Журнальный мир

Вячеслав Емшанов – мой однополчанин. Вернее, это я – его однополчанин, потому что пришел в 398-й отдельный вертолетный полк осенью 1985 года лейтенантом-двухгодичником сразу по окончании авиационного института. А через месяц в полк вернулся из своей первой афганской командировки в Кандагар капитан Емшанов – кадровый офицер, военный летчик, командир военно-транспортного вертолета Ми-8. Через год я ушел в свой Афганистан – в Шинданд, а капитан Емшанов отправился в Чернобыль, но сразу после чернобыльской командировки снова прибыл на ту войну, теперь в Джелалабад. «Афганцы» знают, что такое Кандагар и Джелалабад, – какое там было пекло, и в климатическом, и в военном смыслах. И в то же время это была ежедневная тяжелая работа. Спустя годы, уже выйдя в отставку, майор Емшанов напишет об этой работе просто, без пафоса, в лучших традициях военной мемуарной прозы.

К 30-летию со дня вывода Ограниченного контингента советских войск из Афганистана наш журнал публикует, пусть и в сокращении, эти записки военного вертолетчика, – и я не могу пожелать читателям приятного чтения, потому что автор этих записок покажет вам настоящую войну.

Игорь Фролов,

старший лейтенант запаса,

борттехник, воздушный стрелок вертолета Ми-8 (1985–1987 гг.)

Военная эстафета

В конце февраля 1984 года в наш 398-й вертолетный полк, расквартированный в поселке Магдагачи Амурской области, привезли «эстафетные палочки». Так называлась программа подготовки и замены в Афганистане летного состава – «Эстафета». На этот раз требовалась эскадрилья Ми-8 количеством в 22 экипажа. Начали утрясать списки. Основу составила наша 1-я вертолетная эскадрилья во главе с подполковником Устиновым Сергеем Афанасьевичем. Как всегда, кто-то заболел, кто-то не смог, кого-то не успели ввести в строй, так что не обошлось без участия летчиков 2-й эскадрильи (уже воевавших в Афгане). Март – апрель прошел в полетах. Нас – молодых пилотов – ускоренно «подтягивали» до уровня готовности к боевым действиям днем в сложных метеоусловиях и ночью – в простых, одиночно и в составе пар. В мае всех отправили в отпуск. Собрались все к началу июля. Нас расписали по экипажам, парам, звеньям. Я был назначен ведомым к капитану Юрию Михайловичу Наумову, в звено к капитану Александру Николаевичу Шипунову. Числа десятого июля мы погрузились в самолет и полетели переучиваться всей эскадрильей в г. Торжок на новую боевую технику – Ми-8МТ. Две недели теории, по часу дали подлетнуть. Кабина совсем другая, новая электроарматура, новое оружие, новый высотомер, ДИСС-15 (Доплеровский измеритель скорости, сноса), хвостовой винт тянущий. Машина значительно мощнее, приемистость (время выхода двигателей с режима полетного малого газа на взлетный) с 15 сек. на Ми-8МТ уменьшили до 9 сек. Только некоторое впечатление дубоватости ручки управления (видимо, жестковатые загрузочные пружины).

1979. Довольный жизнью курсант 2-го курса

Вернулись из Торжка в Магдагачи. Короткие сборы на войну, и пятнадцатого августа весь полк построили на полосе, вынесли знамя. Было уже прохладно, по утрам +4. Все были в кителях. Командир полка пожелал боевых успехов и «живыми и здоровыми вернуться на родную Магдагачинскую землю».

Мелькнула под крылом Амурская область. Ил-76 везет нас в Узбекистан. К вечеру следующего дня сели на аэродроме Ханабад г. Карши. Сухой зной. +40 С. С крыльев капает конденсат. В воздухе висит пыльная дымка. День кажется желтоватым. Ночевка в казарме, на полу. Ночь душная. Аппетит пропал.

Утром нас перевезли вертолетами на аэродром Каган (пригород Бухары). Разместили кого-где. Я дня три прожил в учебном классе среди наглядных пособий гидро-, противопожарных, топливных и других систем. Здесь нам прочитали множество лекций о районе будущего пребывания, дали сделать несколько полетов – на горную площадку, в зону и т.п. Только я ничегошеньки не понял. Инструктор с местного полка вцепился в управление с прикриком «давай-давай, время, план». Только я собирался что-нибудь сделать сам – вертолет или уже валился вниз, или лежал в глубоком вираже (это инструктор гнал программу). Ребят поспрашивал – у всех так. Решили – ладно, на месте как-нибудь сориентируемся.

В Бухаре встретили День авиации. Хочешь – не хочешь, выходной. Поехали, посмотрели старый город, медресе, крепость. Ничего особенного. Та же жара, пыльная глина, орудия пыток – не восхищает.

Через неделю после Бухары перевезли в Чирчик показать нам горный полигон. Красивый город Чирчик – везде зелень, арыки, прохлада. Полигон не помню. Поднялись куда-то под облака, вышли на боевой курс. Инструктор кричит: «Видишь?» Я – «Нет!», – «Видишь?» – «Нет!» – «Стреляй быстрей, сейчас проскочим!» Стрельнул. Куда улетела, не видел. Ладно, и с этим придется «на месте».

27 августа поднялись в 4.00, быстренько поели, собрались и поехали в Тузель проходить таможню и грузиться в самолет. Закрылась рампа – прощай, Родина!

Через два часа наш Ил-76 начал снижение в Кандагаре. Наконец – тишина. Открывают рампу. В лица дохнуло, как из духовки. Нас встречают, аж подпрыгивая от счастья, ребята, которых мы меняем. Среди встречающих наши магдагачинцы – Серега Захаров, Толя Гуртов, маленький, черный, как чертенок, Саня Томах, Вячеслав Чадаев… Приехал и командир полка полковник Горшков Вадим Григорьевич. Среднего роста, с копной сильно седых волос, с властным голосом и жестом, он произвел впечатление… Кратко обрисовал нам ситуацию. Мол, сейчас полк участвует в очередной операции, все расскажем и научим, а пока – устраивайтесь.

Место работы

280-й отдельный вертолетный полк с первых дней войны – в Афгане. С января 1980 года. 4 эскадрильи. Первые две Ми-6 (контейнеры), третья (наша) Ми-8 (пчелы), четвертая Ми-24 (шмели). Кроме того, вместе с нами базировались две-три эскадрильи ударных самолетов. Сначала это были Миг-23 (грифы) и Су-17 (стрижи) – истребители-бомбардировщики. После добавились еще и Су-25 (грачи) штурмовики.

Аэродром был хорош. ВПП (взлетно-посадочная полоса) – 80х3300 м, асфальтно-битумная, очень ровная, с широкими рулежками, сточными канавами – американцы сделали на совесть.

