Голубая лавочка с видом на закат

Голубая лавочка с видом на закат

(третья книга саги «Побережье наших грез»)

*

4

 

И пришел новый день. Горланит соседский петух, припекает щеку солнце, пробившееся сквозь занавеску. Шмель влетел в комнату, поносился по ней, стукнулся о стену и снова вылетел в окно.

Одеваясь, подумал, а не махнуть ли сегодня на рыбалку? Теперь я свободен. Сам себе хозяин. Да, сегодня повелеваю себе идти на рыбалку.

Решил было на завтрак приготовить салат, но увидел, что закончилось оливковое масло. Как это я вчера забыл его купить? Надо будет еще раз заскочить в магазин, и заодно купить овсянку для прикормки. И сразу же на рыбалку.

Но планам моим не суждено было осуществиться.

Подходя к магазину, я увидел ту девушку, с вокзала. Она присела на корточки у двери магазина и что-то искала в своей большой сумке. Подходя к ней сзади, я увидел, как майка на ее спине приподнялась, джинсы приспустились, открыв взору черные кружевные трусики. С них я перевел взгляд на ее очень светлую тонкую кожу с едва заметными, словно разводы на белом мраморе, голубоватыми прожилками.

В магазине она оказалась в очереди сразу за мной. Никогда еще мы не стояли так близко. Я даже почувствовал ее пахнущее леденцом дыхание.

Из магазина она вышла сразу же за мной. Я хотел уже переходить дорогу, как вдруг услышал за спиной голос:

— Можно тебя на минутку?

Я оглянулся. Она стояла на ступеньках магазина с бутылкой молока в руках.

Глаза ее теперь были скрыты за большими солнцезащитными очками с красными и золотыми сердечками на темных стеклах. Мне показалось, что губы ее пытаются подавить улыбку, которая все равно проступала в напряженно подрагивающих уголках губ и округлившихся щеках.

— Ты часто покупаешь молоко в этом магазине? — спросила она.

— Да, часто.

— А ты,— она встряхнула двумя руками бутылку молока перед лицом, словно разглядывая ее на просвет,— ты не замечал, что иногда оно бывает несвежее?

— Нет. Не замечал. Да и на крышке ведь всегда написан срок годности.

— А ты бываешь в Каугури?

— Бываю.

— А ты знаешь там рыжеволосую девушку-парикмахера?

— Я там вообще никого не знаю,— ответил я, приглядываясь к ней и пытаясь понять, что это у нас за разговор получается.

— А если я покажу фотографию? Ты сможешь сказать, знаешь ты ее или нет?

Я разглядывал ее напряженные губы, пытающиеся подавить улыбку и цветные сердечки на очках. Отражение облаков и верхушек сосен на темных стеклах не давали мне возможности разглядеть ее глаза.

— Нет. В Каугури я никого не знаю,— сказал я.

— Совсем никого? — произнесла она с какой-то грустью в голосе.

Озабоченно-грустная складочка появилась между ее бровей.

— Никого.

— Ну что же,— сказала она после небольшой паузы, подняла с земли тяжеленную сумку и закинула лямку на плечо.— Очень жаль!

Последнее слово она произнесла с такой интонацией, что я вдруг почувствовал — оттого, что я сейчас сделаю, жизнь моя может как-то измениться. Я вдруг увидел себя словно на распутье, в центре радиально расходящихся от меня дорог. И по одной из этих дорог уходила она с тяжелой сумкой на плече. По какой же дороге идти мне?

— Подожди! — окликнул я ее, догоняя.

Она обернулась.

— Хочешь, помогу донести сумку? — предложил я.— Она же тяжелая. У меня время есть. Никуда не спешу.

— Спасибо, что предложил,— радостно ответила она.— У меня второй день рука болит. Проснулась и чувствую, что болит. А ведь никто во сне меня не бил. Странно, с чего бы ей болеть?

Я подхватил ее сумку, и мы пошли по краю шоссе. Мимо нас изредка проносились машины. Стрекотали в разогретой траве кузнечики. Пахло свежескошенной травой и какими-то цветами. Она шла чуть впереди меня. Голова опущена, золотая цепочка поблескивает на шее.

— Тяжелые сумки ты таскаешь с больной рукой,— заметил я.

