Грустина

Грустина

Сердце в будущем живет;

Настоящее уныло:

Все мгновенно, все пройдет;

Что пройдет, то будет мило.

Александр Пушкин

 

 

И щеки девушек горят, с утра горят румянцем.

Пришли девчонки, стоят в сторонке,

Платочки в руках теребят,

Потому что на десять девчонок

По статистике девять ребят.

 

На летней эстраде, подражая Клавдии Шульженко, но очень экспрессивно, заглушаемая музыкой инструментального ансамбля вытягивала ноты солистка хора из ДК. Девчонки на самом деле жались к ограждению танцплощадки из высоких металлических прутьев. Лишь самые смелые кружились попарно, девушка с девушкой, в центре танцевального круга. Парни кучковались за оградой и курили сигарету за сигаретой. Некоторые уходили в кусты и там для храбрости распивали на двоих или троих бутылку портвейна из горлышка, а потом направлялись к освещенному входу, протягивая контролерше измятые билеты.

Наиль с одногодками Ринатом и Маратом, тоже жившими в Татарской слободе, уже зашли на танцплощадку и высматривали подходящие объекты противоположного пола.

Смотри-смотри, вон те три девчонки, вроде, ничего. Может, подкатим? – предложил нетерпеливый Марат, сосед Наиля по кварталу, учившийся в политехническом институте на инженера-электромеханика.

Девчонки русские, нас точно отошьют, – с сомнением произнес демобилизовавшийся сержант.

Помощник машиниста из локомотивного депо Ринат не собирался уступать.

Мы – все советские люди и имеем законное право на отдых. Татарок приличных здесь все равно нет.

После паузы музыканты заиграли громкую ритмичную музыку, и толпа, как по команде, вывалила на пятачок. Парни и девушки стали изгибаться, кто во что горазд. Один Наиль оставался в стороне.

Ты что, старик? Это же – твист. Пойдем. Растрясемся!

Извините. Но я так не умею.

Упрямец так и не двинулся с места, продолжая наблюдать за беснующейся толпой.

Кто первым затеял драку, из-за чего, Наиль так и не понял, но вдруг из круга с разбитыми носами стали вывалиться его друзья. Толпа вокруг драчунов расступилась, и музыканты перестали играть. Противников изрядно прибавилось, они стали наседать, Наилю тоже пришлось вмешаться. Удар направо, удар налево, и, подхватив побитого Марата под руки, он потащил его с танцплощадки в темноту горсада. Ринат ретировался первым. Встретились они в зарослях черемухи напротив Дома ученых и затаились в темноте. Их уже искал чуть ли не взвод противника.

Незаметно перебежать освещенную улицу не получалось. И тогда Наиль предложил разделиться:

Ты беги к пруду, а ты – к тиру. А я – через забор, отвлеку их.

Но стоило парню перепрыгнуть на тротуар, как вся стая преследователей бросилась за ним.

Вот он! Лови его! Не уйдет, сволочь!

Хотя Наиль и сдал бег на золотой значок ГТО, но оторваться от вошедших в азарт охоты преследователей не смог. В отчаянии он сиганул в заросший бурьяном пустырь между Домом ученых и физико-техническим институтом. Один прыжок, второй, третий, и вдруг земля под ним провалилась.

 

Он чуть не вскрикнул от острой боли. Левая ступня угодила в какую-то ямку с твердыми краями. Но крик успел подавить вовремя, над его головой уже шуровали преследователи.

Куда же он делся? Только что был здесь! Как сквозь землю провалился!

Земля содрогалась под их ногами. Наилю повезло, что никто из парней не угодил в провал следом за ним и что лампочка на фонарном столбе перегорела. Порыскав вдоль высокого забора, они пришли к выводу, что татарин каким-то чудом перемахнул через ограду Дома ученых ,и убежали перекрывать все выходы из усадьбы. Только голоса дозорных слышались с тротуара.

Наиль вытащил ногу из канавки, пошевелил стопой и радостно выдохнул: перелома нет. В кармане брюк он нащупал спичечный коробок.

Спичка догорела быстро, но парень успел разглядеть сводчатый потолок и затянутые паутиной стены из старого отсыревшего кирпича. Справа и слева от него была темнота. В спертом воздухе подземелья пахло плесенью. Над самой головой метрах в двух от пола в овальном проеме колыхалась высокая трава и высоко в небе светились звезды.

Дембель попробовал подпрыгнуть на одной ноге. Ему удалось зацепиться за кирпичные края провала. Он уже стал подтягиваться, но услышал злые голоса и спрыгнул вниз. Зажег еще одну спичку, и решил, пока выход перекрыт, обследовать подземелье.

Волоча больную ногу, он поковылял налево, где, по его расчетам, должен был находиться подвал Дома ученых. Скоро он уперся в проржавленную железную дверь. Она оказалась не заперта и с противным скрипом отворилась.

Спички сгорали одна за другой. Наиль понял, что это – какой-то тамбур, за ним была еще одна дверь из массивного дерева, наглухо закрытая. А вот за ней отчетливо слышались чьи-то приглушенные голоса, смех и какие-то щелчки, раздававшиеся без какой-либо периодичности.

Пальцы нащупали металлический язычок, прикрывавший замочную скважину. Пострадавший повернул его, и кромешную тьму подземелья пронзил яркий лучик электрического света. Он нагнулся и прильнул глазом к замочной скважине. Внутри два важных пожилых мужика в рубашках с закатанными рукавами и ослабленных на шеях галстуках играли на бильярде. Между ударами по шарам они выпивали по рюмочке коньяка и закусывали бутербродами.

«Так это же – бильярдная Дома ученых!» – осенило Сабанаева.

Он уже собрался постучаться в дверь и попросить, чтобы его выпустили из подземелья, но вовремя остановился. Откуда-то появились две девицы в коротких, облегающих платьях, годившиеся мужикам в дочери.

«Если есть вход, то значит должен быть и выход», – решил Наиль и похромал в другую сторону.

Проходя мимо провала, он прислушался, на улице было тихо, но любопытство потянуло его дальше. Впотьмах он больно стукнулся лбом о железную лестницу. Пришлось зажечь последнюю спичку. Наверху был металлический люк, а подземный ход дальше сильно сужался.

Наиль поднялся по лестнице, попробовал на прочность запоры на люке, но там ничего даже не скрипнуло. Похоже, выход забетонировали.

Пришлось возвращаться к провалу. Не без труда, подтянувшись на руках, он выбрался на поверхность пустыря и еще долго лежал в бурьяне, вдыхая свежий, напоенный черемуховым и сиреневым ароматом воздух теплой майской ночи.

