломил и восхитил её. Загадочная и печальная красавица всматривалась в шёлковое покрывало реки, расшитое осенними листьями.

Жень… Это не я…

Ты, а кто ж? Моментального встроенного фотошопа пока не придумали. Снимок – отражение реальности.

В зеркале я обычно вижу другую реальность. Параллельную, похоже.

Зеркало готово оправдать твои ожидания. Оно не объективно. Люди не могут посмотреть на себя со стороны, только в зеркальный упор. А если видят снимающую их камеру, изо всех сил стараются выглядеть лучше, красивее, значимее, пыжатся, надевают маски. И от этого выходят искусственными, нелепыми статуями. Людей надо снимать, когда они не позируют, а живут. В те вдохновленные моменты они по-настоящему красивы. Понимаешь, Ань, каждый человек тогда красив. В этом и есть второй секрет фотографии. Люди всегда представляют себя гораздо хуже, чем есть на самом деле. Съёмка – это удовольствие, комплимент, сеанс позитивной психотерапии, утверждающий человека в мысли, что он хорош. Фотография должна дарить радость и лёгкость бытия… Верность взгляда, точность рук и… никакого мошенства, – Сафронов улыбался до ушей. И Аня улыбалась тоже. Сегодня она впервые за долгие годы нравилась самой себе.

 

5

 

Жека приехал домой затемно. Снова ни один фонарь в частном секторе не горел только окна домов, выглядывающие из-за заборов, бросали на дорогу жёлтые прямоугольники света. На отсветах чёрные, как в театре теней, профили виноградных лоз.

Окно Сафронова темнее чёрной дыры – он с недавнего времени жил один.

Жека закатил байк в гараж, захлопнул гулкую дверцу и затопал на крыльцо. Рюкзак – в угол. И Жекино окно затеплилось тоже.

Он почувствовал, как устал за этот день, когда глотнул горячего чая и открыл тетрадь – надо посмотреть вопросы к завтрашнему коллоквиуму. Да, точно, три года назад он уже к нему готовился… Вместе с Машей. Словно привет из другой эпохи. У девушки были глаза, как у оленёнка – добрые, доверчивые и немного растерянные, будто искали что-то, да никак не могли найти. Сколько Жека сделал портретов этих живых глаз – десять? Двадцать? Сотню? Но вот девушка вставала и тяжело шла, сильно раскачиваясь, – больное тело слушалось её плохо – и становилось мучительно в груди от такой несправедливости. У группы было тогда идиотское расписание – за время большой перемены нужно перебежать в другой корпус. Маша не успевала. Вся группа опаздывала вместе с ней. Их часто догоняла преподаватель. И тогда лекция начиналась прямо на улице, с яркими, наглядными примерами. Они не доходили до корпуса, оседали на лавочках в парке. Маша виновато вздыхала. Навстречу спешила группа, которой не нашлось аудитории на родном факультете из-за того, что она досталась курсу Жеки. Казалось, так просто – в расписании поменять местами два кабинета. Сафронов решил действовать и пришёл сначала в студсовет, потом – к заведующему кафедрой. Но неожиданно напоролся на сопротивление:

Группа из того корпуса меньше, и у нас есть для них маленькая аудитория. Вас мы не можем в неё посадить по нормативам. Поэтому для вас – большая лекционная в другом учебном корпусе. Прогулки на свежем воздухе ещё никому не повредили, – надменно растягивая слова, профессор поглядывал поверх очков на Жеку. Тот не сдавался:

Но у нас Маша. Она не может. Ей тяжела вся эта беготня.

Мы не обязаны подстраиваться под каждого. Понабрали немощных. Одни инвалиды и моральные, и физические. Педагог-инвалид – вот нонсенс! Эта ваша Маша все равно никогда по специальности работать не будет! Не может ходить на занятия, пусть сидит дома!

Сафронов тогда не сдержался. Глубоко задетый юноша наговорил профессору много лишнего в ответ. Профессор не простил. И припомнил обиду, когда в зимнюю сессию принимал у курса зачет по специальности. Жеке он зачёт не поставил и допуск к экзаменам не подписал. Сафронова отчислили с третьего курса.