— На целый месяц накупила. Про запас. Мало ли, вдруг заболею. Кто мне тогда поможет? Я ведь сейчас одна живу. Это со вчерашнего дня нас двое, а до этого была одна.

— Это хорошо, когда ты не один,— согласился я, не совсем ее понимая.

— Это я про свою левую руку говорю. Вчера решила сварить суп, вижу, правой рукой ничего не могу делать. Вот, я левой руке и говорю — давай-ка подруга, принимайся за работу. Лучок порежь, морковку потри. Она — ни в какую. Мол, не умею, отродясь такого не делала. Но я ее заставила. И что ты думаешь! У нее все получилось. Все она умеет. Так что, ты знай, с левой рукой надо построже. А то норовит ни фига не делать.

— Ты далеко живешь? — спросил я и почувствовал, что мне приятно говорить ей «ты», словно мы давно знакомы.

— Возле моря. Сейчас через лес пойдем. Так быстрее получится.

Она оглянулась, посмотрела на меня и вдруг заметила что-то за моей спиной.

— Смотри-ка, кто едет! — произнесла она, внимательно вглядываясь в даль.

Я оглянулся и увидел мотоциклиста. С треском и грохотом он приближался к нам по шоссе. Дорога вокруг него подрагивала от солнечного жара, и мотоциклист отражался в голубых, миражных лужах на шоссе.

— Скорее помаши ему рукой,— сказала она мне.

— Зачем? — удивился я.

— Да помаши же, а то сейчас проедет, и ты не успеешь.

Мотоциклист приблизился к нам, и я помахал ему рукой. Проезжая мимо, он улыбнулся и тоже помахал мне рукой.

— Кто это? — спросил я.

— Не знаю. В первый раз его вижу,— сказала она, сворачивая на лесную тропинку.— Вот по этой дорожке выйдем к моему дому.

— А… зачем же ему надо было махать? — удивился я.

Она оглянулась на меня и сняла очки. Теперь я увидел, что глаза у нее были темно-карие, и какие-то… жаркие.

— Ты разве не заметил, как ему это было приятно,— ответила она.— Представь, едешь ты по дороге, а незнакомый человек вдруг машет тебе рукой. Чувствуешь? Это же так здорово!

Идя следом за ней по лесной тропинке, я раздумывал над ее словами. Тропинка становилась все уже, и идти пришлось теперь друг за другом. Она шла впереди, а я за ней.

— Знаешь, что я тебе скажу,— сказала она,— вся эта литература, кино, поэзия — все это чушь.

— Неужели! — удивился я, огорошенный таким приговором всему, что так люблю.— А что же не чушь?

— Жизнь,— ответили она, и полуобернулась ко мне.— Только одна жизнь не чушь. Вот ты помахал сейчас человеку рукой, и сделал в жизни что-то настоящее.

Пригибаясь под низкими ветвями, мы все дальше шли по тропе. Пятна света скользили по ее голым плечам. Пахло сосновой смолой и грибами. Она шла, чуть склонив лицо вниз, и смотрела себе под ноги. И тут только мне пришло в голову, что я ведь до сих пор не знаю, как ее зовут. Но только подумал об этом, как она, не оборачиваясь, сказала:

— Мы сейчас идем с тобой по дорожке, как Винни Пух с Пятачком. Я Винни Пух, потому что иду впереди. А если мы вдруг повернем назад, то ты станешь Вини Пухом, а я Пятачком. Но Вини Пухом быть лучше.

— Почему?

— Потому что, если ты Винни Пух, то можно помечтать о горшочке с медом.

Она отвела рукой ветвь карины, густо усеянную темными ягодами, и показала рукой на большой светлый дом, стены которого были увиты виноградом. Вокруг него высились сосны, за которыми сгустились прохладные лесные тени, в которых то тут, то там ярко горели ветви папоротников, озаренные косыми лучами солнца. Море шумело за соснами, оно было совсем рядом. Ветер доносил сюда его солоноватый аромат.

— Здесь я живу,— сказала она.— Вход в дом с другой стороны, там, где дорога. А тут дверь сразу на кухню. Забор с этой стороны мы с папой делать не стали. Нам нравится, когда выходишь из дома и перед тобой лес.

— Здесь хорошо! — сказал я, и по тому, как она посмотрела на меня, было видно, что ей приятно это слышать.— Красивый у вас дом!

— Я очень его люблю.