Наш городок находился километрах в 2-3 от летного поля и стоянок. Кроме нашего городка, были городок мотострелковой бригады, госпиталь, гауптвахта, прокуратура, банк, виллы афганских советников, авиационный афганский полк. Оба военных городка огорожены «колючкой» и охранялись, аэродром – тоже. Кроме того, все это было заключено в один огромный круг обороны с электрозащитой, минными полями и через 200-300 метров блокпостами. Изнутри авиабаза прикрывалась артиллерийскими батареями и батареями залпового огня «Град» и «Ураган». Ну а защита сверху ложилась на авиацию, на «пчел» и «шмелей».

В сам город Кандагар мы никогда не ездили, кстати, он находился в 25-30 км к западу от нас, за горушками. О его красотах сказать ничего не могу. Знаю только, что основан он был, как и Кабул и Герат, еще Александром Македонским. Город делит надвое горная гряда. Через город течет река Аргандаб, сливаясь ниже с речкой Дари. Для реки Аргандаб в скале пробит туннель. Речки эти питают всю окрестную зелень – виноградники, поля, деревья, окраинную кишлачную зону. Зона эта и есть так называемая «Кандагарская зеленка». Именно там, в кишлаках Талукан, Зангабад и др., душманы скапливали оружие, переправленное через пустыню, готовили кадры и упорно нам сопротивлялись.

Кстати, о пустыне. К югу от Кандагара шириной километров 150-180 и глубиной 200 км и далее в Пакистан уходит пустыня Регистан – огромное красное песчаное море. Высота барханов достигает 10-этажного дома и выше.

Это тоже поле нашей деятельности, причем активной. Границы между Афганистаном и Пакистаном в пустыне существуют лишь на картах. Душманы наладили снабжение через пустыню с помощью караванов и на машинах. Основная «лошадка» – иранский «Симург». Легковая кабина на два-три человека, сзади кузов на 1,5-2 тонны, высокий клиренс и большие, как у Джипа, колеса. За сиденьем водителя устанавливался бак для увеличения дальности, а в кузове – обычно пулемет ДШК (Дегтярев-Шпагин крупнокалиберный – 12,7 мм) на треноге.

1982. Магдагачи, борт №22, с Ваней Смыковым

Большей части машин удавалось за ночь проскочить пустыню, но находились «торопливые» с вечера и «опаздывающие» с утра – эти в основном и были нашей «добычей». По всей пустыне валялись сгоревшие машины.

Ежедневно наша ударная авиация наносила 2, 3, 4 бомбо-штурмовых удара по бандформированиям, расположенным до 250 км от Кандагара – как на равнине, так и в горах. На нас (нашу эскадрилью) возлагалась задача по ПСО – поисково-спасательное обеспечение этих ударов и фотографирование результатов. Пара вертолетов обычно вылетала за час, час + 20 минут до назначенного времени удара. Если ставилась задача, ведущий подсаживался к нашим агентурщикам, брали на борт предателя с переводчиком. Предатель показывал пальчиком – какой дом бомбить, штурман сбрасывал САБ (светящаяся авиабомба) без парашютов. САБ горел на земле белым дымным факелом. Через минуту после сброса САБ пара вертолетов уже была в 3-5 км в стороне, а на факел САБа истребители-бомбардировщики валили бомбы. Минут через 10-15, если все целы, ведомый с большим фотоаппаратом на створках шел и снимал результаты удара. Ну а если кого-нибудь из истребителей сбивали – обязанностью пары Ми-8 было вытащить сбитый экипаж. Слава Богу, это случалось не часто.

Кроме того, круглосуточно на аэродроме дежурила пара Ми-8 – поисково-спасательное обеспечение и звено Ми-24 – как средство немедленной огневой поддержки. Рядом с модулем дежурных сил зачем-то постоянно дежурил танк Т-62 с экипажем.

Все это и многое другое мы быстренько изучили, пока меняли ребят. Через 5 или 6 дней они погрузились в самолет и отбыли домой. А мы остались выполнять задачи и жить в Афганистане.

О людях и о жизни

Быт был скромен, но функционален. Жили мы в фанерных модулях, привезенных из Союза. В комнатах по 4–6 человек. В нашей жило 6 человек. Две двухъярусные койки и две «одиночки». На окнах, на дверях – трофейные занавески. Антресоли для чемоданов, шкафчики для посуды, канцелярский стол, пара тумбочек, четыре стула. На полу в нашей комнате лежал линолеум. Основной источник жизни был, конечно же, кондиционер БК-1500. Мы его регулярно чистили, и он нас ни разу не подвел. Когда на улице было +47 С, в комнате было как в погребе (+19 С). Кто понимает – оценит, как приятно было «проболтавшись» целый день на жаре, уснуть ночью под одеялом.

Старший летчик (мой ведущий) капитан Наумов Юрий Михайлович носил кличку «Дед», хотя было ему тогда 29 лет. Был он 182 см роста, очень сильный (кандидат в мастера спорта по классической борьбе и по боксу). Характер он имел жесткий и спросить умел и с себя, и с подчиненных, но при этом был лишен высокомерия и барства. Юра отлично рисовал. В комнате он сразу красиво оформил график дежурства и уборки помещения – против каждой фамилии шел длинный ряд разделенных по диагонали клеток. Здесь же висел красный карандаш. Юра тут же взял тряпку и вымыл пол в комнате, а потом закрасил первый треугольничек. Доступно и демократично – все будут видеть, у кого меньше треугольничков, того и очередь. При этом Юра изрек известную с детства истину – «Чистота – залог здоровья». И ведь в комнате никто не заболел желтухой. На столе у нас никогда не валялась грязная посуда. Даже после нечастых пирушек, когда еще лень вставать, еще идет разговор, Юра первый вставал и молча начинал убираться. Тут уж рассиживаться было неудобно. В комнате всегда было сто грамм водки для гостей, кусок сала, консервы и сухари. Все праздники в комнате отмечались семейно.

Юра не был весельчаком, много не говорил, не любил пустозвонства, взгляд его был тяжелым, некоторые его побаивались. К 1984 году Наумов уже имел за плечами год работы в Кабуле ведомым у Сурцукова (ныне генерал-лейтенант авиации) и орден «Красной Звезды». Летал Наумов осмотрительно, но перед инструкциями не преклонялся, перешагивал через них при необходимости, не задумываясь, о ведомом он всегда заботился, особенно пока я не освоился. Но по мелочам не опекал.

Подполковник Наумов погиб через 15 лет, в 1999 году, во «вторую Чеченскую», будучи уже Героем России и кавалером пяти боевых орденов. Сгорел в вертолете после посадки в Ботлихском районе Дагестана – в вертолет влетел ПТУР (противотанковый управляемый снаряд).

Летчик-штурман Наумова – старший лейтенант Олег Тараненко, симпатичный, улыбчивый украинец, неконфликтный товарищ и грамотный штурман.