Женечка, да как же так! – плакала мама, – мы никогда не жалели денег на твое образование. Такие надежды! Такие! А ты… Что теперь? Армия?

Авось, пронесет. Посидишь тихо весенний призыв, осенью обещают реформу не на два года, а на один пойдешь. Все путём. Потом восстановишься. Образуется, утешал сам себя отец.

Жека пылал от негодования:

Из-за этой учёной крысы я ещё дезертиром буду? Нифига! Завтра же сам пойду в военкомат! Попрошусь на Северный Кавказ! В разведку!..

Мама вцеплялась в него мёртвой хваткой. Отец хлопал дверью и уходил. Только бабушка стояла, скрестив на груди руки, будто молчаливое скорбное изваяние.

 

Рукописные строки в тетради путаются, сливаются. Чай совсем остыл. Жека уже не понимает, он – тот Жека, из прошлого, вспыльчивый и резкий борец за правду или не тот, а другой, который обо всём этом вспоминает. Маша, как говорили, встретила свою любовь на пятом курсе – бесцветного слабого паренька курсом младше. Заканчивала вуз беременная и счастливая, окружённая вниманием и поддержкой. Рассказывали, как трогательно муж оберегал её, открывал дверь, смотрел, чтобы не толкнули ненароком… Наверно, за этим она и пришла в вуз – чтобы обрести семейное счастье….

 

Маша в джинсовом широком комбинезоне, поддерживая живот, поднималась по ступенькам. На отполированных годами камнях – лепестки цветущих вишен… Весенний ветер свежий, пахнет пыльцой и прохладой с реки. А в горах – непролазная грязь и ручьи от подтаявшего наверху снега… Первоцветы голубыми чистыми лицами заглядывают в высокое небо. Вот бы сфоткать… Но почему-то невозможно пошевелиться. Жека дремлет, положив голову на руки.

 

6

 

В Красном армейском уголке углы тёмные-тёмные. В одном из них – старый комп с мутным, моргающим глазом-экраном, его монитор похож на исполинский перевёрнутый зуб, источенный кариесом. На нём рядовой Сафронов обрабатывает отснятый фотоматериал. Проговорился-таки однажды о своём любимом занятии.

Оооо! Отлично! Фотографы нам нужны! Техника имеется? – реагирует ротный.

Я на пленку до этого снимал, увлекался плёночной фотографией. А здесь как проявлять-печатать?

Нда… – офицер скребёт за ухом. Потом выносит решение – Чем хочешь снимай, но чтоб фотки были, какие я скажу. Усёк? Ты теперь боевой фотокорр, а не хипстер вшивый. Вот тебе армейский комп – зверь-машина. Интернету нет. Программы нужны – сам ищи. Вопросы есть, товарищ ротный фотограф? – грозно торчащие усы подсказывали, что утвердительно на этот вопрос отвечать нельзя. И бритый Жека печально выдохнул:

Никак нет…

 

Снимать пришлось на телефон. А приказы-задания казались невыполнимыми: «Кадр, как в тарелку накладывают густого мясного борща и солдаты с аппетитом едят». (Жидкий супчик с тремя картошинами и монеткой жира на бульоне на борщ не похож вовсе и служивые не в восторге от такой еды). «Кадр с теоретических занятий. Отделение заинтересованно слушает лектора. Конспектируют» (Две трети отделения спит. Задрёмывает сам лектор, читающий по книге что-то нудное и непонятное). «Марш-бросок. Бравые воины легко мчатся стрелой, обгоняя друг друга» (Краснорожие зомби с выпученными от усталости глазами, завершают свой скорбный путь, добитые тяжёлой жизнью). «Умные, слышишь, Сафронов, осознанные лица, на стрельбах». (Все смотрят на автоматы, как котята на пылесос). «Как маршируют на строевой. Чтобы как парад в Москве на День Победы». (Пьяная сороконожка цвета хаки заваливается на спину).