 

Проснулся он поздно. В комнате стояла необычная тишина. Никто ни сопел, ни хихикал, ни раскачивался на панцирных сетках соседних кроватей, младшие братья давно уже встали. Открыв глаза, он еще какое-то время не шевелился, наблюдая за причудливым танцем тени от сетчатой занавески на блестящих крашеных половицах. Потом потянулся, как пригревшийся на солнышке кот, и резко, словно по команде «Подъем!», вскочил с постели. Вывих голеностопа напомнил о вчерашнем приключении. После первых шагов Наиль притерпелся к боли и даже сделал зарядку. Стал искать одежду. Но ни рубашки, ни брюк на спинке стула, куда он их ночью повесил, не оказалось. В шкафу он нашел синее спортивное трико, натянул его на себя и вышел в зал.

Дом на берегу Томи построил еще до войны дед Наиля – Рахматулла. Сруб из массивных сосновых бревен под двухскатной тесовой крышей был поделен по татарской традиции на две половины: белую и черную. Абика1 из Эушты еще называла их гостевой и женской. Наверное, потому что на половине дома, где стояла большая печь с котлом, полновластной хозяйкой всегда была женщина. Целый день крутилась возле плиты, готовила еду на всю семью, кипятила белье, мыла посуду… Но в семье его родителей –Вилена и Зульфии – прижились другие названия: комната и зал.

Пока Наиль был маленький, все Сабанаевы ночевали в комнате, а днем время проводили в зале. А когда он пошел в школу и появился младший брат Надир, то родители отдали спальню сыновьям, а сами перебрались в зал. После рождения Анвара отец оштукатурил и побелил стены. Сразу стало в доме светлее, а зимой – и гораздо теплее, но в глазах подростка родное жилище потеряло былую романтику. Комната перестала походить на хижину старателей на Юконе, как в книжках Джека Лондона.

Открыв дверь, Наиль застыл в проеме. На удивление все оказались дома. Отец сидел на лавке, укрытой тканым половичком, и с важным видом, в очках, подшивал суровыми нитками, вдетыми в огромную иглу, кожаную сбрую.

Завтракать будешь, улым2? – спросила колдующая у плиты Зульфия.

Конечно, ана3. А вы чего не на работе?

Отец недовольно проворчал:

Понедельник. Рынок закрыт.

Мать поставила на стол тарелку с оладьями и блюдечко с разогретым маслом.

Садись, полуночник. На обед будет бэлиш4.

С рисом или картошкой?

Как ты любишь. Жирная говядина и картошка.

Вилен Рахматуллович не выдержал и, отложив свое шитье, сердитым голосом произнес:

Ты еще этому стиляге праздничный плов приготовь. Побалуй дитятку! – и, повернувшись лицом к сыну, спросил: – Ты где шлялся всю ночь?

Оладушек застрял в горле у Наиля, и, как нашкодивший пацан, он виновато пробубнил:

С парнями на танцы ходили. А что, нельзя?

Отец встал с лавки и, подойдя к сыну сзади, выдал ему по затылку увесистую оплеуху.

На танцы? Вся улица жужжит про ваши танцы! Участковый дома обходит, выясняет: кто же это вчера сыну председателя горисполкома в горсаду нос сломал? Ты часом не знаешь этого удальца? В тюрьму, на зону захотел, отличник боевой и политической подготовки, твою мать?!

Глава семейства перешел на крик, после которого в зале установилась гробовая тишина.

Я только защищался. Они первыми начали. Их было раз в десять больше, – оправдывался Наиль.

Выпустив из себя гнев, отец понемногу стал успокаиваться и уже почти нормальным голосом сказал:

Сейчас никто не будет разбираться, кто первым затеял драку. Есть пострадавший, есть его заявление в милицию. В КПЗ закроют, а потом и срок пришьют. Давай, улым, наедайся впрок, собирай чемодан, и к дяде Фанзилю на север. Его экспедиция на днях уходит в тайгу. А там тебя сам шайтан не найдет.

Еще горячий бэлиш мать завернула в три слоя оберточной бумаги и положила в авоську.

Только в чемодан не клади. А то от жира вещи потом не отстираешь. За обедом обязательно съешь, – наказала Зульфия сыну в сенях.

А потом разрыдалась и обняла его.

Отец с веслами в руках поторопил:

Хватит телячьих нежностей! На теплоход опоздаем.

 

Пока лодку не вынесло на стремнину, Вилен Рахматуллович налегал на весла, а потом закрепил их на бортах и закурил.

Сейчас, как на метро, за полчаса до речпорта домчим.

Присмиревший сын одиноко сидел на корме, прижимая к себе чемодан.

Чего пригорюнился, хулиган?

Да как-то неожиданно все обернулось, – глядя на речную рябь, ответил Наиль. – Еще не привык к новой реальности.

А так всегда и бывает, – выпустив изо рта струйку дыма, тут же унесенную ветром, философски заметил отец. – Готовишься к одному, а судьба бросает тебя совсем в другую историю. Это – жизнь. Значит, такова воля Всевышнего.

Наиль недоуменно посмотрел на отца и спросил:

Ты в бога веришь, что ли?

Конечно, верю. Каждый человек в глубине души в него верит. Даже самые оголтелые коммунисты-атеисты. Только в глаза они тебе в этом никогда не признаются.

А он есть, бог-то?

А ты как думаешь? Разве последние события тебя ничему не научили? И ты не чувствуешь, что какая-то высшая воля ведет тебя к твоей судьбе?

Сын задумался.

Однажды на учениях в Бурятии я чуть не погиб. Совершали марш-бросок через Восточные Саяны в тыл условному противнику. Дорога пролегала по горному серпантину. С одной стороны – горы, а с другой – пропасть. Ночь, туман, и за выступом скалы я просмотрел поворот. А БТР еще на кочке подбросило. Смотрю в водительское окно и вижу, что впереди дороги под бронетранспортером нет. Над пропастью он летит. В тот момент я и вспомнил о боге. И хотя вы меня никаким молитвам не учили, но на ум пришли фразы из Корана, которые иногда нашептывал бабай. Шепчу я молитву и автоматически кручу руль вправо, словно могу развернуть многотонную бронемашину в полете. И ты знаешь, ата, БТР повернулся и приземлился на дороге.

Вилен Рахматуллович выбросил окурок в реку и сказал сыну:

Я рад, что ты это понял. Легче жить будет.

А потом, на протяжении доброй половины пути, рассказывал о томских храмах – церквах и мечетях, закрытых советской властью.

Твоего деда Рахматуллу родители приучили ходить в Белую Мечеть на Московском тракте, где сейчас – цех карандашной фабрики. А в здании ликероводочного завода раньше была Красная Мечеть. Сейчас все минареты разрушили.

Отец снова закурил.

Православные еще больше пострадали. Какой красавец был Троицкий кафедральный собор! Стерли с лица земли до основания.

А где такой, ата5? Я про него ничего не слышал.

