Журнальный мир

ФАРВАТЕР

Алексею Владиславовичу Горегляду

В мёртвый сезон, даже когда штормит,

Спасатель не нужен — спасать никого не нужно.

Время не ждёт. Море почти не спит.

Служба идёт. Такая уж это служба.

Пусто на пляже, стало быть, нет проблем.

Пена шуршит, шелестит по песку и гаснет.

Балтика, братцы! Приехали! Чтобы — всем! —

и за бортом, и на сердце — тепло и ясно.

Единодушно. Так, иногда блеснёт,

и подсекаешь, тянешь, но не доносишь.

В самом разгаре градус совсем не тот.

Не сомневайся, перенеси на осень

отпуск. Прособирайся. Не торопись.

Не удивляйся. Жил и живи спокойно.

Если погода шепчет, тогда ложись

В дрейф, а когда кричит — уходи достойно.

Вечное лето — в прошлом. Прибалт-залив

скрылся за горизонт, отпустил опору.

Слабое место — это всегда намыв.

Место под Солнцем — прямо по коридору.

Переходи в нейтраль и лови волну.

Можешь — молись, не можешь — держись течения.

Страх — безусловно — тянет тебя ко дну.

Бог — неизбежно — дарит тебе спасение.

Станешь петлять, даже образно — пропадёшь.

Хочешь — попробуй. Не многие так умеют.

Не захлебнёшься, даже когда хлебнёшь.

— Но откачают?

— Точно. Если успеют.

НА КРАСНОМ МОСТУ

Расправил зонт, провожал моторки,

ботики, шлюпки, et cetera.

Волна поднималась на каждой горке

и уходила под катера.

А пассажиры вникали в тему:

Исаакий, «Астория», Николай.

А сами, будто в гостях у Немо:

как «Наутилус» — речной трамвай.

Ныряет рьяно, не отвертеться:

нет расписания у дождя.

Холодным летом, по зову сердца,

На Мойке в небо глядит ладья.

И на Фонтанке, и по Каналу.

Венецианство на свой манер.

По-русски сдержанно и устало.

Но — абсолютно живой пример.

Какие шхуны! Vivat, ребята!

Не фрики вы и не фраера.

Останусь с вами, и всё — как надо.

И бьются волны о буфера.

29.06.17

ФАНТОМ

1

Страстная седмица, среда и пятница.

Души особенно к небу тянутся.

Поднимаются, опускаются.

Приближаются.

Моя душа — «вольница», «платница».

Какая есть. Терпит и улыбается.

Верит, не обижается.

Обнажается.

Приветлива. Осторожная.

Делает всё возможное.

2

Увлекался. Была охота.

Не маньяк, но в душе такое…

— «Фауст» Гёте?

— И «Фауст» Гёте.

Приземлённое, неземное.

И душа оставляет тело

Откровенно, при всей заботе.

Шаг за шагом — и полетела.

Две секунды — и на свободе.

3

Задержался в придуманном мире,

Подмастерье, ученичок.

Тридцать лет «проторчал» на кумире,

Примостившись к нему под бочок.

А теперь только вздрогну. В покое.

Принял что-то — и помогло.

— Это, что же, лекарство какое?

— Озарение. Не ремесло.

Кто из нас над собой не смеётся?

Не греби под себя, подари.

То, что проще простого берётся,

прямо в руки плывёт — … пузыри.

Это сны. Понимаешь? Скитания.

Длятся вечно и на берегу.

Просто фантик, без содержания.

Не охота, а сразу — рагу.

ALTER EGO

Вадиму Наговицыну

Не держи, а когда отпустит —

Что нахлынуло, то навеет.

Альтер-эго такой союзник,

за которым не заржавеет.

Ближний твой всегда исповедник,

а душа вовеки причастник.

Альтер-эго всегда посредник,

не свидетель, но соучастник.

Не спеши, а когда пропустят —

Шансы лишними не бывают.

Жизнь — премьера, а смерть — капустник.

Проиграют и отыграют.

Ты акустик и я акустик.

Не решай чересчур поспешно.

Альтер-эго такой союзник,

на которого есть надежда.

***

Скажешь, что много текста,

ошибок масса.

Хочется меньше теста

и больше мяса.

Делайте, что хотите,

иначе — в ступор.

Мясо не ем, простите.