 

Кадры получались смазанными. Шариковая мышка не слушалась. Сослуживцы завидовали положению незадачливого фотографа и позировать не хотели. У Жеки не было ни минутки лишнего времени – либо по служебным надобностям, либо по фотографическим. А вместо отдыха – компания рыбьего глаза монитора.

Монитор увеличивается, растет, занимает собой всё видимое пространство, его моргание становится нестерпимым. На экране играет в сапера один из дедов – рыжий крепкий парень с красной бычьей шеей и со шрамом на крабистой руке. Щёлк-щёлк – осторожно – флажок предполагаемой мины. Не накосячить бы. Бамс! Взрыв. Жеке нужен комп, иначе снова не спать, обрабатывать. Деду пофиг. Новое поле, где коварные мины спрятаны под белыми квадратиками – попробуй, отыщи.

Сафронов удаляет все незамысловатые игрушки с компа. В небытие уходят пасьянсы и сапёр. Удары берцев Рыжего по рёбрам отзываются огненными всполохами. Бамс! Бамс! Снова и снова взрывается сапёр на заминированном поле. Жека защищает от ударов не голову, а мобилу в нагрудном кармашке…

 

7

 

Присягу завтра будешь снимать. Общее панорамное фото и фото индивидуальное – каждого сними, когда будет к присяге подходить

А выйти из строя можно?

Сделаешь пару шагов. Но не маячь – нажал на кнопку и вернулся. Я предупрежу.

Ясно. Права на ошибку нет. Каждый хочет отправить родным хорошее, чёткое фото. Но на мобиле фотик очень тормознутый, пока сообразит…. Эх… Приходится просчитывать заранее любую мелочь – ракурс, свет, композицию… Маршируют размытые, бесформенные зелёно-пятнистые фигуры с рельефным фаршем вместо лиц. Ряды на ряды. Ещё и ещё. Фотографический брак.

Жекин ужас прекращает старший сержант-комод Чайкин. Он договаривается с каждым. И все, выходя из строя для присяги, непременно поворачиваются в сторону Жеки и считают медленно до трех, замирая в мужественной и открытой позе.

Снимок на снимок ложатся одинаковые чёткие, выверенные кадры. Разлетаются письма родным. Много-много белых конвертов поднимается в небо, их раскидывает во все стороны ураганом от лопастей вертолета.

 

На этой вертушке Жека летит с боевой группой спецназа. Ему выдают цифровую мыльницу, огромный броник и каску. Группа летит фиксировать обнаруженный схрон боевиков. И пофоткаться на фоне снежных вершин

Из Владикавказского лета в горную морозь, мглу, туман и позднюю осень. Под ногами – опавшие листья, голые прутики небольших деревьев и кустов сплетаются в причудливую вязь, сплошь облепленную дождевыми каплями, они сверкают, как фианиты в безумной коричнево-красной плетёной природной диадеме. Между гибкими живыми ветками – может быть проволока смерти – заденешь её и улетишь по частям на небо. До неба рукой подать. Оно низко, перелетающий на более подходящую диспозицию, Ми-8 размешивает винтом облака, как гигантский миксер.

Жека боится задеть проволоку, боится, что может начаться бой, боится неизвестности и своей безоружности.

Не дрейфь, – толкает его в плечо Чайкин. – Твоё оружие – фотик. Вот и фоткай, что бы ни случилось. – И лыбится белозубо, беззлобно. Ему весело, он привык.

Группа разделяется. Молчаливые спецназовцы исчезают из Жекиного объектива, растворяются в сумерках и сырости дождливого горного дня. Руки заледенели так, что кнопку на фотоаппарате не нажать. Где-то слева стрекочут выстрелы – начинается и сразу заканчивается взрывом перестрелка.

Погасили, – комментирует Чайкин.

Жеку начинает бить озноб: «Если бой, то даже не отстреляться. Только фоткать. Почему-то, если смотреть в объектив, то немного размывается ощущение реальности и не так страшно».

Все сходятся в точку схрона.