Тоже от нас недалеко. На площади Революции, только раньше она называлась Ново-Соборной. В аккурат за трибуной, где начальство принимает праздничные демонстрации. Я еще мальцом был, когда родители водили меня в горсад мимо этого собора. Он был огромный, Наиль. Наверное, высотой с телевышку. И такой величественный. Говорят, в Москве в честь победы над Наполеоном такой же храм построили. Его тоже, как и наш, разрушили. Там сейчас бассейн под открытым небом. А из кирпича нашего собора построили главный корпус строительного института.

Парень зачерпнул ладошкой воды из реки и сполоснул лицо.

Теплая. Жаль, искупаться не успел. – Затем спросил отца: – А зачем это сделали?

Вилен Рахматуллович пожал плечами и ответил:

Религия ведь – опиум для народа. Советские люди должны верить только учению Маркса и Ленина, а не богу.

Впереди замаячили портальные краны, и гребец опустил весла на воду.

Постой-постой, ата, – опасаясь, что откровенный разговор может закончиться, Наиль поспешил задать последний вопрос. – А про подземные ходы ты что-нибудь знаешь?

На лицо отца снова наползла строгость.

Кто тебе про них рассказал?

Никто. Просто я сам вчера, убегая от драчунов, провалился в подземелье возле Дома ученых.

И Наиль вкратце поведал отцу, что с ним произошло. Внимательно выслушав сына, Сабанаев-старший ответил:

До революции в Доме ученых жил губернатор, а в здании СФТИ располагалось губернское управление. Вот и прорыли этот туннель для губернатора, чтобы он ходил на работу, не замочив сапоги, или мог сбежать незаметно от народного бунта.

Но я своими глазами видел: ход ведет дальше!

Отец приложил палец к губам:

Все подземелья в нашей стране – это государственная тайна. Ты еще от милиции не сбежал, а уже с комитетчиками хочешь познакомиться. Нет уж, улым, плыви-ка ты лучше на север, в тайгу, нефть искать.

И отец с удвоенной энергией налег на весла, опасаясь, что быстрое течение может пронести лодку мимо пристани.

 

Много лет спустя, после смерти отца, разбирая его вещи в старом сундуке, Наиль обнаружил на самом дне кожаную папку с какими-то схемами. Уже собирался кинуть в кучу на выброс, но остановился в последний момент. Надев очки, он рассмотрел чертежи внимательно. Стрелка начиналась от Дома ученых и вела к СФТИ, а потом поворачивала вдоль тротуара на площадь, через мэрию утыкалась в Дворец бракосочетаний, напротив Дома офицеров.

Сводчатый потолок из потрескавшегося старого кирпича, светящаяся замочная скважина в бильярдную и сужающийся в темноте подземный ход. Вспомнились мгновенно, словно это было вчера.

Скажи, ана, а отец о подземельях тебе ничего не говорил? – вскользь поинтересовался он у державшей траур матери.

Тебе зачем? Не смей туда лазать! – властным голосом прикрикнула на сына Зульфия.

Пятидесятилетний глава семьи, уже сам дед, послушно развел руками.

Просто в сундуке у отца нашел странную схему, вот и спросил.

Абика села на топчан, нервно теребя костлявыми пальцами уголки платка.

Прошу тебя, улым, оставь эту затею. Отца твоего просила, умоляла, а тебе просто запрещаю. Опасно – там. Все ходы старые, осыпаются. Того и гляди, обвалятся. И – закон запрещает. Даже не посмотрят на твои заслуги, в тюрьму посадят.

Ее лицо от волнения стало красным. Сын испугался и полез в комод за тонометром. Измерил давление и дал матери таблетку. Подождал, когда пожилая женщина успокоится, и продолжил разговор:

Просто – интересно. А откуда отец узнал о ходах? Дед Рахматулла рассказал?

Зульфия поняла, что сын не отстанет, и утвердительно кивнула подбородком.

 

Сабанаевы жили в селе Тахтамышево, разводили лошадей, подрабатывали извозом у томских купцов. Богатства особого не нажили, но и с голоду не помирали. А в конце девятнадцатого века в их селе русский купец Максимов построил кошмовальный завод. Любители лошадей валять валенки не захотели и подались на заработки в соседнее село Кафтанчиково, где молодой энергичный татарин, из приезжих, Карим Хамитов организовал конезавод. Ему еще и тридцати лет не было, а он уже был купцом второй гильдии, знал много разных языков и удачно женился на богатой невесте.

Хамитов разводил лошадей новой породы. Невысоких, коренастых, выносливых, но быстроногих. Лучшие его лошадки, запряженные в сани, возили по пять с половиной тонн груза по зимнику. Такой товар в столице сибирского извоза не мог остаться незамеченным. Купец быстро сколотил состояние. Даже армия закупала лошадей у него. А в русско-японскую войну лошади озолотили заводчика. Карим Хамитов вошел в круг богатейших томских купцов. Построил роскошный дом в Татарской слободе. Стал меценатом, жертвовал большие деньги на строительство мечетей, школ. В народе его прозвали Карим-бай.

Вахит, отец Рахматуллы, работал конюхом на кафтачиковском конезаводе. Был на хорошем счету, и хозяин взял его сына в город.

Шестнадцатилетний Рахматулла поселился в богатой городской усадьбе. Правда, в комнате для прислуги и работал на конюшне, зато был всегда сытно накормлен, одет и обут по-городскому. И главное – учился в грамоте.

Карим баю нравилось стремление парня к знаниям. Видимо, узнавал в нем себя в молодости. И сделал он юношу своим личным кучером. Хамитовскую тройку в Томске знали все. Ни у кого из купцов таких лошадей не было. Стать арабских иноходцев и красота орловских рысаков в них совмещались с огромной выносливостью и надежностью сибирских лошадок. Летом и в межсезонье Рахматулла запрягал тройку в английскую коляску с усиленными рессорами, а зимой – в санную кибитку, на которой носились они с Карим-баем по губернскому городу и его окрестностям, как ветер в чистом поле.

После черносотенного погрома 1905 года Хамитов купил за бесценок две пострадавшие от пожара усадьбы под Юрточной горой и решил снести их и построить еще одну – большую – конюшню в городе. Место – уж больно удобное. Самый центр. Рядышком на горке с одной стороны Общественное собрание, а с другой – Управа Сибирской железной дороги. За ними – казначейство, казенная палата, губернское собрание, особняк губернатора, магазины и доходные дома томских богатеев на Почтамтской улице. Каждый аршин здешней земли дорогого стоит. Потому решил Хамитов вкопать часть конюшни в склон оврага.

И как-то вечером его спешно вызвали на стройку.

Беда, Ваше степенство, ой, беда! – причитал подбежавший к коляске плотник. – Землекопы вход в какой-то тоннель отрыли.

И что? – удивился странной реакции мастерового хозяин.

А там… Все стены кирпичом выложены. Дорога такая ровная, что вы на своей коляске запросто проедете. Должно быть, самого государя-императора тайный путь. Сами поглядите.

Карим-бай уверенно направился к провалу. Саркастическая улыбка исчезла с лица, едва заглянул внутрь.