Мой летчик-штурман – лейтенант Анвар Сибагатулин, высокий, худой, желтолицый татарин с Термеза. Анвар отлично знал узбекский язык и временами был у нас за переводчика. Наша с ним подготовка оставляла желать лучшего, и мы оба учились. Взаимопонимание в экипаже тоже пришло не сразу, но через определенное время мы «притерлись» друг к другу и работали весьма слаженно.

Кроме нас четверых, в комнате жили два бортовых техника. Прапорщик Игорь Тугаринов – рыжий детина, родом из Белоруссии, Игорь отличался безалаберностью в быту, больше всех подвергался критике Наумова. Эксплуатировать Игорю досталось вертолет № 05. Этот вертолет имел собственную историю.

Когда экипаж в составе Хозяинова, Мельникова и Карпюка начал запускать двигатель на площадке где-то в горах – в лебедку прямо над входной дверью попал снаряд из безоткатки. Командира Василия Хозяинова слегка царапнуло сверху по черепу, борттехник Тарас Карпюк в это время пятился задом из пилотской кабины и ему осколки попали в ягодицы. Досадное вышло ранение – ни себе посмотреть, ни людям показать. Дыра в фюзеляже была 50х50 см. Усилиями техников все электрожгуты спаяли, на пробоину наложили огромную заплату. Вертолет благополучно пролетал с нами весь год и погиб уже при наших заменщиках.

Шестой житель комнаты – старший лейтенант Володя Бойко, невысокий брюнет с ворчливым характером и «детским» размером фуражки – 53. По штатному расписанию он числился у меня в экипаже, но с ним мне в Афгане летать не пришлось. Дело в том, что вертолеты в эскадрилье были разные – процентов 60 были старые, изношенные Ми-8Т (или «тэшки») и 40 % были относительно новые Ми-8МТ (или «эмтэшки»). Поскольку ведущий обычно сам садился на ограниченные, пыльные площадки, чтобы забрать раненого, высадить начальство, и вообще он выполнял основную работу, то обычно летал на «эмтэшке», ведомому давали что оставалось, ну и с учетом выполняемой задачи, конечно. Чаще всего это была «тэшка». Хотя у Виктора Теселкина, например, (борттехника) б № 39, была отличная, сильная, мягкая в управлении «тэшка».

1984. Старший лейтенант Емшанов

В сентябре нам пригнали четыре новых – еще краска не просохла – «эмтэшек». С протектированными и заполненными пенополиуретановыми кубиками (заполнитель, предотвращающий взрыв бака и повышающий живучесть вертолета) баками. Володю Бойко назначили на б № 56. Если нам в пару назначали этот вертолет, то на нем летал ведущий.

Еще о быте. В каждой эскадрилье была построена своя баня. У нас была баня с бассейном, парилкой, душевой и прачечной. Специально выделены были прапорщик и два солдата обслуживать баню. Два раза в неделю, по средам и субботам, работала парная. Топилась баня керосином (на это мы не жалели). Температура была в парной 140–150 С. Чтобы сесть на полок, с собой брали специальные сидения из слоеной фанеры. Веники были эвкалиптовые – этого добра у нас много росло под окнами модуля. Душевая работала каждый день. То есть вечером смыть с себя грязь и пот имел возможность каждый. Но парная была у нас вроде праздников и выходных. И если мы мотались по Афгану с ночевками на чужих аэродромах, к парной всеми правдами и неправдами стремились попасть домой.

Через несколько дней после нашего прилета все задачи стали полностью «наши». Надо было работать. Командир звена Шипунов Александр Николаевич слетал со мной на правом сиденье в Калат. После полета еще уточнил: «Справишься?» И дал добро на самостоятельную работу. Несколько слов о Шипунове. Своего рода, Александр Николаевич был один у нас такой. Практически непьющий, педантично исполняющий все приказы и наставления. Шипунов никогда не загорал, шляпу-панаму носил с шиком, как мушкетер. К своим обязанностям относился добросовестно, я бы сказал – ответственно и мог замучить до невозможности, очень вежливо требуя какую-нибудь запись в тетрадке. Летчиком Шипунов был опытным и отважным. В 1982-м во время высадки десанта в Панджшерском ущелье в кабине у Шипунова взорвалось три зенитных снаряда, он получил более 70 (!) осколков, кровь с лица брызнула на приборную доску. Недрогнувшей рукой Шипунов привел вертолет на аэродром. И в дальнейшем, в сложной и опасной обстановке Александр Николаевич действовал исключительно мужественно.

Ведомым у Шипунова был пензенский татарин Мигдят Рустямович Матурин. Он был похож на абрека. Худой, жилистый, с большой лысеющей шишковатой головой. Крючковатый нос и пронзительные голубые глаза. К этому можно добавить Митькину манеру гортанно говорить, и образ «свирепого кавказца» готов. На самом деле Митька (как мы его ласково звали) был добрейшей души человек и всеобщий любимец.

Первые боевые

В начале сентября мы парой заступили дежурить в ПСО на аэродроме. В первую же ночь в 2.00 нас подняли на «первый батальон» за раненым. Первый батальон нашей мотострелковой бригады располагался по другую сторону (к западу) от Кандагара в степи. Вертолетная площадка там была маленькая – 70х70 м.

После взлета я отстал от ведущего. И машина была слабее, и ориентироваться пришлось непривычно – три строевых огонька сверху на хвостовой балке у ведущего (летали мы полностью без огней). Догнал ведущего только над площадкой первого батальона. Юра уже забрал раненого и взлетал. На этот раз я постарался не отстать и держался рядом до самого аэродрома. На аэродроме снова конфуз – упустил контроль над скоростью. После ближнего привода выяснилось, что скорость около 200 км/ч. Благо, мы были без огней, и никто не видел, как я «загнул» вираж над торцом полосы, чтоб плавно загасить скорость. Моих красных от стыда щек тоже никто не видел.

Днем также выяснилось, что у меня не очень со взлетами и посадками по-самолетному. Хорошо, что взлетная полоса была 80 м шириной – первые посадки получались слегка «по диагонали».

