Журнальный мир

Эта история случилась в те времена, когда мы с моим другом и соавтором, композитором Борисом Фогельсоном, штурмовали вершины шоу-бизнеса. Две наших песенки уже прозвучали по телевизору: одну спел популярный тогда Юрий Охочинский, а другую — ныне забытый ансамбль «Лира». Кроме того, в Ленконцерте, богатой и могущественной организации, у нас с Борей купили еще одну песенку для той же «Лиры», но гонорар заплатить не спешили. Выждав полгода, я зашел в здание Ленконцерта на Фонтанке. Там, в отделе реализации, мне пообещали расплатиться в ближайшее время, и, успокоенный, я заглянул в кабинет заведующей литературной частью.

Завлит, не очень молодая девушка по имени Валя, сидела в своем огромном пустом кабинете за двухтумбовым столом, заваленном рукописями, и правила одну из них.

— Привет! — поздоровался я.

— Привет, — ответила Валя, не отрываясь от работы. Она была мне явно не рада, но все же я спросил с видом бывалого автора:

— Валя, нет ли для нас с Борей еще какой работы?

— Нет, конечно, — ответила она холодно. «Кто ты такой, чтобы тебе работу давать? — прочитал я в ее глазах. — То, что мы у вас две с половиной песни купили — наплевать и забыть. Случайность, которая, скорее всего, не повторится».

— Нет, так нет, — смутился я. И поехал домой.

Но вечером Валя вдруг позвонила и спросила:

— Ты слышал что-нибудь про девичий ансамбль «Кубаночки»?

— Нет, — я удивился не столько вопросу, сколько тому, что она удостоила меня звонком.

— Не слышал, так скоро услышишь. Ведь «Кубаночки» стажируются у нас, — проговорила Валя со значением. — Они из Новороссийска. Нам нужна песня про этот славный город. Может, вы с Борей попробуете?

— Непременно попробуем, — обрадовался я неожиданному предложению. — Прямо сейчас сажусь писать текст.

— Иного ответа и не ждала, — похвалила меня Валя. — Только вначале почитай про историю Новороссийска, чтобы не попасть впросак.

— Всю энциклопедию перерою, — пообещал я. Но в энциклопедию не полез.

«Прежде всего, Новороссийск морской город, а что характерно для морского города»? — стал соображать я. И вдруг вспомнил стихи Аркадия Гайдара из повести «Судьба барабанщика», которые очень любил в детстве:

На борту стоят матросы,

Лихо курят папиросы.

На берегу стоят девицы,

Опечалены их лица!

Потому что, налетая,

Всем покоя не давая,

Ветер гнал за валом вал

И сурово завывал.

Ну конечно, в морском городе на берегу обязательно должны стоять девицы с опечаленными лицами, потому что их любимые моряки уходят в море! Тут же в моей голове выстроились строчки:

В прекрасных южных городах,

Как будто в розовых мечтах,

Играет черноморская волна.

Она всегда ласкает глаз,

Совсем не замечает нас,

Но только это не ее вина.

За кормою звезды низко-низко,

Кажется, дотянешься рукой.

Шлют они тебе привет Новороссийска,

Обо мне напоминают, милый мой.

Я продиктовал по телефону Боре свежий текст, и уже через два часа он перезвонил и спросил:

— Хочешь послушать?

И, не дожидаясь ответа, положил телефонную трубку на рояль и запел хрипловатым голосом. Мелодия получилась славная, более того — она чудесным образом облагородила мой вполне заурядный текст.

— Слушай, здорово, — обрадовался я. — Пиши быстрее клавир, и завтра же отнесем песню Вале. Думаю, она будет довольна.

— Нет, — возразил Боря. — Спешить не надо. Пусть полежит с недельку. Как говорится, даст сок. Иначе Валя подумает, что сочинять песни — легкое и необременительное занятие.

Ровно через неделю мы предстали перед Валей.