Все было, как описал плотник.

Лампу, нет, лучше факелы принесите, – приказал он рабочим.

Передав Рахматулле один из факелов, конезаводчик спрыгнул в тоннель. Кучер последовал за ним.

Их не было добрых полчаса. Рабочие у провала стали уже беспокоиться: не случилось ли чего? Но скоро хозяин и кучер вынырнули из темноты.

Вот что, братец, – вытирая пыль с сапог, сказал Карим-бай впечатлительному плотнику. – Позови-ка надежных людей, и сколотите ворота на эту дыру. За ночь управитесь?

Чего ж не управиться? Коли заплатят, – к плотнику вернулось былое лукавство.

Об этом, братцы, не переживайте. За ворота плачу сто рублей. И еще – по пять рублей каждому из присутствующих – за молчание. И чтобы рты на замке держали! – Хамитов пригрозил строго, так что ослушаться его ни у кого желания не возникло.

Так Карим Хамитов и его верный кучер Рахматулла узнали старинную тайну. В Томске в ту пору жили и другие люди, которые по долгу службы были посвящены в устройство подземных коммуникаций: инженеры, высокопоставленные чиновники и жандармы, но пользовался этим потайным тоннелем один Карим-бай.

На реке – ледоход. Тяжеленные льдины, громыхая, наползают одна на другую. Томь ревет и стонет, освобождаясь от зимних оков. А Карим-бай с юным кучером на летней коляске вдруг появляются на конезаводе в Кафтанчикове, хотя всего час назад десятки людей видели Хамитова в Общественном собрании. Словно у его лошадей выросли крылья, и они перелетели через реку с ревущими льдами.

 

Ты хочешь сказать, что мой дед носился на тройке по тоннелю под Томью? – воскликнул удивленный Наиль.

Мать осеклась на полуслове, коря себя за язык.

Ты же хотел узнать, что рассказывал мне твой отец, – обиженно произнесла пожилая женщина и надула щеки.

Пожалуйста, ана, извини. Уж слишком фантастичным кажется твой рассказ.

Успокойся, улым. Этого тоннеля давно уже нет. Река затопила его, а на суше все входы замурованы. Тебе туда не попасть.

Тогда это все – сказки, – махнул рукой сын, но, испугавшись, что мать снова обидится, поправился. – Городская легенда.

Зульфия надулась конкретно.

Конечно, сказка! Только почему-то Карим-бай все свое состояние завещал городу на постройку моста через Томь в Лагерном саду. Через пятьдесят лет после его смерти. Он умер в девятнадцатом, а в шестьдесят девятом начали строить Коммунальный мост.

 

С возрастом думающему человеку проще понять прошлое. Достаточно от даты своего рождения отложить назад величину прожитых лет и примерить на себя: как бы ты сам действовал в дедовские и прадедовские времена. Эмпирический опыт подобного бытия уже имеется, а дальше все только от фантазии зависит.

Наиль родился в 46-м. В пятьдесят лет он легко переживал жизнь деда Рахматуллы, а в семьдесят – и судьба прадеда Вахита перестала восприниматься им как белое пятно.

Стремительные перемены постиндустриального настоящего затмевали промышленную модернизацию Российской империи. На его веку запустили искусственный спутник Земли, человек полетел в космос, появились телевизоры, компьютеры, интернет, гаджеты. По сравнению с этим железная дорога, электричество и водопровод – просто детские игрушки. Прожитые им семь десятилетий и столько же лет, отложенные назад, вмещали практически всю историю современной цивилизации.

 

Гибрид газонокосилки, пылесоса и миноискателя. И как эта штуковина работает?

Наиль Виленович вертел в руках выписанную младшим сыном по интернету очередную техническую диковину.

Артур снисходительно с видом знатока стал объяснять пенсионеру устройство георадара. Ему часто приходилось преодолевать дремучее техническое невежество старшего поколения. Мать, хоть и гораздо моложе отца, но от прогресса дистанцировалась, довольствовалась кнопочным сотовым телефоном и занималась по дому традиционными женскими делами. Но только не атай. Он следил за всеми компьютерными новинками, делавшими жизнь людей интереснее и содержательнее. Стоило одному Артурову другу из диггеровского сообщества обмолвиться о возможностях георадара для определения подземных пустот, так отец сына буквально запилил: когда найдешь? Артур думал, что заоблачная цена на прибор отпугнет престарелого фаната подземелий, но ошибся. Наиль Виленович на следующее же утро сходил в банк и перевел со своего сберегательного счета на карту сына кругленькую сумму.

Я сэкономил по максимуму, – отчитался Артур. – Заказал среднечастотный радар. На глубине до десяти метров даже в тяжелом грунте он высветит все подвалы, подземные выработки и захоронения. Блок регистрации покупать не стал, только программное обеспечение. Закачаю его на свой ноутбук. Там памяти много. А закончив работу, мы продадим передающую и принимающую антенны и блок управления телекоммуникационной компании. Они используют такое оборудование для определения кабельных порывов.

Бизнесмен!

Артур не понял: то ли похвалил его отец, то ли осудил, но продолжил объяснять устройство прибора.

В зондируемую среду излучается электромагнитный импульс, а отраженный сигнал от неоднородных объектов регистрируется и обрабатывается на компьютере. С таким радаром даже клады можно искать.

Озолотимся, – проворчал старик.

 

Наиль старался держаться бодрячком, но годы брали свое. Сильно болели суставы, особенно – при смене погоды. Совсем испортился сон. Он мог пролежать в постели до рассвета, ни минуты даже не вздремнув. Разные мысли лезли в старую голову. Он все чаще вспоминал об отце, о погибшей первой жене Гульнаре, а думы о сыновьях не отпускали вообще.

В характере Артура, в отличие от старших братьев, стержня не было. Видимо, сказалось женское воспитание. Мать с бабкой в «младшеньком» души не чаяли. Вот и зализали. Хороший, добрый, но не мужик. Вроде бы, все есть у молодого человека: ум, внешность, образование. Даже по стопам отца пошел, стал геологом, но на работу по специальности так и не устроился и перебивался случайными заработками.

У старшего сына Фарита тоже не все было гладко в жизни. Вроде бы и бизнес у человека доходный был, а потом он вдруг взял и бросил погоню за богатством, вспомнил, чему его учили в университете, вернулся на кафедру, защитил кандидатскую, потом – докторскую диссертацию. Теперь вот сам заведующий кафедрой отечественной истории средних веков. Правда, с женой отношения разладились. Из дома ушел, живет с молодой аспиранткой.

Средний сын Мурат – вот главная заноза в отцовском сердце. После смерти матери он остался в Крыму в 14 лет с бабушкой по материнской линии. Отца обвинил в предательстве и отказался общаться с ним вообще.