Примерно в эти же дни состоялась наша первая встреча с противником. Был такой вид боевых действий – в течение дня парой, под прикрытием пары Ми-24, погрузив по десять спецназовцев, мы носились на высоте 10–15 метров по путям вероятного движения душманских караванов или автомашин. В тот вечер мы ушли далеко на юг в пустыню – к пакистанской границе. В воздухе висела густая пыльная мгла. Видимость всего 1,5–2 км. На душманскую машину мы выскочили неожиданно. Я увидел, как от ведущего вертолета пошла в сторону машины пулеметная трасса. Но, видимо, Вася Голец (борттехник ведущего) торопился – в машину не попал. Юра сразу же отвернул в сторону, давая возможность стрелять мне и «двадцатьчетверкам». От волнения я, не проверив прицела и не предупредив экипаж, быстренько поймал машину в прицел и надавил на кнопку пуска ракет – вылетело их 32 штуки. Ну и, конечно, мимо. Дело в том, что днем мы летали на высотах 4,5 км и пытались стрелять с пикирования. На прицеле так и осталось стоять 80 тысячных. На предельно малых высотах же следует ставить 40 тысячных – практически стрельба прямой наводкой. Я этого не учел, и все мои ракеты образовали длинную «аллею» разрывов далеко с перелетом. Мало того, сидевший за пулеметом Витя Теселкин о чем-то задумался, а от моего залпа испуганно подпрыгнул и не успел ни прицелиться, ни пострелять. Я тут же отвернул вправо, вслед за ведущим. С любопытством высунув голову из-за бронеплиты, смотрел, как духи (на местном жаргоне так называли душманов) бегут от машины и головой вперед прыгают в песок. А вокруг них густо вскидываются фонтаны – шедшая в прикрытии «двадцатьчетверка» бьет из крупнокалиберного скорострельного пулемета. Пристроился к ведущему. Успели сделать несколько виражей, пока Ми-24 перемешивали духов с песком. Никакой вражды к противнику я тогда не испытывал.

Несколько раз слетали на обеспечение бомбо-штурмовых ударов истребителей. Набираем высоту, занимаю дистанцию 300*200 (обычно в правом пеленге – строй уступом вправо) и настраиваюсь на долгий (потому что скорость 150–160 км) однообразный полет. Будто висишь в воздухе, внизу голые, безлесые горы, изрезанные оврагами, такие же пустые долины – лунный пейзаж.

Первые трудности, первые радости

Режим работы в эскадрилье был поставлен, на мой взгляд, очень разумно. В 18.00 на общем построении всей эскадрильи ставилась задача парам на завтра. Например: паре Огородникова – обеспечение БШУ, паре Асташкина – перевозка в Лашкаргах, паре Гула – дежурство в ПСО на аэродроме, паре Наумова – по вызову, паре Коваля – выходной. Отдыхающих никто не трогал – можешь хоть с утра водку начать пить – твое дело, только по городку не бегай, не «светись».

Мы обычно использовали выходной с утра на постирушки, пока белье сохнет – позагорать, потом обед и спать, спать. Обычно рабочий день начинался с 4.00 утра. До двенадцати «успевали» налетать 4–6 часов. Все время ходили невыспавшиеся.

Наши техники с утра грузились в ЗИЛок и на весь день на аэродром. С утра, как рабочие муравьи, они возились на стоянке. Зарядить, заправить, обслужить прилетающие вертолеты, плановые и внеплановые замены агрегатов, и все это при +47 С. Для иллюстрации – бригада из нескольких человек за одну ночь произвела замену двух двигателей и главного редуктора на вертолете. Утром этот вертолет облетали, после обеда – на задание. Дома – в Союзе – подобную замену производили за три недели.

Руководил инженерно-авиационной службой (ИАС) в эскадрилье капитан Горовенко Владимир Васильевич. Невысокого роста, интеллигентной внешности – в очках, которые вечно запотевали и он их вечно протирал. Горовенко носился по стоянке как заводной. Жена передавала ему из дома запасные ботинки – за два месяца он изнашивал обувь до дыр.

В плане физической работы больше всего доставалось группе вооружения (или, как мы их звали, «агрессорам»). Во главе стоял старший лейтенант Владимир Соловьев. У него работали высокие парни – литовцы. По-моему, среди солдат у нас только их наградили боевыми медалями. После каждого вылета на каждый вертолет порой приходилось по восемь ящиков снарядов С-5, нужно было подвесить бомбы, принести несколько коробок с пулеметными лентами, зарядить кассеты с тепловыми ловушками. Кроме того, на них лежало обслуживание всего этого бортового оружия – чистка, смазка, ремонт. В общем, чтобы мы могли летать, выполнять боевые задачи, на нас работал огромный коллектив. Я не говорю о том, что все: бомбы, топливо, продукты – доставлялось в Кандагар автоколоннами, тяжким трудом, порой ценой человеческих жизней.

17 сентября мы обеспечивали удары истребителей. Под вечер удар был на западе, в районе Гиришка, по кишлакам в долине реки Гильменд. Мне для чего-то подвесили две ОФАБ-100 (стокилограммовые фугаски). После бомбежки истребителей мы тоже зашли на цель. Анвар долго смотрел в бомбоприцел, потом нажал «сброс». Я выглянул в блистер – бомба висит на месте, а вот блока с ракетами как не бывало. В чем причина – было неясно – выключили оружие и повезли бомбы домой (потом, конечно, разобрались – штурман просто перепутал на табло варианты).

Сергей Афанасьевич предложил мне назавтра отдохнуть, не летать (видимо, докладывал я слишком эмоционально).

1985. Полёт вертолётной «спарки»

На другой день все мои улетели, даже Анвар. Лежу на кровати. Заходит комсорг – старший лейтенант Владимир Онищенко. «Иди, – говорит, – в клубной палатке сейчас комсомольский актив полка будет, а наших никого – все разлетелись». Пришел, сел на скамейку, Володя рядом. «Иди, – говорит, – я тебя в президиум записал, посиди». Сел в президиуме, скучаю, жду, когда все это кончится. Рядом оказался комсорг полка. «Слушай, – говорит, – зачти проект постановления. Только он бывший в употреблении, тут читай, тут не читай…»

Дошла очередь до зачтения проекта постановления. Начал читать и вдруг на середине изнутри меня попер хохот. Причину понять трудно, то ли по ассоциации с известной репризой Хазанова, то ли еще чего, не знаю, но смех из меня так и лезет. Давился я, давился и, не дочитав полстраницы, в голос «заржал». В палатке тишина. Поднялся начальник ТЭЧ, майор. «Что, – спрашивает, – вы там нашли смешного, товарищ старший лейтенант?» Что тут скажешь? Что-то пролепетал. Вдруг звериный рык командира полка:

– Это чей?

Комэска встает:

– Мой.

– Он у тебя кто?

– Командир вертолета…

– Снять его с должности к такой-то матери!

Собрание закрыли, со мной разговаривать не стали. Первые пятнадцать минут я по инерции еще улыбался, потом стало не до смеха.

От полетов отстранили. Очень переживал. Два дня лежал лицом к стенке. Ну что за невезуха! Попасть на войну и слететь с должности за смех на комсомольском собрании! Все не как у людей!

Выручил Юра Наумов. Достал водку и говорит – хлебни, легче станет. Начали с водки, потом в ход пошла брага, потом мне было так худо… На третий день действительно полегчало. «Куда, – думаю, – война от меня денется. Найдут, наверное, и мне применение». Стал ходить в наряды – дежурным по полку, начальником патруля, дежурным по эскадрилье.

В конце сентября началась крупная операция в Панджшерском ущелье. Большая группа Ми-8 и Ми-24 с нашего полка во главе с командиром улетела туда воевать. Улетел и комэска. Хожу, жду решения своей судьбы. А тут мама прислала радиограмму. 1 октября у меня родился сын. Достал 4 бутылки водки – обмыли.

