Журнальный мир

* * *

Когда у вас пусты карманы,

Их не обчистит ловкий вор;

Когда в кармане нету money,

Мадам не видят вас в упор.

И если ты бездомный рашен,

И посох – весь твой реквизит,

Пожар тебе уже не страшен,

Как и домушника визит.

О величайшая из Родин!

С бомжом признаешь ли родство?

Лишь тот воистину свободен,

Кто не имеет ничего.

Кто по нескладности рожденья,

Прохлопал Божью благодать,

К кому ни чувств, ни снисхожденья,

Кому тут нечего терять.

БОЛОТО

Душемутительный гротеск:

Тут мат экспатов, там протест

Осатанелых феминисток.

Бурлит болотная урла.

Горланы хлещут из горла

Под вопли экстремистов.

Весь этот хай и этот вой

И вопли «хватит!» и «долой!»

Отрежиссированы кем-то.

Тут негде яблоку упасть,

И по наружке смотрит власть,

Как два мента пакуют кента.

В толпе быкует хулиган,

Карманник обнулил карман

Кичливого мажора.

Среди окрестных этажей

Разнообразье типажей –

От подстрекателя до вора.

О чём их яростный сыр-бор

И голосов истошный хор?

Уж, факт, не о насущном хлебе.

В бесовской жажде разрушать

Не пощадит родную мать

Неадекватное отребье.

Какая древняя вражда

Сгоняет этот сброд в стада,

Непризнающие закона.

И вот незримый кукловод

Ведёт беспамятный народ

На бунт в объятия ОМОНа…

* * *

Так за всю жизнь ничего и не сказал,

Ибо не нашлось желающих слушать.

Схоластика школ и муштра казарм

Превращенью граждан в роботов служит.

Так я неправ, но и так я неправ,

Весь в прегрешеньях невольных и вольных;

В скорби незрячей портится нрав.

Боже, избави от мыслей крамольных!

Несть человека, что чист от греха.

Даже святые и те не безгрешны.

Как не слукавить хотя бы в стихах?

Эвон скворец сквернословит в скворешне!

* * *

Не согреться душе у чужого огня,

Ибо он согревает другого.

И чужая жена, что ласкает меня,

Поменяет себе дорогого.

И Харон до полСтикса меня довезёт,

И палач, ослабляя удавки,

Не докончив работу, меня не добьёт.

Ибо все они здесь на полставки…

Я для них лишь рутинный пустой эпизод,

Недостойный усердий заплечных.

А иначе пустили б меня на извод:

Век изводит больных и увечных.

* * *

Сибирь глядела сумрачно на пришлых,

Давая мне понять, что я здесь лишний.

Хотелось жрать, но милостив Всевышний –

Я подыскал работу и жильё.

Чин невелик – литраб многотиражки

И угол в заводской пятиэтажке.

В мороз меня спасал глоток из фляжки,

Рычали рудовозы, как зверьё.

Сибирь варила сталь и кокс спекала,

Здесь даже снег был с привкусом металла.

Сибирь кроила по своим лекалам,

Считая нас за собственных щенков.

Моей зарплаты вечно не хватало,

Случалось, и от голода шатало,

И я грузил вагоны у вокзала

До дрожжи мышц,

До хруста позвонков

И было мне в те дни не до стихов.

1944

Я рос на хлебе и воде,

А часто даже и без хлеба.

Мечтал тоскливо о еде:

Пожрать бы наконец-то, мне бы!

Деревня съела всех собак

И даже кошек самых тощих:

Как выжил я тогда, слабак –

Обтянутые кожей мощи?

Маячил явственный кердык

Но умереть не так-то просто.

И в небесах созрел вердикт

Отсрочка малому с погостом.

Война катилась на извод

В крови и скорби похоронок.

Там в ад шагал за взводом взвод,

Тут чах от голода ребёнок.

Как выжил он, который я,

В военном том голодоморе

Среди обносков бытия,

Где жизнь и смерть в извечном споре?

* * *

Не труди мослы в толчее Москвы.

Вот и пройдены все мосты:

Москворецкий мост да Кузнецкий мост.

Как минуешь МКАД – впереди – погост:

Отдыхают от дел покойники –

Академики да полковники,

Прокурор, а рядом в законе вор

И банкир, что пять миллиардов спёр,

Но упал ничком, расстрелян в упор.

Не пустуют Лефортово и Кресты;

Как грибы, растут по Руси кресты.

Бандюганы шлюх ведут под венец,

И в стволах у мафии лют свинец.

Отощал народ, жрёт лишь постное.

Будьте прокляты, девяностые.

* * *

И вот почили палачи

И тысячи замученных;

Остались, правда, стукачи,

Что выжили, но ссучились.

Наследники бесславных лет

Судимы и охаяны.

За десять вин – один ответ:

Лагзона с вертухаями.