Чехов очень любил Гурзуф и не любил Томск. На берегу Черного моря он купил татарскую саклю с небольшой живописной бухтой, а Томск обозвал «свиньей в ермолке».

«Томск – скучнейший город… и люди здесь прескучнейшие… Город нетрезвый, красивых женщин совсем нет, бесправие азиатское…», – писал он о будущих Сибирских Афинах. Через сто с лишним лет томичи ответили литературному классику с юмором, установив на набережной Томи карикатурный памятник под названием «Антон Павлович Чехов глазами пьяного мужика, лежащего в канаве и не читавшего «Каштанку».

В бухту Чехова Артур влюбился с первого взгляда. Фариту, впервые привезшего младшего брата в Крым, дикие, причудливые скалы тоже нравились больше обустроенных пляжей с лежаками и зонтами от солнца, с утра до ночи забитыми обгоревшими отдыхающими. И каждое утро в восемь часов, как на работу, братья отправлялись на дачу Чехова.

Пожилая дворничиха сметала с тротуара уже начавшие опадать засохшие листья.

Ой, Фарочка! – отбросив метлу, всплеснула она руками и стала обнимать толстяка. – А я-то сперва и не признала тебя. Думала, кому это Мурат сдал родительскую квартиру. Он же здесь редко бывает. В Бахчисарае в основном живет. Как же ты возмужал? А это, должно быть, сынок твой? Похож.

Нет, тетя Айна, это мой младший брат Артур. Познакомьтесь, пожалуйста.

Бабка опешила и, опустив на нос очки, стала бесцеремонно рассматривать молодого человека.

И точно – вылитый Наиль Виленович в молодости. А у тебя самого дети-то есть?

Есть, тетя Айна, тоже сын. Ровесник этого молодого дядьки. Он – программист, в Эмиратах живет.

Батюшки свет! По всему миру люди разъехались. А я вот со своим стариком, видать, в Гурзуфе век доживать буду. Только он у меня, Фарочка, совсем из ума выжил. Как Крым к России снова присоединился, вообще мне ни копейки со своей пенсии не дает. Твоя власть пришла, ты теперь за квартиру и плати. Вырядится, как шут гороховый, в бендеровскую форму, напьется горилки и давай горланить «Ще не вмерла Украина». А из меня-то – какая русская? Мои ж родители – сосланные в Сибирь финны. Хоть назад к дочке в Барнаул уезжай!

 

А где же фонтан? – выразила недовольство дородная дама в соломенной шляпе.

Симпатяга-экскурсовод с задумчивым и печальным взором средневекового арабского поэта рассеяно посмотрел на экскурсантку, потом на бронзовый бюст Пушкина и показал на резную мраморную панель на стене:

Знаменитый Бахчисарайский фонтан перед вами.

Толпа удивленных туристов отпрянула от стены, а экскурсовод продолжил:

Его еще называют фонтаном слез. Потеряв возлюбленную, убитый горем хан Гирей пожелал, чтобы сам камень заплакал, как плачет сердце мужчины. Верхняя чаша символизирует сердце. Из нее капля за каплей стекают «слезы» в две чаши поменьше. Постепенно они наполняются, и горе снова переливается через края в нижнюю чашу-сердце. И так три раза.

А розы сверху? Что означают они? – спросила одна из экскурсанток.

Гид по ханскому дворцу ответил стихами:

 

«Фонтан любви, фонтан живой!

Принес я в дар тебе две розы.

Люблю немолчный говор твой

И поэтические слезы».

 

А потом добавил прозой:

Это дань памяти поэту, воспевшему в веках любовь. Сотрудники музея каждое утро кладут в верхнюю чашу «фонтана слез» свежие розы: алую и белую.

 

После экскурсии братья обедали в кафе татарской кухни для туристов. Артур сразу заказал пять больших чебуреков и уминал их за обе щеки, не обращая внимания на текущий по подбородку мясной сок вперемешку с маслом.

Мурат тем временем незаметно рассматривал сводного брата. В его облике иногда проскальзывало что-то близкое и родное, но сама манера поведения, пренебрежения к этикету не вписывались в кодекс поведения крымских мурз. После продолжительной горной прогулки к монастырю и средневековой крепости, да еще часовой экскурсии по ханскому дворцу, Фарит тоже изрядно проголодался и выбрал в меню седло барашка, но ел медленно, с достоинством, умело орудуя ножом и вилкой. Себе же Мурат заказал лишь кофе и сладости. В горы он не ходил, а экскурсии по Бахчисарайскому дворцу давно стали для него просто работой.

Твоя экскурсия – настоящее шоу, – похвалил Мурата профессор истории. – Блестящая эрудиция, вкрадчивый голос, слегка смущенный взгляд. На женщин производит убойное впечатление. От курортниц, поди, прохода нет?

Экскурсовод замял тему и спросил сводного брата, по возрасту годившегося ему в сыновья:

И как Чуфут-Кале6*? Понравилось?

Великолепно, – обливаясь чебуречным соком, ответил Артур. – Крепость – просто отпад!

Ее начали строить еще византийцы в V веке. А в мавзолее дочери золотоордынского хана Тохтамыша были?

Угу, – пробормотал Артур и спросил у профессора истории. – А это тот самый Тохтамыш, что в прадедовом родовом селе похоронен?

Каком селе? – переспросил бахчисарайский экскурсовод.

Да, в Тахтамышево, откуда Сабанаевы родом, – между делом пояснил Фарит. – Оно гораздо старше Томска. И раньше называлось Кызыл-Каш7. А когда на тамошнем кладбище похоронили Тохтамыша, его и переименовали.

Мурат недоверчиво покрутил головой.

И ты хочешь сказать, что великий хан Золотой Орды, соперник Тамерлана покоится под Томском?

А чего тут удивительного? Эуштинцы – очень древний народ. Когда-то их земли тоже были частью Золотой Орды.

А мне пещерный монастырь8 понравился больше, – безапелляционно заявил разделавшийся с чебуреками младший брат. – Там такая экзотика! Вместо крыш на монашеских кельях – огромные каменные глыбы. Вот это жесть!

Крымчак отвернулся и стал демонстративно рассматривать розы на клумбе. Какие же они дикари, эти сибиряки. Истинные ценности не замечают, а на чужую показуху ведутся!

Фарит увидел недовольство родного брата и примирительно сказал:

Брось дуться, Мура. Я, конечно, понимаю: северные варвары разрушили Крымское ханство. Но ведь столько времени прошло!

Мансуров холодно ответил:

А я ничего не хочу забывать, брат. Погибла целая цивилизация, уникальный симбиоз культур – древних греков, генуэзцев, Византии, Золотой Орды и Османской империи. Такого никогда нигде больше не было, и не будет.

Профессор Сабанаев философски заметил:

Жизнь продолжается, брат. Цивилизации не исчезают бесследно, они дают жизнь новым. Тот же Пушкин, например. Это – явление не только российской, а мировой культуры.