Через две недели все вернулись. Слава Богу, без потерь. Хожу за Устиновым. Наконец комэска пообещал поговорить с командиром. На построении вечером прозвучало: «Пара Наумов-Емшанов утром с Ми-6 на Шинданд». Чуть не прыгал от счастья.

Первые потери

Наши Ми-6 работали где угодно, только не дома. В основном возили грузы с Кабула на Бамиан, Газни, Гардез и с Шинданда на Чагчаран (в центр горного Афганистана). В сентябре – октябре два наших Ми-6 были сбиты под Кабулом ракетами ПЗРК (переносной зенитно-ракетный комплекс). В первом случае только трое были в парашютах (они и спаслись) – командир, правый (второй пилот) и борттехник. Штурман застегнул второпях только плечевые лямки. При раскрытии парашюта выскользнул из системы. Через неделю сбили второй Ми-6. Тут уж никто не сплоховал – все шестеро дружно повисли под «зонтиками». Поскольку своих средств защиты от ПЗРК на Ми-6 не было, в компании с ними стали посылать пару Ми-8. На Ми-8 стояла станция помех против стареньких ПЗРК – типа «Рэд Ай», «Стрела-2», так называемая «Липа». Стояли тепловые ловушки «АСО-2В». Ставилась задача сопровождать Ми-6, при их поражении подбирать экипаж. Летали мы на высотах около 4 500 м над уровнем моря (по стандарту). У Ми-6 – небольшие крылья. На висении они мешают, а в горизонтальном полете разгружают несущий винт. Если экипажи «шестерок» не боялись – то развивали скорость до 200 км/ч, поднимались до 5 000 м и быстро исчезали из глаз. «Восьмерки» тряслись сзади на 140–150 км/ч. Мы клевали носом в дреме от нехватки кислорода, лопастям не хватало плотности воздуха, они начинали хлопать – весь вертолет содрогался от вибрации. Если экипажи «шестерок» осторожничали, то они летели прямо над нами, полагаясь на нашу станцию помех «Липу».

Во время одного нашего дежурства ПСО на аэродроме в конце октября недалеко от аэродрома два бронетранспортера наших спецназовцев попали в засаду. Иголкин летал возить убитых и раненых. Мы присутствовали при разгрузке. Раненых было четырнадцать. Все тяжелые. Оторванные конечности, серые лица, рыжие от крови и грязи бинты. Пришлось грузить четыре санитарные машины.

При работе со спецназом начали возить на ночь засадные группы. Приходили в район засады за 5–10 минут до захода солнца. В радиусе 25 км выполняли 3-4 посадки, поднимали тучу пыли. В одной из посадок засада выпрыгивала и пряталась. После захода солнца через 5 минут наступала полная темнота. Засадная группа вставала и бегом уходила на тропу к месту засады. Подобные действия приносили определенный эффект, и у душманов появились отряды контрспецназа, так называемый «Черный аист». Они всемерно старались обнаружить и обложить нашу группу спецназа. Если им это удавалось – наше дежурное звено Ми-24 всю ночь летало на поддержку. А утром – с рассветом мы уже неслись забирать обнаруженную группу.

7–8 ноября наша пара дежурила ПСО на аэродроме. 8 ноября утром мы сидели, грелись на солнышке у дежурного домика. Пара Профита собиралась лететь в Лашкаргах. Один из пассажиров – пузатый афганский офицер. Сзади за ним семенят две женщины в чадрах до самых пяток. Офицер махнул рукой – обе сели на корточки и полтора часа – ни с места. По походке видно, что одна из жен молодая. Олег Тараненко пошел посмотреть. Видно, как сквозь сетку чадры блестят с любопытством глаза, больше ничего. Потом они погрузились и в сопровождении «двадцатьчетверок» улетели. Еще через 15 минут нас подняли в воздух. У одной из этих «двадцатьчетверок» отказали оба двигателя. Командир вертолета решил садиться. Посадка без двигателей на вертолете вообще вещь рискованная – важно не ошибиться со взятием рычага шаг-газ при посадке. Раньше «дернешь» – зависнет метрах на 20 и потом упадешь, опоздаешь со взятием рычага шаг-газ – так и войдешь в континент с вертикальной скоростью 10 м/с. В данном случае еще было высокогорье (1 100 м над уровнем моря), был полностью заправленный и вооруженный вертолет, к тому же на Ми-24 диаметр лопастей несущего винта был меньше, чем на Ми-8, на 4 метра, а взлетный вес практически такой же – 12 тонн. У летчика была высота 2 200 м над рельефом. Если бы они выпрыгнули – наши бы их сразу подобрали. Посадка не получилась. Командир был без каски (защитный шлем ЗШ-3б) и, стукнувшись головой о прицел, умер через несколько часов. Борттехник – не приходя в сознание через трое суток. Больше всех мучился оператор. От удара оборвались почки. Парень умер на другой день. Все время был в сознании.

После этого я задумался – а надо ли было спасать вертолет? «Железку» все равно оттащили на помойку. Когда через два года мне самому пришлось выбирать, спасать вертолет или экипаж, я выбрал экипаж, и время подтвердило правильность решения.

На работу – в Кабул

В начале декабря нашу пару в составе группы отправили в Кабул. Основная работа – сопровождать Ми-6 на Бамиан, Газни, Гардез. Я полетел на борту № 42. борттехником был Юрий Кормильцев. У Наумова борттехником – Тарас Карпюк.

На запад от Кабула – заснеженные вершины Пагманского хребта. Чтобы пройти в Бамиан – набираем 5 500 м по «стандарту» и «шмыгаем» за Ми-6 в седловину между двумя вершинами. До Бамиана недалеко – всего 120 км по карте. Но летим медленно. Скорость 130–140, машина больше не идет, трясется. Клонит в сон, веки тяжелые, как кирпичи. Спички не загораются. Сильный встречный ветер. Вниз лучше не смотреть – сплошные скалы, ни одной площадки. Полоса в Бамиане хорошая – грунтовая, но достаточно ровная, широкая и длиной больше километра. Стали на полосе, больше негде. Высота 2 550 м над уровнем моря. К югу от полосы наш гарнизон. Бродят чумазые солдаты. Палатки. Рядом батарея гаубиц на позиции. По другую сторону полосы – афганское кладбище с прутиками и ленточками вместо надгробий, дальше – кишлак, еще дальше – высоченный обрыв, издалека похожий на ласточкины гнезда. Вся скала изрыта ходами. В вырубленных в скале нишах три фигуры Будды. Две поменьше практически разрушены, одна большая (16 метров) относительно цела, только без ноги. Раньше местные жители жили туризмом, сейчас вряд ли – война.