— Так ты с папой живешь?

— Да. Он уехал к другу, тоже писателю, в Норвегию. Скоро уже вернется. Для него я и хочу холодильник набить. Приедет и уже что-то есть.

— Твой папа писатель?

— Да.

— А я живу один. И тоже люблю свой дом… А как тебя зовут? Меня…

— Постой,— оборвала она,— давай не будем говорить друг другу наши имена. Здорово — не знать никаких имен. Ты скоро повернешься и уйдешь. И я скоро уеду. Зачем нам имена?

— Я могу так сразу и не уходить.

— Все равно,— сказала она, направляясь к дому.— В жизни все люди, в конце концов, уходят друг от друга. Разве ты это не заметил?..

— Еще бы мне не заметить!.. Давай я занесу сумку в дом.

Она отомкнула дверь, и я последовал за ней на кухню. Хоть и была она озарена солнцем, здесь было прохладно. Вдоль стен тянулись деревянные, добротные полки деревенского типа, уставленные горшочками, старинными бутылками и банками с приправами. Пахло свежемолотым кофе. Заметил на полках и старые книги, в том числе и томики Пушкина.

Я поставил сумку на стул и осмотрелся. За окном, почти вплотную к стене дома, росло вишневое дерево, лучи солнца пробивались сквозь листву, и рваные пятна света лежали на полу, на стенах, на голубой скатерти.

— Тут хорошо, прохладно. Хочешь чаю? — спросила она.— Смотри, какой у меня чайник!

Она достала из шкафчика медный чайник, погладила его, налила воду из крана и поставила на электрическую плиту.

— Красивый! — согласился я.— Словно золотой.

— Особенно, когда свет на него падает. Я вообще люблю теплые тона. Единственное исключение, голубые лавочки у нас на берегу. Я замираю от их цвета. Это цвет неба,— она открыла холодильник и задумалась, поглаживая подбородок.— Чем же тебя угостить? О! Отлично! Есть вкусный сыр. Помидоры… Мы живем! Салат сейчас сделаем.

— Здесь у тебя так хорошо после этой жары. Чаю бы я попил. Давай помогу тебе.

— А чего тут помогать?

— Салат могу помешать.

— Нет, ты мне не мешай. Ты пока походи. Посмотри, что у меня тут есть. Жизни порадуйся, как говорится.

Чайник быстро вскипел. Мы сели за стол и сквозь пар, поднимающийся из чашек, взглянули друг на друга. Наконец, я смог как следует разглядеть ее. Она тоже с веселым огоньком в глазах, с интересом, поглядывала на меня.

— Кушай, не стесняйся,— сказала она, придвигая ко мне сыр и хлеб.— Давай будем весело звенеть ложками в стаканах. Так чай вкуснее. Полчаса назад я тебя совсем не знала. И вот, пьем вместе чай.

— А я видел тебя и раньше.

— На станции?

— Не только. Однажды видел тебя в супермаркете в Каугури. И второй раз, тоже там же, на автобусной остановке.

— Значит, привлекла твое внимание,— усмехнулась она.

— Да.

— Я часто чувствую, что люди обращают на меня внимание. Наверное, во мне есть что-то странное.

— Нет, не это.

— Неужели потрясла тебя своей красотой? Никогда не поверю. Или, нет… Наверное, ты почувствовал мою тонкую душевную организацию.

 Как только увидел тебя, сразу же подумал, что здорово было бы познакомиться.

— Чего же не познакомился?

— Не умею так сходу.

— Я тоже не умею, но вот, видишь, сегодня всю работу за тебя сделала. Наверное, все твои планы порушила.

— Нет у меня никаких планов,— сказал я.— Я в отпуске. Думал на рыбалку пойти, но жарко сегодня. В такие дни не клюет.

— На рыбалку! — воскликнула она восторженно, намазывая масло на хлеб.— Я никогда не была на рыбалке,— произнесла, хитро прищурившись.— Возьми меня с собой. Я мешать не буду. Посмотрю, как ты ловишь.

— У меня есть вторая удочка. Можем вместе ловить.

— О, я буду ловить рыбу! А потом за домом мы сварим уху прямо на костре! — обрадованно воскликнула она.

— Если наловим. Бывает так, что за целый день ничего и не поймаешь,— заметил я.

 

Она вздохнула и посмотрела в окно.