Если бы Девлет Герей в шестнадцатом веке не спасовал перед Иваном Грозным и захватил московский Кремль, как это сделал хан Тохтамыш, то Пушкин, скорее всего, писал бы по-татарски!

Доктор исторических наук не сдержал улыбки и, пригубив ароматный кофе, сказал:

А может, его и вовсе б не было? Туркмены-сельджуки, захватившие Константинополь, променяли свою энергетику на комфортный быт, а идеология и вера – дух Восточной Римской империи – отошли к Москве. Крымские татары переняли турецкую роскошь, а боевой настрой монгольской орды оставили снова русским вместе с кличем «Ура!». История не знает сослагательного наклонения. На этой земле – от Дуная до Енисея – всегда жили два больших народа. Скифы и саки, сарматы и гунны, русские и татары. И в единстве они достигали такого могущества и процветания, что им завидовал весь мир.

 

Зимой Артур уговорил отца пойти на лекцию одного чудаковатого профессора в пединститут. Лысый, с бородкой-клинышком, он с фанатизмом убеждал аудиторию, что подземные ходы – это часть древнего города, существовавшего тысячелетия назад на месте современного Томска.

На старинных картах чуть выше места слияния двух полноводных рек помечен город с романтическим названием – Грустина. Град у устья. Явно славянского происхождения.

Сабанаевы скептически переглянулись.

Разве не тюрки испокон веков населяли Сибирь? – тихо спросил сын.

Отец почесал седой затылок.

Видимо, какое-то славянское поселение. Может, новгородцы ходили за Урал еще до Чингиз-хана. В Золотой Орде, думаю, люди тоже мигрировали из одного места в другое.

Но дальше экзальтированного лектора просто понесло. Разрозненные фрагменты из разных эпох он смешивал в одну кучу. Обнаружив где-то грунт с примесями извести и кирпичной крошки, сделал скоропалительный вывод, что холмистый рельеф города имеет рукотворное происхождение. Его Грустина сразу разрослась до размеров Рима, а по возрасту даже оставила «вечный город» далеко позади. Ведь ее основали еще гиперборейцы, представители исчезнувшей арктической цивилизации многие тысячи лет назад. С наступлением Ледникового периода местные жители ушли под землю, обустроив там целый город.

Грустинцы были, безусловно, развитым народом, имели собственную письменность. Европеоиды по внешности, они славились своим здоровьем и крепостью тела, как истинные сибиряки.

Дальше – больше. Несметные сокровища, древние книги в хорошо вентилируемых катакомбах.

Но чем нелепее были его идеи, тем сильнее они заводили публику. Представительница одной туристической фирмы даже предложила профинансировать издание романа о подземном городе. Сюжет, правда, банальный: современный человек через временной провал попадает в древнюю Грустину и там находит свою любовь.

Выйдя из аудитории, Наиль Виленович долго ругался. Выражения «бред сивой кобылы», «палата № 6», «психиатрическая клиника» были самыми цензурными. Но потом призадумался и сказал:

Хотя… у каждого своя Грустина. Но эта – все равно чересчур.

 

За ужином разговор снова зашел о древнем городе. Отец отошел от эмоций и окончательно определился во мнении.

Улым, а ты мультфильм «Зима в Простоквашино» смотрел?

Классный мультик! Он у меня на компе закачан. Часто просматриваю. А что?

А ты помнишь, как дядя Федор с отцом-академиком под Новый год приехали в Простоквашино к Шарику с Матроскиным?

Что-то припоминаю. Отец дяди Федора еще маску Деда Мороза на себя надел и спросил: «Угадайте, кто я?».

Вот-вот! – обрадовался пенсионер. – А почтальон Печкин ему и говорит: «Адмирал. Иван Федорович Кру-зен-штерн. Человек и пароход!»

А папаша ему отвечает: «Ну вы уж совсем», – радостно подхватил Артур.

И отец с сыном дружно расхохотались.

Так и этот профессор со своей Грустиной сильно палку перегнул, – откашлившись, сказал Наиль Виленович.

А сын с грустью заметил:

А я бы не отказался хотя бы одним глазком взглянуть на этих грустинцев. Интересно, какими они все-таки были?

Поглощавшая шурпу абика внезапно встрепенулась и отбросила на стол ложку.

Тоже мне – невидаль! Да смотри сколько в тебя влезет! Атая родного что ли, никогда не видел? Чистокровный груштинец!

Сын и внук недоумевающе переглянулись, а старая Зульфия снова принялась за еду.

Груштина – эуштина, груштина – эуштина, – приговаривала она, шамкая беззубым ртом.

 

Доморощенным исследователям срочно потребовалась консультация специалиста. Однако отец со старшим сыном-историком не разговаривал, как Матроскин с Шариком, и на встречу с Фаритом отправился Артур.

Профессор на кафедре принимал долги у студентов. Младший брат, еще не вышедший из студенческого возраста, ничем не выделялся из будущих историков и, не привлекая к себе излишнего внимания, дождался в аудитории, когда уйдет последний двоечник.

Как здоровье атая? – поинтересовался Фарит.

Как перпетуум мобиле. Никому расслабиться не дает.

Братья рассмеялись, и Артур поведал, зачем пришел: про Грустину и подземные ходы.

Фарит Наильевич усмехнулся.

Вам точно делать нечего, Индианы Джонсы.

Разговор предстоял обстоятельный, и профессор предложил переместиться в кофейню.

 

По его научному мнению, древний город Грустина и подземелья Томска – совсем разные темы и принадлежат к различным эпохам.

На картах мира Ортелия и Меркатора ХVI века, выполненных в мелком масштабе, действительно с координатами Томска обозначен город Грустина. Значит, это был достаточно крупный по меркам того времени город. При основании Томского острога в 1604 году присягу московскому царю приняли всего 300 местных татар-эуштинцев. Маловато для города мирового значения.

Выходит, Грустина была кем-то разрушена, а ее население уничтожено или рассеяно за несколько десятилетий до похода в Сибирь Ермака. Но кто это мог сделать? В междоусобных разборках в Сибирском ханстве такой геноцид вряд ли был возможен.

Некоторые историки считают, что Грустину разрушил Тамерлан в войне с Тохтамышем. Но эти события происходили в конце ХIV века, и даже для европейцев, бывавших в Сибири тогда очень редко, ошибиться на 200 лет – чересчур. А вот поход в Западную Сибирь шейхов из Бухары для обращения в ислам местных инородцев вполне мог состояться в шестнадцатом веке.