В Кабуле похолодало. Кабул тоже высоко в горах – 1 850 м над уровнем моря. Город большой – 20х30 км. Со всех сторон горы, одна небольшая гряда делит город пополам. В северной части аэродром. С аэродрома видна старинная крепость на горе. Почва в Кабуле легкая, как пыль. В сухую летнюю погоду в воздухе постоянно белая взвесь, с апреля по октябрь весь световой день дует с севера ветер 15–20 м/с. Зимой ветра нет, но кругом непролазная грязь. Ночью примораживает, к обеду раскисает. Вода в Кабуле очень жесткая и соленая. Чай и суп солоноватые, волосы после мытья жесткие, как проволока, – не расчешешь.

Один из полетов в Гардез – по прямой 100 км на юг от Кабула, только надо перевалить один хребет – 3 900 м. Аэродром в Гардезе на высоте 2 400 м над уровнем моря. Садимся. Ставят задачу забрать раненых. Неподалеку, восточнее, в Алихейле, идет боевая операция. Есть убитые, много раненых. Нам должны подвезти их на машинах. Привозят. Мне грузят человек восемь легкораненых – в основном руки, головы, плечи перевязаны. Один парень – казах с широким плоским лицом. Пуля прошла у него через лицо, от брови через щеку, пробила плечо и вышла на спине. На лице багровая полоса и огромный кровоподтек. Начинаем запускаться. Лопасти вертолета Наумова вновь останавливаются. Оказывается, борттехник Тарас Карпюк по ошибке нажал встречный запуск. Срезало рессору турбостартера. Наумов доложил – нужно менять турбостартер, обещали прислать за ранеными другую пару. Ждем. Температура на улице упала ниже нуля. Холодно. Особенно мерзнут раненые. У Наумова лежат двое с перебитыми ногами. Ребята потеряли много крови. Вполголоса матерятся. Наконец приходит пара с Кабула. Перегружаем раненых. Начинаем думать, что делать дальше. Юра решает оставить Карпюка с вертолетом ждать агрегат, всем остальным – садиться в мой вертолет и лететь в Кабул ночевать. Нас с Анваром высаживают в грузовую кабину. Запускаемся – полетели. Уже ночь. Я подключился к СПУ (самолетное переговорное устройство). Вдруг наша «Рита» (Ри-65 – речевой информатор) начинает женским голосом изрекать – «Борт № 42, опасная вибрация левого двигателя, выключи левый… опасная вибрация правого двигателя, выключи правый…» Вдобавок все это почему-то летит в эфир. Руководитель с Кабула начинает задавать вопросы. С беспокойством заглядываю в кабину из-за плеча борттехника. На приборной доске командира, как на елке, желтым и красным светом «блымкают» табло сигнализации и тоже рекомендуют нам выключить оба двигателя. Хорошенькое дело – ночь, внизу горы, а мы грешные с Анваром в грузовой и без парашютов. Вдобавок отказала печка, а свою демисезонку я отдал Тарасу. Его кожанка короткая, совсем не греет. Юру вся эта звуко-иллюминация тоже нервирует, он велит Кормильцеву широкой ладошкой закрыть табло, убавляет режим до минимального, и мы с небольшим снижением тащимся на Кабул. Наконец долетели. Не делая кругов, Юра садится по-самолетному, заруливаем. Все устали как собаки.

Последующие три дня заняты у меня поиском причины срабатывания сигнализации. Бригада специалистов с утра до вечера на вертолете. Периодически запускаюсь, проверяю на висении. Сигнализация то срабатывает, то нет. Все проверили, прозвонили, причины не нашли. На третий день «загрубили» датчики – все, можешь летать дальше.

В двадцатых числах кабульцы (наши коллеги) закончили операцию в Гардезе, вернулись на базу. Нам тоже разрешили домой. Казарма надоела, грязь кабульская надоела – хочется в родимую баню. Даже вертолеты, кажется, домой летят резвее.

Уроки свободного рынка

Некоторые отступления на тему «товар-деньги-товар». В Афганистане можно было продавать все – любые электроприборы, одежду, сигареты, конфеты. Афганцы не брезговали ничем. Особенной любовью у них почему-то пользовались обычные никелированные чайники, а если на донышке стояло клеймо с петухом – ценность его повышалась еще на треть. Нам, офицерам, платили 270 чеков Внешпосылторга. Это были «квазиденьги» с водяными знаками и другими степенями защиты. Хождение имели в военторгах на территории воинских частей в ДРА и специализированных магазинах системы «Березка» в некоторых крупных городах Советского Союза. На черном рынке в Союзе продавались один к двум. Домой надо привезти какие-нибудь подарки. Со склада офицер мог получить 30 пачек «Столичных» (сигареты с фильтром). Получали все. Когда накапливалось за 3-4 месяца, с объемными парашютными сумками тащились на афганский базар где-нибудь в Гардезе или Лашкаргахе. «Толкали» по цене 20–25 афганей (мы их звали «афонями») за пачку. Джинсы у афганцев стоили 1 500 «афоней». Не очень дорого купил музыкальный сервиз. Отдельные мазурики продавали афганцам керосин и даже патроны. За это можно было запросто получить срок – с этим мы не связывались. Бутылка водки у нас в Кандагаре стоила 50 чеков. В Кабуле, естественно, из-под полы можно было взять и за 40 и за 35. Юра с Олегом купили бутылок по десять. Сказали – для бизнеса. Кончилось все тем, что за новогоднюю неделю мы дружно все выпили, отдали ребятам деньги (естественно, по себестоимости), и на этом бизнес кончился.

С Союза разрешалось привозить литр водки, два вина и десять бутылок пива. Кто перегонял с Союза вертолеты, старался привезти побольше. Серега Костин спрятал и привез целый ящик. Попался он с этим ящиком уже в модуле. В назидание велено было весь ящик разбить. Гула с Василием Литвиновым тут же сказали: «Есть, командир!», схватили парашютную сумку с водкой, тазик и начали методично бить ее в тазике. Когда процедура казни «зеленого змия» закончилась, тазик был унесен в недра модуля (в комнату Гулы). Костина, удрученно молчащего, схватили за руку и оттащили туда же. Когда через полчаса туда заглянул замполит Парамонов, процесс процеживания был уже завершен и проба снята. На вопрос: «Что тут происходит?» – Гула серьезно ответил: «Свадьба. Где ты еще столько водки на халяву видел?»

Новый, 1985-й

Новогодний праздник мне не запомнился. Что-то пили, что-то ели, в воздух нас не поднимали. Не уныло, но и не слишком весело.