— Жаль, но ничего не получится,— сказала она.— Завтра я уезжаю.

— Жаль, может, когда-нибудь в другой раз… Только знаешь, все-таки странно, не знать, как тебя зовут. Все же у человека должно быть имя.

Она отпила чай и поставила кружку на стол, и тут только я заметил у нее на пальце тонкое серебряное колечко с голубым камнем.

— Меня зовут Лиана.

— Лиана?! — удивился я.— Никогда не слышал такого имени.

— Лиана — она, знаешь, обвивается вокруг тебя, опутывает. Разве не чувствуешь, как я опутываю тебя?.. Шучу. Меня зовут Диана.

— Диана,— произнес я, прислушиваясь к звуку ее имени.— Дианка!.. Здорово!

— Да, именно так меня друзья всегда и звали.

— Звали?

— Все разъехались кто куда. И подруга уехала. Я, кстати, ушла с работы — со станции. Завтра уезжаю к ней в Англию. Хочется поскорее начать новую жизнь. Она живет с мужем в небольшом городке. Он у нее переводчик, а она у него — гений. Пишет, что для меня там работа найдется. Договорилась уже обо мне. Язык я знаю и моя цель устроиться в гостинице. Хочу там поработать консьержкой. А жить будем вместе.

— Это, конечно, лучше того, что у тебя на станции было.

— Дело не в этом. Я на станцию дворником устроилась, потому что книгу пишу. Главная героиня в этой книге работает дворником.

— Вот оно что!

— Да, писать надо только о том, что хорошо знаешь.

— О чем же твоя книга?

— В смысле сюжет? Я еще пишу. Книга называется «Кто-то влюбился в Клер». Название я придумала, когда мне десять лет было.

— Значит, о любви.

— Не только. Я решила устроить эксперимент. Эдакий хепенинг. Создаю в своей жизни новую ситуацию, даю жизни идти своим ходом, наблюдаю за тем, что происходит и пишу книгу о том, что мне открывается. Главная героиня книги — восемнадцатилетняя девушка. Она только что закончила школу, отец у нее писатель, уехал по делам. Ну, она и решила куролесить по полной программе. Устроилась дворником на станцию и пишет книгу о том, что с ней будет происходить.

— Ничего себе! Матрешка в матрешке. Значит, мы сидим сейчас, разговариваем и… это и есть твоя книга?

 Не совсем. Отбор материала все же остается. Все лишнее я отбрасываю. Кто знает, может, и наша встреча не имеет особого значения. Только будущее это покажет. Но метод интересный. Даже если ты сейчас встанешь и уйдешь, то и в этом может оказаться свой смысл, своя глубина и жизненная правда. Я не знаю, что произойдет дальше в моей жизни. И поэтому мне интересно жить. Я не знаю, что произойдет дальше в моей книге. И поэтому мне интересно писать ее. И то, и другое — приключение.

— Это похоже на игру. Но играешь ты с людьми. Не думала об этом?

— В том-то и дело, что я не играю. Я все делаю искренне. Я говорю сейчас с тобой только потому, что ты мне интересен. Все всерьез. Это моя реальная жизнь, а книга — зеркало того, что происходит в моей жизни и душе. Не я пишу книгу. Жизнь ее пишет. А я только иду следом и записываю. Я не хочу ничего придумывать. Жизнь интереснее выдумки.

— И о чем же твоя книга?

— Как-нибудь расскажу. Гламура не будет. Да в жизни так и не бывает. Хеппиэнда не будет тоже. Так мне кажется. Жизнь учит нас, и учеба ее заключается в том, что она дает тебе пинка.

— Но ведь бывает и счастье.

— Именно пинками жизнь направляет человека к счастью. Каждый со временем понимает, что все, что с ним происходит, к лучшему.

— Это точно.

Я оглядел кухонные полки, покрытые темным лаком, и снова увидел среди аккуратных банок с вареньем, мукой и крупами, томики Пушкина.

— Пушкин? Прямо тут на кухне? А говоришь, что поэзию не любишь.

 Пушкин… Он писал именно о жизни. И успел сказать абсолютно обо всем. Мы вот про имена с тобой говорили, но и об этом никто лучше него не сказал. Помнишь?

 

Что в имени тебе моем?