Тоянов городок и татарские села рядом с Томском – остатки древней Грустины, которая просуществовала приблизительно семь-восемь веков. Торговую факторию на перекрестке сибирских рек Томи и Оби, видимо, еще в первом тысячелетии нашей эры создали совместно среднеазиатские и новгородские купцы как перевалочную базу для обмена пушнины на экзотические южные товары. Хотан – крупный торговый город в Центральной Азии – еще называли Гаустана. Это название вполне могло со временем превратиться в Гаустину. Буква «Г» в языках восточных тюрок исчезла, и местные жители стали называть себя эуштинцами. Однако славянское происхождение названия – предпочтительнее. Тот же Меркатор на карте рядом расположил город Серпонов, саму провинцию назвал Лукоморьем, а внизу под Грустиной сделал приписку: «холодный город, в котором татары и русские проживают совместно». Потому среди эуштинских татар и сегодня встречаются светловолосые и голубоглазые люди.

Братья одновременно посмотрели друг дружке в глаза. У Фарита, как у деда по матери, глаза карие, в форме миндаля, а у Артура – темнее, почти черные, росомашьи глаза. Голубых грустинских глаз ни один из сыновей от отца не унаследовал.

А подземелья типичны для всех старинных сибирских городов. В Иркутске и Тобольске о них сложено не меньше легенд. Это – уже купеческое наследие, – расплатившись за кофе, сказал профессор на прощание.

 

Наиль Виленович в роговых очках и махровом халате восседал за письменным столом за ворохом бумаг, как признанный литературный мэтр при написании бестселлера. А младший сын служил у него чем-то на вроде секретаря.

Сколько ты насчитал ходов под Воскресенской горой? – спросил отец.

Только старых, почти заваленных, – тринадцать. Плюс один целый, обложенный кирпичом, от здания областного суда, – как студент на экзамене, ответил Артур.

Старик аккуратно сложил стопку чертежей в пластиковый конверт, закрыл его на защелку и вынес вердикт:

С острогом, в целом, разобрались. Потайные ходы из крепости – норма средневековья. Как сейчас запасные и аварийные выходы.

Вторую группу подземелий тоже можно отнести к убегаловкам, – высказал свое мнение молодой помощник. – Из монастырей, домов богатых золотопромышленников. Но как объяснить капитальные коммуникации вдоль центрального проспекта? Длина томского метро – почти четыре километра, а ширина – три метра. Зачем купцам входить в такие траты? Они ведь деньги считать умели, иначе б не разбогатели.

Правильно говоришь, – похвалил отец. – Только не всегда люди совершают логические поступки. Иной раз такое могут выкинуть? Будем искать богатых сумасбродов!

 

Философ – не только род занятий или образ мышления, это еще и имя, в переводе с греческого означающее «любомудр». Родители назвали его так – Философом, а по батюшке – Александровичем. Правда, фамилия подкачала. Хоть и дворянская, но не сильно звучная – Горохов.

Выросший в крайней нужде, юноша образования толком не получил, но сословная принадлежность позволила ему поступить на государеву службу. Вначале коллежский регистратор в таежном Енисейске, потом – окружной начальник в Канске, он к 37 годам дослужился до губернского прокурора Томска. Удачная женитьба на дочери богатого золотопромышленника и связи в сибирском чиновничестве после ухода в отставку позволили ему быстро разбогатеть. Встав во главе компании тестя, Философ Горохов привлек дополнительный капитал и стал добывать по тонне золота в год. Для середины ХIХ века – фантастический объем!

Никто и никогда в Томске так богато и с блеском не жил, как он. Центральную улицу губернского города назвали Миллионной потому, что на ней поселился «томский герцог», миллионер Горохов. В праздники местные богатеи первый визит наносили ему, и только потом ехали поздравлять губернатора. А губернатор сам приезжал к Горохову, а не Горохов – к нему.

Роскошный дом окружал волшебный сад. Гости катались на лодках по пруду, гуляли по песочным дорожкам акациевых аллей, через мост со статуями крылатых коней, отдыхали в увитых цветами беседках, слушали музыкантов на прозрачной эстраде, нависавшей над прудом, любовались диковинными орхидеями и пробовали в оранжереях созревавший инжир и виноград. А уж за столом шампанское лилось рекой в саженные бокалы, стоявшие на полу возле стульев, а диковинные кушанья подавались на фарфоровых тарелках с видами гороховского сада, изготовленных на собственном заводе миллионщика.

Хотя, по правде говоря, никакого фарфорового завода под Томском никогда и в помине не было. Это был очередной блеф хозяина усадьбы, как и картонные муляжи книг в библиотеке.

Философ Горохов умел пустить пыль публике в глаза, произвести впечатление. Кредиторы охотно давали ему в долг любые деньги. Ведь он платил высокие проценты.

Но в один прекрасный момент компания Горохова неожиданно разорилась, долгов по неоплаченным векселям богатейшего золотопромышленника Сибири осталось на целых два миллиона рублей.

Улицу Миллионную переименовали в Почтамтскую. Дом за долги забрало Томское общественное собрание. А сам Философ Александрович, измученный подагрой, вскоре тихо скончался в маленькой сторожке на краю своей некогда величественной усадьбы.

На исходе девятнадцатого столетия деревянный купеческий дом сгорел, и на его месте новые хозяева жизни возвели каменное здание Общественного собрания.

А здесь, по рассказу абики, Карим-бай обнаружил вход в тоннель под Томью, – высказал догадку Наиль Виленович.

Обескураженный сын потряс головой.

Бр-р-р! Ата, ты и впрямь думаешь, что это Горохов вырыл томское метро?

Я не верю, что, добывая по тонне золота в год, он мог разориться на одних обедах. Видать, вкладывал деньги в какой-то грандиозный тайный проект. Почему бы не преподнести властям сюрприз, соединив Московский и Сибирский тракты тоннелем под рекой? Вполне в его духе. Горохову не составляло труда перебросить с золотых приисков несколько бригад землекопов в губернский город и хорошо им заплатить, чтобы помалкивали. Но губернатор почему-то не оценил государственное значение проекта, а потребовал вернуть презренный металл кредиторам. И сдулся томский герцог!

Артур оценил отцовскую догадку, но меркантильное сознание современного молодого человека, выросшего при рыночной экономике, отказывалось ее принимать.

Зачем, скажи, рыть многокилометровый тоннель до Лагерного сада, когда через Татарскую слободу до реки рукой подать? Неувязка!

Отец азартно потер ладонями.

Я тоже долго не мог понять. Пока не прочитал статью твоего брата о первых томских сталеварах. Сразу после основания острога рудознатец Федор Еремеев нашел на берегу Томи в районе нынешнего Лагерного сада выход железной руды на поверхность. Пробная плавка показала высокое качество томского железа. Оно ни в чем не уступало шведскому. Из него отливали пищали и ядра для казачьей крепости на Воскресенской горе. Но береговые залежи руды быстро истощились, рудный пласт уходил под реку. Вскоре Демидовы открыли богатые месторождения железа на Урале, и о томском руднике в Москве забыли. Но для местных нужд железо понемногу продолжали плавить. Горохов от кого-то узнал про заброшенную шахту и доделал начатую первыми рудознатцами работу.