— Принесли? — обрадовалась она, увидев нас. — Тогда прошу, — и милостиво указала Боре на стоявший у стены казенный рояль с потрескавшейся крышкой.

Боря скептически взглянул на него (мол, на чем приходится играть профессионалу!), брезгливо разложил ноты на пюпитре и, устроившись на вращающемся стуле, запел под собственный аккомпанемент. Когда он закончил, Валя улыбнулась и сказала:

— Очень симпатично. Придется, конечно, заведующему музыкальной частью показать — без него никак, но мне понравилось. Надо только в тексте добавить что-нибудь про Малую землю, и, думаю, худсовет песню утвердит.

— При чем здесь Малая земля? — удивился я.

— Ты что, забыл? — возмутилась Валя. — Под Новороссийском находился плацдарм Малая земля, где в чине полковника воевал политработник Леонид Ильич Брежнев.

— Ты знаешь, как связать Брежнева и девушку, которая провожает любимого в море? — съехидничал я.

— Что тут знать-то? Все просто, — заявила Валя. — Девушка думает о своем моряке и шлет слова благодарности воинам-победителям, благодаря которым ее парню в далеком морском походе ничего не угрожает, и он вернется домой живым. А главная ее благодарность за это счастье — самому видному представителю воевавшего поколения, дорогому Леониду Ильичу. Пара строк в конце на эту тему — и песня спасена. Вот такая интрига. Как тебе?

— Интрига хороша! Но ни Малую землю, ни Брежнева в своем тексте упоминать не собираюсь, — уперся я.

— А ты что скажешь? — обернулась она к Боре. В ее голосе слышалось раздражение.

— «В одну телегу впрясть не можно коня и трепетную лань», — флегматично ответил Боря.

— Конь, по-вашему, это кто? Уж не Брежнев ли? — теперь в голосе Вали слышалась угроза. — А вот я скажу, кому надо, — и духу вашего здесь не будет.

— Я всего лишь прочитал строчку из поэмы Пушкина «Полтава». В качестве метафоры, — пожал плечами Боря.

— Смотрите, как бы со своими метафорами вы мимо денег не пролетели, — пригрозила Валя и, смягчившись, добавила: — Ладно. Покажу ваш шедевр худсовету… хотя шансов у вас почти никаких.

По домам мы с Борей расходились в отвратительном настроении.

— Черт тебя дернул связаться с этой Валей и меня вместе с тобой, — упрекнул меня Боря на прощанье.

Прошло две недели. Мы уже и не надеялись, когда Валя вдруг позвонила и сообщила, что за песню нам начислен гонорар. Мне — шестьдесят рублей (немаленькие по тем временам деньги — столько получала санитарка в больнице за месяц), а Боре — аж целых сто рублей (композитору всегда платили больше). Кроме того, сказала Валя, если мы с Борей хотим услышать свою песенку, нам надо завтра в 11:00 прийти в Концертный зал на Московском проспекте, 121 (там сейчас Кукольный театр Сказки), где ансамбль «Кубаночки» будет сдавать программу.

Боря пойти не смог, я же на сдаче присутствовал. Ансамбль состоял из совсем юных девушек, а песни они пели старые, в основном про победу в Великой Отечественной войне, а также прославлявшие мир, труд и, разумеется, Коммунистическую партию Советского Союза. Причем все это действо сопровождалось «спецэффектами»: сцена то погружалась в почти полную темноту, то, наоборот, освещалась красным светом, символизировавшим огонь минувшей войны, то наполнялась сценическим дымом (что было модно в то время). Наша с Борей незатейливая песенка, к счастью, никакими световыми эффектами не сопровождалась. Она чуть-чуть разбавляла официоз, для чего, видимо, мудрые члены худсовета и включили ее в представление. И оказались правы: нашу с Борей песенку признали украшением программы… Тем не менее, я ушел из зала с мыслью, что надо забыть, как дурной сон, и ансамбль «Кубаночки», и Валю, и весь Ленконцерт в придачу.

