Храпим…

Храпим…

Это было в начале шестидесятых. В конце сентября мы с товарищем уехали на неделю в Карелию. Хотели пройти по северному побережью Онеги.

Впечатления были странные. Совсем недавно здесь бурлила жизнь. Люди занимались рыболовством, пушным промыслом, держали скотину, птицу. Теперь все ушли. Привели в порядок крепкие еще дома, помыли полы, привязали к причалам лодки — и ушли.

Мы бродили по пустым улицам брошенных деревень, заходили в пустые церкви, фантастически красивые, летящие деревянные храмы, расположенные на вершинах пригорков и холмов. Удобная для жизни, обжитая планета русского Севера, почему-то оставленная людьми.

В одной из таких деревень у самой воды мы нашли баню по-черному. Внутри прибрано, рядом аккуратно сложены дрова — видимо, для таких, как мы, случайных путников.

Переночевали в бане, а наутро двинулись дальше. Глубокие колеи залиты водой. На дороге — ни человека, ни машины. Холодно, накрапывает дождь, до ближайшей деревни больше пятнадцати километров. Там, нам говорили, сохранилась кузница XIX века с горном и мехами.

Добрались, наконец, до поселка, кузницу нашли на краю деревни. Ворота настежь, инструмент, наковальня, горн, меха — все на своих местах. Немного поржавело, лежит нетронутое со времен царя Гороха.

Ночевали в Доме колхозника в Великой Губе, в большой комнате на десять мест. Наконец-то тепло, и постели с чистым бельем, можно помыться и одежду просушить. Позади длинный путь, много впечатлений. Завтра утром — в Петрозаводск.

Проснулись мы от грохота и рева. Было ощущение, что рядом проходит танковая колонна. Оказалось, это храп. Апоплексичного толстяка разбудили соседи и строго предупредили. Только уснули — вся история повторилась. И так несколько раз. Под утро виновника, который уже плакал от обиды и отчаяния, выпроводили в какой-то чулан.

Из Петрозаводска решили на перекладных добраться до Кондопожской церкви Успения Пресвятой Богородицы постройки 1774 года. Церковь сорок два метра высотой, самое высокое деревянное строение Карелии. Вот что писал о ней академик Ополовников:

«Нет ей равных среди деревянных шатровых церквей. Единственная в своем роде, эта церковь — лебединая песня народного зодчества, пропетая с такой силой, что после нее любой звук кажется слабее и немощнее».

 

Впоследствии я узнал о том, что замечательные храмы, которые нам удалось застать еще на берегу Великой Губы, сгорели. Туристы зимой заходили в неохраняемые церкви погреться, разводили костры, уходили… А церкви потом сгорали.

Кто тогда думал о каких-то деревянных храмах в брошенных деревнях? При Хрущеве в Ленинграде были уничтожены: Греческий храм (в шестьдесят втором), Троицкий собор в Стрельне (в шестидесятом) и Спас на Сенной (в шестьдесят первом).

О кузнице мне сказали, что она сохранилась — перенесена в Кижи. Кузница сохранилась. И Кондопожская церковь тоже жива.

Всю жизнь у меня продолжался роман с этой церковью. Часто вспоминал о ней, показывал друзьям зарисовки. В начале нулевых мне довелось еще раз добраться до Кондопоги. Впоследствии в книге «Светящиеся ворота» я написал об этой поездке:

«Потемневшее дерево. Черное серебро осиновой щепы на крышах, куполах и скатах. Ветхие лестницы. Убогий алтарь. Он пел нам незнакомую песню из далекого прошлого.

Мы обернулись, чтобы еще раз взглянуть на церковь перед отъездом. Она сливалась с крутыми косогорами берегов, падающими к узеньким пляжам огромного, как море, северного озера. Стройная, неестественно высокая, она взлетала. Мы стали свидетелями вознесения, Успения Святой Девы Марии. Вместе с храмом мы тоже улетали к небесам».

 

10 августа 2018 года Успенский храм поджег пятнадцатилетний подросток, называющий себя «сатанистом».

Церковь сгорела. Вместе с ней погибла часть всех нас.

Церковь стояла на удивительном месте. Напоминала свечу у алтаря величественной Онеги. Она словно обращалась к нам: «Смотрите, люди! Здесь живет Господь, здесь Рай на Земле, здесь последнее место, где еще жива святая Русь…» А теперь ее нет.

 

Случившееся вызывает массу вопросов. Почему не было сторожей, средств пожарной защиты и сигнализации? Кто вообще отвечал за охрану памятника культуры — краеведческий музей, православная церковь, которая проводила там службы, или министерство культуры? Почему пожарные машины прибыли без воды? Как защищены другие памятники русской культуры? Почему достаточно появления одного малолетнего фрика с канистрой — и нет уникального памятника культуры, истории, зодчества?

Возникают и совсем другие вопросы. Почему появляются такие мальчишки, для которых плевое дело — сжечь памятник архитектуры, построенный нашими талантливыми пращурами? Почему в школах и вузах процветает АУЕ1? Почему банда подростков в Таврическом избивает прохожих? Не мы ли, взрослые, сами в этом виноваты? Увлеклись тотальным либерализмом, идеями детей травы и цветов, акционизмом, защитой несчастных Пусси Райотс, восхвалением группы «Война» и акций Петра Павленского. Мы создаем популярность Лесли и Рыбкам, аплодируем Гнойным, Кончитам Вурст, Милоновым, ряженым казакам — всем подряд. Не власти виноваты и не политики. Мы сами так воспитываем наших детей. Вросли в сложившийся растительно-овощной порядок: всем все дозволено, пусть все делают, что хотят, — это, братцы, и есть свобода!

Вспомнился смешной толстяк из Великой Губы. Ему хотелось спать…

И мы тоже спим. Не только спим — храпим. Устрашающий храп несется по континентам, ввергает в трепет жителей Земли.

 

Пепел Кондопоги стучит в наше сердце. Просыпайтесь, люди!

Настало время собирать камни. Иначе прохрапим наше великое прошлое. Проспим и страну, и детей, будущее России.

Пора просыпаться.

1 «Арестантский уклад един» (или «арестантское уркаганское единство») — так называется предположительно существующее российское неформальное объединение молодежных (подростковых) банд, имеющее общую идеологическую основу и «общак» и пропагандирующее воровские, тюремные понятия.