Работать начали со второго января. Вылетели в начале седьмого утра по холодку – градуса два мороза. Двумя парами. Мы с Наумовым со спецназом, «двадцатьчетверки» – пара капитана Бажана в прикрытии. Задача – поиск и уничтожение караванов. Решили прочесать местность юго-восточнее Кандагара. Шли вдоль дороги на Спинбальдак – в сторону Пакистанской границы. Высота предельно-малая – 7–15 м. И, конечно, с этой высоты я прекрасно заметил прячущегося на обочине духа в синем балахоне. Духов оказалось шестеро. С автоматами и гранатометом. Тут же валялись и три мотоцикла. Юра сначала хотел взять их в плен, для этого выпустили несколько очередей из пулемета не по ним, а по земле – рядом. Духи бегут под мост, отчаянно паля в нашу сторону из автоматов. Все стало ясно. Мы высаживаем своих десантников, встаем в круг с «двадцатьчетверками» и ведем огонь на поражение. Под мостом они не задерживаются и бегут по руслу речки. Мне в прицел «попадается» один. Ракетный залп в упор. Душмана подбрасывает на разрывах. Следующий заход. Что такое? Тела нет. Остальных духов тоже не видно. Начинаем обстреливать все подозрительные ямки и холмики. Наконец спецназовцы на земле обнаруживают их. Духи забрались в глубокую вымоину под берегом и оттуда отстреливаются. Спецназовцы машут нам руками в ту сторону. Резко наклоняю вертолет, с дальности 100–130 метров всаживаю туда четыре ракеты. Тут же получаю по кабине грязью. Из четырех взорвались только две, у двух просто не успели взвестись взрыватели. На этом у меня ракеты кончились. Хожу по кругу с остальными, мой борттехник Серега Костин продолжает в каждом заходе стрелять из пулемета. Наконец у пулемета срезает какую-то деталь в затворе, мы вообще перестаем стрелять и дальше летаем «для количества».

Через час после начала боеприпасы кончаются у всех. Наши спецназовцы не хотят рисковать, постреливают, бросили туда несколько гранат. Видимо, часть духов мы уничтожили, из вымоины продолжают вяло отстреливаться. У «двадцатьчетверок» начинает «поджимать» топливо (у них на 600 литров меньше нашего). Наумов командует посадку. Садимся. Спецназовцы грузят трофеи – гранатомет, выстрелы к нему, автомат китайского производства. Вражеская кровь на автомате выглядит на морозе как томатная паста. Все погрузились. Взлетаем. Идем на базу. Я испытываю досаду и неудовлетворенность собой и тем, что не всех духов убили. Четыре месяца в Афганистане полностью трансформировали мое отношение к противнику от живого любопытства до жгучей неприязни, можно сказать – ненависти. Я также точно знаю, что и мне пощады не будет. Если я попаду в плен, буду изрезан на детали со всевозможными унижениями. Когда мы меняли эскадрилью «александрийцев», я видел фотографии экипажа майора Артамина, по халатности командования попавшего в плен и зверски замученного.

Личное оружие летчика – автомат АКС-74У (укороченный) и пистолет. Обычно это ПМ. Сергей Захаров оставил мне ТТ 1943 года выпуска. Хороший пистолет. С моими стрелковыми навыками я попадал из него с 20 шагов в консервную банку. Я раздобыл к нему две пачки патронов по 75 шт. (большой дефицит). Автомат я брал с собой не всегда. Когда меня собьют, он мне мало поможет, если товарищи в самое ближайшее время меня не вытащат. Из этих же соображений на моем поясе в подсумке всегда была граната Ф-1. Для себя.

Не один я не испытывал человеколюбия к душманам. Наше командование нас всячески «охолаживает». Мы все знаем, что военная прокуратура «не дремлет». И если что – можно попасть под трибунал. В октябре 1984-го был интересный случай. Вечером на построении комэска строго спросил: «Кто сегодня летал в таком-то районе южнее Лашкаргаха?»

В ответ тишина. Снова вопрос. Тон еще строже. Наконец из строя выходят капитан Коваль и ведомый старший лейтенант Севастьянов. С кислыми лицами «разглядывают» свои ботинки. Комэска выдерживает паузу и говорит: «Молодцы! Метким огнем уничтожили у душманов склад ГСМ!» Мужики заулыбались – пронесло грозу.

Аналогичный случай произошел позже с капитаном Михаилом Шашковым. Во время работы со спецназом он выпустил ракетный залп (естественно, несанкционированный) по подозрительному холмику. Одна из ракет случайно попала в пещеру, где прятались духи и прикончила сразу 17 человек. Через некоторое время спецназовцы поинтересовались, наградили ли его. Миша только рукой махнул – хорошо, хоть к ответственности не тянут. Система бюрократической перестраховки здорово усложняла нам жизнь. Сглаживалось все это, как ни странно, самой войной – огромным объемом боевой работы, жарой, удаленностью Кандагара, а с весны 1985-го появился риск – душманы начали сбивать самолеты в аэродромных зонах – после взлета и на посадке. У нас весной неподалеку был сбит при наборе высоты АН-12 – «почтовик». Зимой был сбит Ил-76 при снижении в Кабуле. «Повезло», что он вез не народ, а книжный военторг. Погибло не двести человек, а только экипаж с сопровождающими. При этом душманы использовали не очень качественную китайскую ПЗРК (качественная попала бы в двигатель, и катастрофы бы не произошло). Ракета попала между двигателями в топливный бак. Взорвалась газовоздушная смесь (бак был почти пуст после полета). Отвалилось крыло… Все это сказалось на активности бюрократов проверяющих. Рисковать они не любят.

На побывку

После дождей выглянуло солнце. Исчезла пыльная мгла. По утрам температура -1–0 С. Воздух прозрачен. Видимость «миллион на миллион». Отчетливо видно далекие хребты. Идем на вылет, ежась от холода. Неподалеку афганские мальчишки шлепают босиком по бетону. Глядя на них, еще холоднее.

Летим сопровождать Ми-6. Сегодня они идут за грузом через Шинданд, Герат на Турагунди. Турагунди – Советская база по другую сторону «забора» от Кушки. При подлете к Турагунди минут 10 идем вдоль госграницы СССР. Невольно открываю блистер – в кабине гуляет сквознячок. Ветер с севера – из Советского Союза. Слышим по радио голос Наумова: «Что? Пахнет Союзом?» За четыре месяца мы все-таки соскучились по Родине. Физически ощущаешь эти восемьсот километров от Кандагара до родной страны.

Числа 10 января вызвали к командиру полка. Предстоит перегнать большую группу Ми-24 в Каган для передачи в капремонт. Мы с Юрой погоним сзади пару Ми-8. Он – латаную-перелатаную «эмтэшку», я – «тэшку» в отличном состоянии. Закончив инструктаж, командир полка ехидно спросил меня: «Ну что? Не смеешься больше?»

После перегона нам разрешают по две недели профилактория. Отличный профилакторий Дурмень под Ташкентом. Гостиничный комплекс, везде ковры, отличная кормежка, виноград прямо на аллее… Но редко кто из летчиков задержался там дольше, чем на ночь. Все торопились домой – к семьям.

