Их было семеро

Их было семеро

«…если бы меня попросили определить манеру этого поэта относительно каких-нибудь внятных координат, я бы раз восемь отказался от аналогий, от поиска предшественников и корней, а уж после пробормотал бы: сравнивать ни с кем не могу, совершенно самостоятелен, но живет неизвестной величины огоньком где-то в треугольнике меж трех, удаленных друг от друга огромных звезд: Блоком, Анненским, Г. Ивановым».

Вячеслав Кожемякин, поэт, издатель

 

Родина

то кружится в толпе как в танце саломея
то из чужого светится окна
а мне бы ей сказать что я всегда был с нею
но где была она

она всегда в делах как будто завтра грянет
то ль праздник то ль война залетная родня
внезапная свекровь татары и древляне
и ей не до меня всегда не до меня

но может средь забот свершений и рутины
вдруг вспомнит обо мне и поскучнев лицом
окликнет из толпы обманутого сына
чтоб оскорбить презрительным словцом

и я отвечу ей а что я ей отвечу
за все ее дела за всё что мне должна
с сиротской прямотой угрюмо и навечно
что я ее люблю что мне нужна она

 

Тишина
(романс)

День прошел. Как песок. Как вода.
В никуда. Как вчера. Как всегда:

В нескончаемом шуме и гаме,
В разнобое рекламных огней,
Меж делами, деньгами, долгами
– День за днем – одинаковых дней.
Он ничем не запомнится в мире,
Доцветет, как ночной фейерверк,
Не заметив, что в темной квартире
С человеком молчит человек.

День за днем: только он и она.
Что ж молчат?.. и о чем тишина?..
Столько слов было днем – обо всем!
(Это – днем. – Не сейчас. Не вдвоем…)

Столько слов! – для минутных событий,
Новостей, перетолков, обид –
День за днем пронося,
по орбите
Вавилонская башня летит, –
Не годятся, не те, бесполезны?
Или сила им здесь не дана,
И, как мостик, качаясь над бездной,
Держит дом тишина, тишина?..

Не придумать слова. Не найти, –
Хоть свечу, хоть пожар засвети.

В телевизоре шастает няня,
Словно семечки, лущит слова,
За окном ¬¬¬¬– полыхает огнями
Разноцветная штука – москва,
А в квартире – усталые тени
Продолжают свою тишину,
Как немой разговор поколений,
Проигравших и мир, и войну…

 

* * *

М.-

эта женщина!.. (запахи мая,
Ночь в июне, цветы на лугу…)
Как не много я в ней понимаю.
Да и то – рассказать не могу;
Этот взгляд, эти губы ли, плечи…
– Что сумеет сказать человек –
Нищим голосом, скудным наречьем,
Не справлявшимся с чудом вовек?..

А она!.. – как субботнее пенье
Грозной силы, творящей миры,
Как затейливый ход в обновленьи
Восхитительно сложной игры,
Как гаданье по солнечным пятнам,
Как воздушный дворец на песке,
Как письмо – обо мне – на невнятном,
Незнакомом родном языке…

 

Золотой век

В. Сендерову

может, там и оплакивать нечего,
А уйти – и не числить родным,
Возле дыма былого отечества
Не остаться столпом соляным,
– Пусть бы дальше – не праздник с попойкою,
Пусть бы – труд, бесполезный почти,
Неуют, неприкаянность, – только бы
Поскорее отсюда уйти
В новый, нашею грязью не тронутый,
Светлый мир, поманивший чужих, -
За прозревшими путь цицеронами,
За волшебными дудками их…

но ушли – а за далями серыми,
Навсегда проведенной чертой,
Из отсюда – слепыми Гомерами
Так и видится век золотой,
И – в душе неприкаянной, свыше ли,
Но – звучат, обретают права
Благодарные, странные, лишние,
Уносимые в вечность слова,
И сияют красою невиданной,
Окликаясь по далям времен:
– Византия моя, Атлантида ли,
Затонувший мой град Аваллон…

 

* * *
И там, где утро, будет вечер;
Изучат мир, как свиток зол,
И небу голос человечий
Вернет таинственный глагол,
И он взлетит в безмолвный воздух,
Забрав и краски, и тепло,
Смущая птиц, качая звезды…
А здесь – всё будет так, как шло.
И бывший брат окликнет брата,
Не золотые вспомнив сны,
А на единственном понятном,
На звучном языке войны.

 

Городской сумасшедший
(Три зарисовки)

Не дай мне Бог сойти с ума…
Пушкин

1.
– Где мы?.. что мы?.. – ведь еще недавно…
Суетный бормочет человек,
И в глазах – безумных, как у фавна, –
Смерть богов, отчаливший ковчег.

а в моих – обидное бессилье:
Вижу – а дозваться не могу,
Словно мы уплыли – и забыли
Брата на кисельном берегу,
Словно потеряли человека
Где-то там, где будущего нет, –
Только голоса на млечных реках,
Сны по кругу, музыка и свет.
Да и что сказал бы в утешенье?
Кто он мне, бедняга-визави?
Он-то выбыл, а у нас – крушенье:
Ни надежд. Ни веры. Ни любви.

Эх, а ведь недавно…
Вспомнишь с грустью
Словно сон о веке золотом;
Отойдешь от зеркала – отпустит.
Не совсем, – отложит на потом…

2.
Понимать?.. завидовать?.. жалеть их?..
Малых сих, чье время вспять пошло?
Бывших братьев, что теперь, как дети,
Не умеют знать добро и зло?