Орехи — супер!

Но из тюрьмы не выйти,

Она — повсюду.

Кто-то кричит «Спасите!»,

а я не буду.

Чую тибетский берег,

вершину Лхаса.

Воздух нужнее денег

и нефти-газа.

Хочется по возможности,

в полной мере.

Сбудется по способности

и по Вере.

***

Рисовая бумага, китайская тушь, акварель.

Пушкинское Михайловское, март, апрель.

Оттиск с офортной доски, сухая игла и уголь.

Отшельники, пастухи. Медвежий угол.

Психи и чудаки. Кажется. Ложный след.

Где вы, святые места и святые мощи?

Слушай, уймись, расслабься, и весь секрет.

Многое изменилось и стало проще.

Если нельзя предвидеть — глаза закрой.

И пожелай: Калифорния, солнце, яхта.

Какая, в сущности, разница? Никакой.

Чувство тоски, берлога, ночная вахта.

***

Я глиняный сверчок. Ломай меня, лепи.

Люби за кроткий нрав. Воспитывай за леность.

Со мною нужно всё. Твори и не терпи.

А если что не так — прости за откровенность.

Я этого хочу. И пульс не учащён.

Молчание легло на горло и под рёбра.

Несётся под уклон мой голубой вагон,

гремит, полупустой, надрывно и подробно.

Я знаю свой шесток. Забрался в уголок.

Держусь за узелок. Проверено. И твёрдо.

Глазёнки — в потолок. Прикушен язычок.

Давно не свежачок, вообще, «второго сорта».

За печкой просиял, погас, как светлячок.

Уткнулся в кулачок. Не думаю, не знаю.

Аккорд, ещё аккорд. И выдох. И — молчок.

Свищу себе под нос, а слов не разбираю.

***

Распароль, распараллель

вход и путь.

Остограммиться — не цель.

Будешь? Будь!

Кто чужие, кто свои?

Хватит всем.

Подпиши и отзови —

без проблем.

Одиночество — в крови

и в душе.

Не цепляйся, не дави.

Я — уже.

Выпил, вышел, проорал,

прохрипел.

Слышал Голос. Побежал.

Полетел.

Обещал вернуться и…

Где и с кем?

Где чужие и свои.

Глух и нем.

Залогинь, запараллель

этот путь.

Одиночество — не цель.

Хочешь — будь.

CARPE DIEM

Станиславу Стрючкову

Далеко и надолго. Куда и зачем — не пытай.

Всё равно не скажу. Даже если бы знал — не ответил.

Ну, не знаю! Не знаю, и что?

— Ничего, уезжай.

Колобок подхватился, бежал, и никто не заметил.

Я — такой колобок. Безнадёжный, ничейный, чужой.

Говорю, что «свободен», а что с этим делать — не ясно.

Что со мной, в самом деле? Кому-то я нужен такой?

Ни о чём не волнуйся. Всё правильно. Жизнь прекрасна!

Удивительна жизнь. Даже «с места в карьер». Не привык?

Чтобы всё, как всегда, и совсем, как тогда — не бывает.

Сорок лет мерзлоту норильлага совал под язык,

Не глотал, а рассасывал, но до сих пор не растает.

Сорок лет — за бортом, семь последних — один, на крыле.

Прежде жажда была, даже вкус специфический сразу.

А сейчас? Пустота. Только это уже на земле.

А во время разбега, полёта и даже посадки — ни разу!

Спирт соскальзывал ловко, заметно теплела душа,

Как-то вся напрягалась, потом поднималась, искрилась.

Словно солнечный сон, на секунду, в тени витража,

В светлой церкви она у иконки одной опустилась.

Пантелеймон? Конечно. Естественно. Именно он.

Воскресенье Прощённое. И ни о ком не забыто.

Я в Казанском соборе по милости Божьей прощён.

Четверть века прошло, всё осталось таким же, как было.

***

Грандиозна, грациозна, не видна,

как струна, как тетива и тишина.

То натянута, направлена: смотри!

Отойди в сторонку и перекури.

То ослаблена, прикрыта, не найти.

Ты вдохни её, как дым, и пропусти —

угольком по многослойному холсту,

сквозь свою и сквозь чужую теплоту.

Обнажаясь, точно лезвие ножа,

остывает обожжённая душа.