Посиди туточки, за деревом, пока сапёры проверяют, – говорит Чайкин. Но Сафронов не слушает.

Он щёлкает кадр за кадром – документирует все находки – стволы, боеприпасы, наркота, консервы…

Командир группы указывает ему на место, где лежит труп ликвидированного боевика. Жека смотрит на красно-сизые ошмётки и фотографирует.

Теперь за каждый шаг отсчитываться надо, как сняли статус горячей точки, не то, что раньше, – вздыхает Чайкин.

 

Из тучи спускается вертушка. Её загружают и летят ещё выше: «Там солнышко и фоткаться хорошо». Ребята хотят общее фото на фоне заснеженных вершин и по-детски радуются. Хлопают Жеку по огромному бронику и каске.

Высаживаются на выступе, выстраиваются в одну линию, будто школьники, принимают героические позы, хохочут друг на друга. Жека снимает их с вертушки, потом расхрабрившись прыгает следом. От работающих винтов ничего не слышно. Шум впечатывается в фотографию, остаётся в ней навсегда. А фигуры спецназовцев начинают бледнеть, будто растворяются в воздухе один за другим. Жека пугается, что они спрыгнули вниз, но потом понимает, что дело не в этом. Остаются только два силуэта. Командира группы и Чайкина. Командир стоит, подбоченившись. Чайкин надвинул шапку на глаза и держит одной рукой свою СВД. Но вот и фигура Чайкина бледнеет. На фото остаётся только один.

Эй-эй! Чайкин живой! – кричит Жека, пытается открутить дисплей фотика назад, чтобы вернуть сослуживца. Но всё дело в том, что у дисплея не сенсорный экран… Сафронов просыпается от своего крика. И понимает, что всё тело затекло от неудобной позы сна. Потягивается, стаскивает одежду и плюхается в кровать. Он давно привык к подобным снам, не любит и не запоминает их.

 

8

 

Утром сон забылся, стал мутной водицей. Но в ней крошечным ускользающим головастиком кружила какая-то важная мысль. И Жеке всё не удавалось ухватить её за верткий хвостик. Пока варил кофе и жарил тосты – всё думал сосредоточенно и туго. И только выйдя на крыльцо с чашкой, вдруг почувствовал, что в голове прояснилось. Пар от горячего кофе подхватил ветерок, смешал с осенними запахами сада – увядающих хризантем и спелого, перезревшего винограда. Мысль вынырнула из недр предчувствий на безмятежную поверхность сознания, она оказалась настолько стремительной, что Жека выхватил из кармана телефон и стал записывать: «Надо сделать галерею портретов. Пусть это будут студенты нашего вуза. Оригинальные и прекрасные. Каждому интересно и радостно найти свой портрет на выставке и рассмотреть изображения друзей, с которыми учишься давно, но ни разу до этого не обращал пристального внимания на их увлечения, стиль жизни, особенности мировосприятия. Каждого надо запечатлеть в мире, в котором он живёт. И станет понятно, что мы по-разному смотрим на одни и те же вещи. А если говорим одинаковыми словами, то можем иметь ввиду совершенно разное.»

Вдохновлённый Жека заменил карту памяти в фотоаппарате и уже предвкушал, сколько любопытных образов он сможет сегодня поймать, как тропических бабочек.

 

9

 