Не заметить.
Жить в своих заботах.
Круг за кругом (словно карусель)
На конях-ракетах-самолетах
Мчаться на указанную цель,
Сказку опускать до скорбной были;
Былью – исковеркать лик земли…

Словом, братьев здесь не посрамили.
Тоже – кто нашел с чего – сошли…

3.
А быть может, в мире все – как дети?
Вдохновенный детский беспредел?
Только – сын ехидного столетья –
Без любви глядел – не разглядел? –
Не познал их норов голубиный,
Заповедна дум их красота,
Словом, – не откроются глубины,
То есть – не разверзнутся врата?..

душная Москва. Литое небо.
На скамейке парковой сижу,
Торможу. Кидаю крошки хлеба
Сизому крылатому бомжу.
Хорошо здесь. Сонно и безлюдно.
Летний день лениво настает,
В небесах торжественно и чудно
Трактором рокочет вертолет,
В теремах – царевны. Спят, отрады.
В здешнем мире – все для них свои,
Им-то и любви твоей не надо;

А тебя – не пустят без любви…

 

136-му

Вавилонские реки текут по земле моей.
Вавилонской пылью покрыта земля моя.
На ветру звенящем чуть виден в пыли еврей,
Приглядеться – нет, не еврей, почему-то – я.

За спиной моей – гул и грохот, смешки да вой.
Вавилонские боги себе громоздят уют.
Голоса их – ветер. Они говорят со мной:
– Отчего здесь для нас не пляшут? что ж не поют?..

на осину – арфу. – Здесь, возле мутных вод,
Что я им спою, хозяевам этих дней? –
Разве только то, что нашелся еще народ,
Что бредет по своей земле, как чужой на ней?

Разве так: – меж родных небес и родных могил –
Ничего мне нет, и едва-то хватает сил,
Чтобы помнить все, что – мало, не так – любил,
Не того хотел, не так, не о том – просил,

Разве так: – в пыли, вдали от иных путей –
Мой бездомный голос ищет забытый путь,
Все звучит, зовет: – мы здесь, на земле Твоей;
Мы – Твои, мы – помним, мы есть… и Ты – не забудь…

 

EXCURSUS
(Отрывки к «Плачу по зверям»)

*
Далеко, видать, разошлись пути.
Мы давно уже не одно.
У меня такого и не найти,
Что зверьку целиком дано.
Отчего так вышло? В мозгах изъян?
Всепланетный переворот? –
Словно проклят гением обезьян
Горделивый безумный род,
Словно все закрыты для нас пути,
Лишь одна и есть колея,
По которой спешим от родства уйти
В направленье небытия;
И всегда за нами – лишь кровь и грязь,
И всегда впереди – ни зги;
Мы – враги всему, что помимо нас,
И друг другу тоже враги.
И порой – в конце неладного дня –
Затоскуешь смертной тоской:
«Целый мир, как видно, против меня.
Охренеть от чести такой».

 

*
…теперь это – клякса, пятно темноты,
Дыра и пробел…
Вот кто бы додумался слушать кусты? –
И куст прогорел,
Как рай (не хотели, чтоб он – в шалаше),
Как огненный шар
Звезды, раскрывающей небо душе…
Как эта душа.

И та, что давно говорила со мной
В ночи у костра –
Ушла, замолчала и стала иной, –
Не мать, не сестра,
И сам я ничей, как зверек под кустом,
Не брат и не друг,
А так: неизвестный наукам фантом.
Обугленный звук.

но только – мерцают еще огоньки,
Как детские сны,
Как звезды в задумчивых водах реки,
Во взгляде жены, –
Как будто бы мир удивительный тот
Еще не закрыт,
Где молния огненной веткой цветет,
И гром говорит,

Как будто залог, что вернешься туда, –
Не битый, не злой, –
Где в небе звезду окликает звезда
Над сонной землей,
А жизнь бестолковая, – вдруг да она,
Сгорая дотла, –
Была – хоть кому, хоть зачем-то нужна?..
Зачем-то была…

 

*

К. Кравцову

Многое дано понять поэтам,
Угадать и видеть наперед;
– Отравили гамлета лаэртом?
(Гамлета полоний не берет), –
– Было. – Все уже на свете было:
Серный ливень, поцелуй дотла;
Черепаха резвого эсхила
(«Именем зенона!..») догнала,
Ободрали марсия как лоха…
– Всё знакомо. Новость не нова.
Каждый миг, событие, эпоха, –
Для всего придуманы слова.
Только жизнь – всегда из удивлений:
– В тишине, в квартирном полусне,
Бродишь неприкаянно, как гений,
Сверлишь взором штору на стене:
Быть или не быть?.. – ответ записан.
Что за шторой?.. – даже не смешно.
–Ну а все ж: полоний или крыса?..
Отодвинешь –
а за ней – окно;
И в него – вливается прохлада,
Звездная ночная синева,
Росчерк молний над небесным садом;
И – зачем какие-то слова…

 

Рождественский этюд
(de profundo hiemis)

и стоят над землей вифлеемские крупные звезды; и найдутся волхвы, – отчего же не быть Рождеству?.. Но в России – зима, в это время – снега и морозы, и лишенные крова – к утру отойдут в синеву, и не будет чудес… И волхвы разбредутся понуро от остывшего тела – и сгинут в метельном краю, где замерзшие люди рядятся в звериные шкуры, и продрогшие звери – ночами подходят к жилью… Не бывает чудес!..

Оттого-то и верим,
безоглядно:
– ВОСКРЕС!..

И не надо чудес, – эта вера важней и чудесней,
Это – весть о любви и надежде под зимней звездой:
– Если кто-то воскрес, если верим, – мы тоже воскреснем!..
Мы растаем, как лед, – и родимся живою водой;

И – не поздно любить, и надеяться,
Верить не поздно,
Оседая в снега на дорогах Сумы и Войны,
Потому что – стоят над землей вифлеемские звезды, –
И светлы, и чисты, и для всех Рождеством зажжены…
1986, 2016