Отдохнуть до конца не удалось – попал в хирургию с аппендицитом. Удалили. Это был уже второй приступ. Первый случился в октябре в Кандагаре, на дежурстве ПСО. Только меня прихватило – нас подняли в воздух: одному из наших влепили из ДШК пулю прямо в поддон главного редуктора. Они летали в районе первого батальона и сразу сели. Мы примчались, немножко полетали, потом сели на площадку в первом батальоне. Пока летали, еще было терпимо, на земле снова скрутило. Но, хочешь не хочешь, улетать домой пришлось. Площадка пыльная – сантиметров десять пудры. Только ввожу коррекцию (обороты винта на режим полетного малого газа) – весь обзор исчезает в пыли – за стеклом плотная стена. Растерянно спрашиваю у Наумова по радио: «Что делать?» Ведущий коротко объясняет: «Зарули в начало площадки, убери обороты, осядет пыль, запомни курс взлета, вводи обороты; шаг 5-7 и беги по-самолетному. Как только кабина из пыли высунется – отрывайся и уходи». Вот и все методическое занятие.

Все так и вышло. Взлетел. Набрали высоту – снова резкая боль в животе, круги в глазах – отдал управление Анвару. Перед посадкой забрал, сел, а вот выводили из вертолета уже под руки. Потом санчасть, ведро воды с марганцовкой, но-шпа – к вечеру оклемался (все свалили на рыбные консервы). Дома оказалось сложнее.

Интересна судьба подбитого вертолета. Бронетранспортером его притащили на площадку первого батальона. Что с ним делать дальше? По нормальному – надо было менять на нем главный редуктор, все-таки внутрь попала пуля калибра 12,7 мм – 49 грамм весом, со стальным сердечником. «Потроха» редуктора состоят из больших и малых шестеренок, разрушение любой из них могло привести к заклиниванию редуктора и остановке несущего винта в воздухе. Это «кранты».

Командир полка принимает решение: забить в пулевое отверстие деревянный чоп, залить масло в редуктор и лететь (!). Сам при этом садится в командирское кресло, инженера нашего Горовенко – в грузовую кабину (видимо, в виде консультанта). Полетели. Причем на ночь глядя. Лететь сорок минут. Набрали высоту, через пять минут вылетел чопик и выбило все масло из редуктора. Так и летели полчаса на редукторе без масла, с пулей внутри. В потемках. Хвала Господу Богу и качеству советской авиатехники – все сошло с рук благополучно. Но раз на раз не приходится. Через три года у нас на глазах у ребят разрушился подшипник в главном редукторе. Погибли все. Об этом потом.

При выписке из больницы главврач сам предложил мне больничный на месяц (видимо, уважал «афганцев»). Я был молод и глуп и отказался (видимо, решил, что наши без меня не победят).

Прихватив несколько бутылок водки и кусок копченого домашнего сала (больше не мог поднять), я распрощался с семьей и отбыл в Ташкент на «пересылку».

Переночевали мы как короли в профилактории «Дурмень». Праздничный ужин с толстолобиком, местными закусками и дешевой советской водкой.

Утром прошли таможню и – «пожалте» в трюм Ан-12. Вечером уже сидели в своей комнате в Кандагаре – как и не уезжали.

Где-то в десятом часу вечера в комнату заглянул озабоченный майор Коряковский (зам. командира эскадрильи) и сообщил, что только что потеряна связь с истребителем Су-17, улетевшим на свободную охоту. Душманы ездили ночью через пустыню со включенными фарами. Вертолет они в состоянии были услышать и выключить фары. А истребитель-бомбардировщик они слышали в основном «посмертно», то есть когда бомбы, сброшенные на них, уже взрывались. В данном случае летчик Су-17 допустил ошибку с высотой и «размазался» о скалы.

Утром мои товарищи улетели на поиск, а я потопал в госпиталь разбираться насчет аппендицита. Пока нашел хирурга, успел разобраться в своих «чувствах» относительно дежурства во внутренних нарядах (кто не летал, тот дежурил, очень мне это не глянулось). Хирург оказался совсем не любопытен. Смотреть не стал. Спросил: «Чего ты хочешь?» «Летать», – говорю. «Валяй», – говорит, – и подписал бумажку, что я здоров.

Истребителя обнаружили к обеду пилоты Ан-30. Самолет «раздеталировался» на площади в 200х500 м. От летчика нашли кусок кожи с головы с рыжими волосами и кусок грудной клетки с лопаткой компрессора. Утешает одно – умер он мгновенно.

Пока мы были в отпуске, и наша эскадрилья понесла потери – погиб экипаж Андрея Кавыршина. Они погибли 30 января. Шли замыкающими группы на Кабул. Где-то на середине маршрута перестали докладывать (замыкающий всегда докладывал о состоянии). Когда хватились – позади было только небо. Их искали несколько часов. Тайну своей гибели они унесли с собой. Можно только заключить, что они пытались снизиться и сесть, но перед землей вертолет взорвался. Борттехник Витя Теселкин упирался ногами в приборные доски, был выброшен из кабины. Ноги вывернуты за спину, на лице гримаса муки.

Когда их нашли – четверо духов-мародеров пытались раздеть Теселкина и Максимова (командир был зажат в оторвавшейся пилотской кабине). Духи были расстреляны с воздуха.

Весна, течет гидросистема

В феврале в Кандагаре уже весна – цветут цветы в степи, расцветает пустыня, розовым дымком окутаны фисташковые деревья.

В нашей работе все по-прежнему – обеспечение бомбоштурмовых ударов ИБА, эвакуация убитых-раненых. Особенно часто – практически каждый день – мы летали по этим делам на элеватор. Была такая узость с запада на въезде в Кандагар. Шоссе в этом месте представляло «живописное» зрелище. В обе стороны от дороги – черная обгоревшая земля, под откосами валяются сгоревшие КамАЗы – наливники. Через 200–300 м на обочинах стоят танки, горы стреляных гильз. Неподалеку «снесенные» до уровня метра дувалы кишлаков. Танки неторопливо бьют и бьют по этим дувалам. В эти дни произошел интересный случай – спасли экипаж Володи Севостьянова. Пара Коваля набирала над точкой (над аэродромом) 4 500 м по стандарту, чтобы идти в район удара. Летчики с Су-17 шли к самолетам. Один из них, задрав голову, посмотрел вверх, на вертолеты. И заметил красный шлейф за ведомым. Парень сориентировался мгновенно. Бегом добежал до своего самолета и сообщил по радио Ковалю и Севостьянову. Красным цветом на вертолетах и самолетах окрашена только одна жидкость – гидросмесь АМГ-10 в гидросистеме управления, а шлейф потому, что под давлением до 65 кг/см². Володя успел снизиться и сесть на ВПП, а вот срулить уже смеси не хватило – стаскивали на водиле.

Поздно вечером Севостьянов и его штурман Леша Шушарин с сосредоточенными лицами несли спасителя домой практически «никакого»…

(Продолжение в следующем номере)