Я пережил Совдеп, ГУЛАГ

И власть Семибанкирщины,

Серпасто-молоткастый флаг,

Союз ментов и хищников.

Уходит власть владык в песок,

Их монументы свалены.

Гроб из неструганных досок –

Всё, чем почтили Сталина.

МАЛЬЧИК ДЛЯ БИТЬЯ

Мне назначено мальчиком быть для битья;

Я с рожденья познал оплеухи.

Срок по зонам мотала родная семья,

Помереть не давали старухи.

А когда опочил августейший наш вождь,

В небесах перестроилось что-то,

И на зонах, откуда не выскользнет вошь,

Распахнулись для зэков ворота.

Мой отец, отбывавший тогда четвертак,

Возвратился в родные пенаты.

Но ГУЛАГом ему повредило «чердак»,

И я стал без вины виноватым.

Словно годы, пока он пилил двухметровую рожь,

Я купался в довольстве на воле,

Стал виновен, что выжил я, тощий гаврош,

Ведь не зря меня столько пороли.

Безотцовство, скитанья в пространствах Руси,

На душе отщепенства короста.

Не надейся, не верь никому,

Не проси –

Вот нехитрые догмы сиротства.

* * *

Русский смотрит на жизнь с аберрацией:

Хлеба вдоволь – он счастлив и сыт.

Но маячит нужда за стагнацией,

Перестройка, разруха, инфляция,

Безнадёга, дефолт, дефицит.

Объегорили нас, обгайдарили

И погнали в Чечню на убой.

Пал режим, в государстве авария,

Всё растащено, разбазарено;

Уголовщина, рэкет, разбой.

Подменили нам что ль нашу Родину?

Стал здесь лишним простой человек.

Наша Родина стала пародией

На уклад, где мы прожили век.

Воцарилось у нас чужебесие,

Тщетно к Господу молится мних,

Скорбно смотрит Царица Небесная

На безумство деяний людских.

* * *

Сам себе кофе в постель подаю,

Кротко внимаю пасхальному звону.

Был бы я пастырь, завёл попадью –

Вместе бы Господу били поклоны.

Я ж не священник, и нет попадьи,

Некому душу излить, кроме Бога.

Я так давно нахожусь меж людьми,

Чтобы от них ожидать слишком много.

Люди – не ангелы, я – не святой,

Чтобы забыть их злодейства и козни.

День перед Пасхой,

Кровавый, шестой,

И палачи приготовили гвозди.

Справа – разбойник, и слева – варнак,

А посредине – Сын Божий Распятый.

Страшные стоны задорят зевак,

Делят одежду казнённых солдаты.

Билась в рыданиях Божия Мать,

Книжник косился на Деву с опаской.

Трудно в немногих словах описать

Всё, что привиделось мне перед Пасхой.

* * *

Я столько обижал Творца,

Что грех рассчитывать на милость.

Предобрый Спас, прости слепца

За всё, что криво получилось.

За жизнь нескладную мою,

За всех, обиженных случайно,

За несуразную семью,

Распавшуюся изначально.

Теперь я стар и не здоров,

Забыт людьми и брошен властью,

И нет на свете докторов,

Чтоб вызволили из напасти.

Лишенный красок бытия,

Я вопрошаю безутешно:

Зачем Творцу вот этот я –

Безглазый червь во тьме кромешной?

И что мне весь роскошный мир:

Сибирь в снегах и блеск Парижа,

Луга в росе, Байкал, Памир,

Когда я этого не вижу!

Промчался век и был таков,

Ни славы, ни богатств, ни спеси…

Неужто груз моих грехов

Терпенье Бога перевесил?

* * *

Иона проглотил кита,

Иль кит его во время оно,

Но выплыл цел пророк Иона.

С честной молитвой на устах.

И тут пути их разошлись,

А там их поглотила вечность;

Душа пророка взмыла ввысь,

Кит обратился в бесконечность.

И раб, поднявшийся с колен,

И грозный лев, и царь в порфире –

Все обратятся в прах и тлен.

Мы все лишь гости в этом мире.

* * *

Знал бы прикуп – жил бы в Сочи:

Банковал бы да бухал,

В гаманок с утра до ночи

Баксы с бабками пихал.

Зыбкий фарт сиюминутный…

И придёт ли масть – не факт.

Финиш этой жизни мутной –

Не заточка, так инфаркт.

Столько судеб загубила

Эта пагубная страсть.

В тесноте сырой могилы

Ни схомячить, ни украсть.

Шулерам и после смерти

Мнятся прикупы и фарт.

Не для них ли держат черти

Шесть колод краплёных карт.

Не прельщал их чин казённый

В Белом Доме и в Кремле.

Был бы карт набор краплёный,

Туз козырный в рукаве.

Олды-ёлды, три щеколды,

Через ёлды три елды.

Пил бы, ел бы да играл бы,

Не работал ни колды.

г. Москва