Самые наблюдательные могли заметить, как Жека перед первой парой подловил у расписания вечно задёрганную заместительницу декана, отвёл к окошку и до самого звонка что-то увлеченно ей рассказывал. Стекла её очков благосклонно поблескивали, когда она кивала, соглашаясь. А потом пронёсся слух, что Сафронову разрешили подготовить выставку студенческих портретов. Девушки, завидев его с фотоаппаратом в начале коридора, бросались навстречу яркими мотыльками – он никому не отказывал, записывал, договаривался, старался запомнить имя. Снимки сыпались, как из рога изобилия, а декорациями стали стены родной альма матер: вот студентки в библиотеке ищут нужную книгу по грандиозному каталогу – панорама бесконечных ячеек, вот девушки в читальном зале выписывают что-то из справочников, вот девочка с длинной чёлкой, в короткой юбочке и вязаных гетрах позирует на фоне кирпичной стены. А вот студент в растянутой майке ловко подтягивается на турнике. Другой в широченных штанах крутит «копейку». Девушка в фенечках и длинной лоскутной юбке играет на малюсенькой гавайской гитаре. Юный поэт так увлеченно декламирует стихи, что не заметил, как ветер разметал вокруг его рукописи. Парень с дредами и в трёхцветном колпаке самозабвенно кружит на руках миниатюрную балерину в розовой пачке – его чёрные угольные косички разлетаются во все стороны. Строгая староста в твидовой клетчатой юбке внимательно заполняет журнал. Две подружки надувают огромные пузыри из жвачки – у одной он лопнул и облепил нос и щеки. Любитель видеоигр даже теперь не может расстаться с планшетом и замирает на широком подоконнике – на его толстовке красуется танк…

Жека забыл про еду и сон он фотографировал и редактировал, редактировал и фотографировал… Идея увлекла его и закружила в водовороте неотложных снимков и он не жалел себя для её реализации. После того, как Сафронова нашли спящим на сдвинутых столах в пустой аудитории, заместитель декана конфисковала у него фотоаппарат и вернула через неделю за это время он успел обработать все остальные снимки.

 

Дело подходило к концу. Было снято около ста портретов. И все, кому Жека показывал их, восхищались: какие искренние эмоции, как верно подмечен характер!

Ань, как ты думаешь, что в рюкзачке у этой девушки? – спрашивал Сафронов, показывая фото.

Аня всматривалась в пепельную блондинку в пышной юбке с оборками и хлопковых гольфах, а затем удовлетворённо похихикивала, разгадав:

Десять томов манги.

А какой сериал будет смотреть вечером вот эта леди? – Жека перелистывал следующий снимок, и Аня, увидев чёрную подводку, белую пудру и строгий костюм наравне с распущенными гладкими волосами, уверенно заявляла:

«Семейку Аддамс».

 

10

 

Наконец, Жеку пригласил для беседы ректор. Сафронов, давно жаждущий обговорить детали, побежал одухотворенный. Он просидел в приёмной около часа, прежде чем его впустили. Ректор растёкся тучным телом по поверхности стола и смотрел на студента неодобрительно:

Что ты там придумал?

Хочу устроить выставку портретов студентов нашего вуза! – отчеканил Жека

Слышал, – перебил его ректор. – А где? В актовом зале не дам дырки в стенах сверлить.

Не надо дырки. Всё демократично – верёвки, а на них за прищепки – фотографии. Я сам напечатаю всё, – Сафронов сделал рукой жест, будто бы вешает невидимое фото на невидимую веревочку.

Этого не будет. Я против самопиара и эгоистических акций. Не позволю под маской выставки провести акт самовосхваления, – отрезал ректор тоном, не терпящим возражения.

Надежды Жеки на выставку рухнули. Он понял, что доказывать и оправдываться бесполезно. Жека трёхлетней давности рвался из подсознания, чтобы наговорить поток ненужных и обидных слов. Но Жека сегодняшний был сильнее, поэтому он просто повернулся и вышел. Ничего не поделать, каждый человек судит по себе, у каждого – своя картина мира. Бескорыстного поступка ректор осознать и принять не смог. Выставке не суждено быть.

 

11

 

Жека спускался по сумрачной лестнице медленно. Шаг за шагом прощался с мыслью о выставке в стенах вуза. Кончики пальцев скользили по стене в декоративной колючей крошке – острые грани чужих сфер бытия. Снизу кто-то поднимался. Сафронов посторонился, пропуская, – и от резкого толчка в плечо врезалось несколько десятков крупинок. На Жеку смотрел злыми, прищуренными глазами незнакомый парень. «Вот бы сфоткать. Живая эмоция и какой контрастный свет»… Потом опомнился, что парень всё ещё оттирает его к стене, ждёт реакции и явно не просто так:

Ты чё?