Оно умрет, как шум печальный

Волны, плеснувшей в берег дальний,

Как звук ночной в лесу глухом…

 

— Здорово! — сказал я.

— Еще бы! Он жизнь знал… Ну, и как тебя зовут? — спросила она.

— Николай. Можно просто Ник.

— Николай,— она призадумалась, накручивая на палец прядь волос,— Ник — круче.

— Я не против.

Диана обвела взглядом кухню и спросила:

— Ну, как, нравится тебе у меня, Ник? Как тебе мои полочки?

— Уютные.

— Купила все эти баночки и на первой же написала — «Мармелад». У меня его тогда не было, но я считаю, что в доме обязательно должна быть баночка с надписью «Мармелад».

— Как у Винни Пуха.

 Нет, у него был горшочек с медом. У меня он тоже есть. А еще смотри, какая у меня книжка есть. С советских времен еще осталась. Называется «Книга о вкусной и здоровой пище». Люблю ее полистать, особенно, когда голодная. Налистаешься, эдак, и прямо-таки чувствуешь — наелась до отвала. Читать ее можно с любого места.

Диана достала с полки книгу и раскрыла посередине.

— Ты пей чай, сыр бери, не стесняйся… А я почитаю тебе. Так… что тут у нас? О, заливная осетрина! Смотри, что пишут — «Кусок осетрины (или севрюги, белуги) сварить с добавлением кореньев и охладить. Из бульона, полученного при варке рыбы, приготовить три-четыре стакана прозрачного желе. Готовое и процеженное желе охладить… М-м-м-м, у меня уже текут слюнки.

Диана сглотнула, вздохнула с грустинкой, и понеслась скороговоркой.

— «Сваренную рыбу нарезать тонкими кусками, уложить на противень так, чтобы вокруг каждого куска оставалось свободное место для желе. Куски рыбы украсить листиками зелени петрушки, ломтиками моркови, кружочками свежего огурца, кусочками крабов или раков, каперсами…»

— Да… Это можно читать как литературу,— сказал я.

— Только слюнями надо не захлебнуться.

— А жанр этот называется — научно-фантастическая кулинария.

— Ага. Купи завтра кусочек осетринки. Я приготовлю ее.

— А сыр вкусный. Я сегодня и не позавтракал толком.

— Бери-бери. Я еще порежу.

— Диана, а что ты вечером делаешь?

— Планы у меня очень простые — не иметь никаких планов. Но можно покататься на велосипедах.

— Давай покатаемся.

Подул ветер, закачались ветви деревца за окном, и солнечные пятна скользнули по кухонному столу.

— У магазина, небось, подумал, что я сумасшедшая,— лукаво прищурилась она.

— Нет, не подумал.

Она допила чай, поставила кружку на стол. Снова я увидел сжатые губы, в уголках которых угадывалась улыбка.

— Тебе будет со мной еще лучше, если ты будешь говорить правду,— сказала Диана.— Как же можно было не подумать такое обо мне! Тем более что я и вправду сумасшедшая.

— Хорошо,— улыбнулся я.— Всегда буду говорить тебе правду.

— Всегда? — усмехнулась она.— Так долго у меня никто еще не останавливался.

— А велосипед у тебя есть?

— Есть.

— Я приеду вечером.

— Приезжай. А я тем временем вещички соберу. На кухне повожусь. А кстати, что ты любишь?

— В смысле?

— Ну, из еды.

— Ты знаешь, я сам себе готовлю. Все такое быстрое, несложное. А люблю… Много чего. Вон, голубцы давно не ел,— листая книгу, сказал я.

— А овсяную кашку любишь?

— Н-е-е-е-ет.

— Это потому, что ты мою овсяную кашку не пробовал. Сделаю тебе как-нибудь. Она очень полезная. Вон, Шерлок Холмс ел овсяную кашку и, видишь, какой умненький стал!

— Хорошо,— сказал я, вставая.— Так я вечером приеду.

— Кстати, а где ты работаешь?

— Я художник… в рекламной фирме. Ну и… картины пишу, пастели делаю.

— А, понятно,— покачала она головой,— художников я завсегда любила…

Выходя из кухни, я оглянулся и увидел, что она сидит и смотрит в окно. Какая-то чуть грустная. Хотя, может, мне это только показалось.

 

(Продолжение следует)

 

* Продолжение. Начало в № 4, 2016 «Приокских зорь».