К такому умозаключению пришел разработчик нефтяных выходов, изучая под старость лет подземелья родного города. Еще он понял, что обустройство «томского метро» закончили в начале ХХ века сибирские капиталисты. Застройка центральной улицы многоэтажными каменными домами Общественного собрания, Управления Сибирской железной дороги, Императорского Университета и Технологического института потребовала укрепления склона оврага, ведущего к реке, капитальной дренажной штольней. Кроме отвода подземных и вешних вод она в случае чрезвычайных ситуаций могла стать и путем для эвакуации богатых и образованных граждан. После черносотенного погрома в революцию 1905 года в городе скрытно обустроили еще несколько «мелиоративных» шахт, поменьше. На такую «дренажную систему» местные богатеи денег не жалели.

Наиль Виленович положил в ящик письменного стола последнюю папку и закрыл его на ключ.

Поздравляю с окончанием расследования, улым. Больше в этом мире тайн для меня не осталось.

 

Наиль проснулся среди ночи. За окном моросил весенний дождь, добивая остатки сугробов. Тихо, чтобы никого не разбудить, он выскользнул из спальни. В прихожей натянул резиновые сапоги, сверху набросил брезентовую ветровку с капюшоном, привезенную еще с нефтяного севера, и вышел в ночь.

На улице было безлюдно. Светофоры моргали желтыми фонарями. Редкие машины быстро проносились мимо, поднимая из луж фонтаны брызг.

Ноги его сами понесли по Московскому тракту в сторону Коммунального моста. Шлепая сапогами по придорожной грязи, он смотрел на спящий родной город по-новому, словно видел его впервые. У закрытого Дома офицеров в заброшенной сторожке доживал свои дни томский герцог Философ Горохов. По подземному тоннелю на удалой тройке с гиканьем и свистом проносились Карим-бай с его дедом Рахматуллой. На берегу Томи рыли шахту первые рудознатцы Федора Еремеева. Эуштинский князь Тоян собирал подарки в Москву для Бориса Годунова, чтобы русский царь принял его народ под свою опеку. Монгольские всадники снимали дань с местных жителей, а сильных юношей забирали в войско. Гунны купали в Томи своих коней, а скифы промывали золотой песок на перекатах. Древние грустинцы от холода переселялись под землю.

А Наиль все шел и шел. Уже далеко остался мост и Тоянов городок. Миновав Грустину, старик сошел с шоссе в сосновый бор. Высокие и прямые, корабельные сосны росли друг от дружки на почтительном расстоянии, поэтому по лесу он передвигался свободно, не спотыкаясь о буреломы и не застревая в зарослях кустарника.

Тучи на пасмурном небе расступились, и засияли звезды. А потом небо начало сереть, окрасилось багрянцем, и лениво взошло большое оранжевое солнце.

Птицы щебетали на ветках. А он все шел, не замедляя ходу, куда глаза глядят. Иногда ему попадались садоводческие товарищества и деревни. Но на дачах людей еще не было, а деревни он обходил стороной. Воду пил из ручьев. Голода совсем не испытывал. Видимо, в юности наелся досыта, а месторождений нефти рядом с Томском не было.

Ночевал под открытым небом. Наламывал пихтовых или еловых веток и устраивал из них постель. Перед сном долго смотрел на звезды.

На четвертые сутки его похода Западную Сибирь накрыл обильный циклон. Сильно похолодало, и выпал снег. Утром старик просто не проснулся.

Тело нашли только через неделю заготовители березового сока и сообщили в полицию. В кармане ветровки лежало пенсионное удостоверение, с установлением личности покойного проблем не возникло.

 

В память об отце, его последнем проекте, Артур организовал для братьев экскурсию по томским подземельям. Он уговорил свою знакомую предпринимательницу арендовать на месяц склад в подвале центрального хозяйственного магазина, откуда, по его расчетам, должен был начинаться один из подземных ходов. И не ошибся. За старой железной дверью, которую он открыл при помощи отмычки, действительно начинался обложенный обкрошившимся красным кирпичом лаз. Артур вначале обследовал подземелье в одиночку и, придя к выводу, что прогулка по нему не сулит больших опасностей, позвал братьев.

Освещая дорогу мощными фонарями, они прогулялись под землей в одну сторону посуху, как по проспекту. Все выходы наверх были тщательно замурованы. Старших братьев увиденное столь впечатлило, что они настояли обследовать и противоположное направление – в сторону острога.

Напрасно Артур пытался их отговорить, мол, опасно там, но томский историк и бахчисарайский экскурсовод в один голос заявили: идем!

Эта часть тоннеля была подтоплена вешними водами. Сказывались весна и близость речки Ушайки. Высокие рыбацкие сапоги хоть и не пропускали воду, но от холода не спасали. Наконец они миновали подтопленные участки и стали подниматься вверх.

Внезапно каменный тоннель уперся в еще одну изъеденную ржавчиной дверь.

Дальше не пойдем, – твердо заявил проводник. – Там подпорки деревянные, могли прогнить. Обрушатся как дважды два.

Давай хоть одним глазком глянем на ваше средневековье! – настоял Мурат.

Артур достал из кармана маленькие хромированные кусачки и одним нажимом перекусил дужку ржавого навесного замка. Со скрипом дверь поддалась, и резкий запах фекалий ударил братьям в нос.

Так это же – дерьмо! – разочарованно вскрикнул крымчак, зажимая пальцами ноздри.

Артур быстро захлопнул дверь.

На схеме никакой канализации нет, – виновато извинился он.

Пришлось братьям поворачивать назад. Вонь становилась непереносимой.

 

Построить дом на Воскресенской горе, рядом с памятным камнем в честь основания города, преуспевающему разработчику веб-сайтов, обошлось в кругленькую сумму. Электроэнергию, воду, тепло провел, а вот с канализацией – проблема. Частный выгреб. А у него и бассейн, и сауна, и пять ванн с джакузи. На одних ассенизаторах разоришься! Неожиданно на краю участка, у самого оврага, обвалился грунт. Вначале пытались заделать провал. С десяток грузовиков земли высыпали, а расщелине хоть бы хны, какой была, такой и осталась. Тогда попробовали закачать воду, вся автомобильная цистерна ушла. Вот и вывели туда канализацию. Зачем добру без дела пропадать?

 

Ноябрь 2017 – апрель 2018 года

 

1Абика – бабушка (татарск.).

2 Улым – обращение родителей к сыну (татарск.).

3Ана – обращение детей к матери (татарск.).

4 Бэлиш – печёный пирог из пресного теста с разнообразной начинкой, татарское национальное блюдо.

5 Ата – то же, что и атай, обращение детей к отцу (татарск.).

6* Чуфут-Кале – средневековый город-крепость в Крыму, рядом с Бахчисараем.

7 Кызыл-Каш – в переводе с татарского языка «Красная бровка».

8 Пещерный монастырь – Успенский Анастасиевский православный монастырь вблизи Бахчисарая.