Ничё, – пробасил парень и надавил сильнее.

А ты кто? – Жека чуть сместился вбок, царапая куртку о стену, придержал собеседника – тот чуть не свалился со ступенек, когда сменилась точка опоры. – Пойдём на улице поговорим.

Парень буркнул что-то матерное, он этого от Жеки и ждал. Они вместе спустились вниз и отошли во дворы, за магазин. Больше в глаза Сафронову парень не смотрел. Но если бы его злость стала зримой, то пылала бы вокруг багровым кольцом.

Из тени дерева под свет фонаря вышел ещё один – в кожанке.

В чём проблема-то? – спросил Жека. У него самого не было ни страха, ни азарта. Ни интереса. Наверное, он слишком устал в последнее время. Мозг механически оценивал схему освещения, подсказывал нужные настройки и выгодный ракурс. Жека снял рюкзак и бережно поставил на газон, в сторонку – не побилась бы техника.

Первый парень снова выплюнул матерную фразу и ударил. Сафронов блокировал. Они сцепились и упали на асфальт. «Сейчас второй по башке чем-нибудь приложит и привет» обнаружилась вдруг мысль. Но наблюдатель просто стоял в стороне, даже пока не приближался. Оттолкнулись друг от друга и снова сцепились. Соперник был выше, и руки у него подлиннее. Жеку от разбитого носа спасала реакция и армейский опыт. В вечернем электрическом свете блестели лужи, куртки и злые глаза, белели лица. В какой-то момент все мысли исчезли. Осталась память тела. Это принесло ощущение свободы и было неожиданно приятно. Жека с удивлением понял, что поймал соперника в ненадёжный, но все же захват. И попросил участливо:

Объясни хоть чё-нибудь…

Дуэль… Эта… – прохрипел тот с усилием и вывернулся.

Жека отпустил. Сел спиной к магазинной стене и истерично захохотал, размазывая по лицу пот со лба:

Чем же я тебе не угодил?

Своим существованием, – парень поднялся и стал отряхивать грязь с куртки. Второй подошёл и заметил:

Это я его поймал на слове, что он уже прекратит бухтеть и просто пойдёт и набьёт тебе рожу.

Да, блин, за что же? – недоумевал Сафронов и продолжал хохотать.

А тем, что ты такой мажор! Чего ни захочешь, всё папенька купит! На байке гоняешь, понты кидаешь. А теперь ещё и девушку мою фоткал. А она… Она! Даже мне это не разрешала! – парень говорил и сам всё больше понимал абсурдность ситуации.

Жека хохотал. Посмеивался секундант. Парень подошёл к сидящему Сафронову, замахнулся, чтобы пнуть, но не ударил. И обречённо опустился рядом:

И выставку замутил. Все девки пищат от восторгов – ах! ах! Женечка! Бесит! – он сплюнул. – Я и ректору про тебя рассказал, какой ты мажор.

Ну ладно. Теперь-то вы получили удовлетворение, сударь? – Жека похлопал его по плечу, тяжело поднялся, накинул рюкзак и, прихрамывая, пошёл к байку.

Дуэлянт смотрел, как разбивается в пёстрых от опавшей листвы лужах свет фонаря. Молчал.

 

12

 

А выставка состоялась. В виртуальном пространстве. Там как раз найдётся место любым взглядам. Жекина смысловая группа под названием «Лица» стала популярной. Её известность выплеснулась далеко за рамки небольшого вуза. Сафронов выложил в сообществе все портреты. И едва успевал отвечать на сообщения тех, кто хотел заказать у него фотосессию. Не случайно его работы так и тянули к себе – ими любовались, их обсуждали, над ними спорили. В каждом лице – отблеск неведомого мира, в котором живёт этот человек. Слабый пунктир дальнейшей судьбы.

И только Жекиного портрета не было среди живого многоголосия. Ни одного, даже самого малюсенького. С его аватарки залихватски поглядывал бандитским глазом рыжий кот.

г. Рыбинск