Однако месяца два спустя Валя позвонила мне и сказала, что у них стажируется инструментальный ансамбль из Удмуртии. Программа для них почти готова, но не хватает песни об Ижевске, откуда ансамбль приехал. Может быть, мы с Борей ее напишем, пока другие авторы не бросились предлагать свои услуги?

Я даже понятия не имел, где находится город Ижевск, и что за страна такая — Удмуртия. Но не отказываться же от работы, когда толпы авторов осаждают Ленконцерт — только помани! Естественно, я ответил, что песню мы с Борей напишем, и сразу позвонил своему соавтору.

На следующий день я улетел отдыхать в Сочи. В конце концов, где, как ни на черноморском пляже, под взглядами знойных красавиц, съехавшихся со всех концов необъятной страны, можно написать хороший лирический текст?

И все же в Сочи я первым делом рванул не на пляж, а в местную библиотеку, где нашел статью в энциклопедии и три книги, в которых упоминался город Ижевск. Я узнал, что он основан 10 апреля 1760 года в междуречье Вятки и Камы, когда в поселке у реки Иж был заложен железоделательный завод, и что климат там умеренно-континентальный: лето теплое, но короткое, а зима длинная и холодная. Через четырнадцать лет после основания Емельян Пугачев с ордой головорезов захватил город и казнил все заводское начальство (сорок два человека), а завод разграбил и сжег. Позже по указу Александра I на том месте был построен оружейный завод. При Советской власти Ижевск стал крупным промышленным центром Урала и приобрел статус столицы Удмуртии. В 1929 году там началась сборка первого советского мотоцикла «Иж», а когда пришел 1941 год, в Ижевск эвакуировали несколько оборонных предприятий, на которых за годы Великой Отечественной войны было произведено двенадцать с половиной миллионов единиц стрелкового оружия. Позднее, в 1948 году, именно в Ижевске наладили выпуск легендарного автомата Калашникова «АК». Главная же гордость Ижевска, как следовало из книг, — это рабочие города, участвовавшие во всех трех революциях. А еще — кукольный театр.

Упомянуть Емельяна Пугачева, автомат Калашникова и революционных рабочих в одной песенке для меня не составило бы труда. Но я поддался характерному для курортного побережья лирическому настрою и решил написать песню о любви. (На этот раз — без незримого патронажа дорогого Леонида Ильича, так как его с Ижевском ничего не связывало). Однако для достоверности текста необходимо было обозначить что-то, присущее только Ижевску. Но ничего такого в книгах найти не удалось.

Оставалось одно: поговорить с жителем Ижевска или, в крайнем случае, с человеком, который бывал там, — вдруг искомое всплывет в разговоре. Только как найти такого человека? Не спрашивать же у каждого встречного: «Извините, вы не бывали в Ижевске»? Могут и за психа принять. Вот если кто-нибудь при мне сам заговорит об Ижевске, тогда другое дело…

С такими мыслями я бродил по набережной, прислушиваясь к разговорам отдыхающих. Но, увы, они говорили о чем угодно, только не об Ижевске. Отчаявшись, я спустился на пляж, и там наткнулся на группу преферансистов из семи человек. Четверо играли, а трое внимательно наблюдали за игрой, дожидаясь своей очереди. Вероятность услышать, что из семи человек кто-нибудь бывал в Ижевске, в семь раз выше, чем если бы я обратился к одному человеку! Собравшись с духом, я робко спросил у преферансистов:

— Извините, пожалуйста, не бывал ли кто-нибудь из вас в Ижевске?

В игре, видимо, возник напряженный момент. Казалось, мой вопрос никто не услышал. Устыдившись, я уже было собрался уйти куда подальше, как вдруг один из преферансистов, крупный мужчина лет сорока, не отрываясь от карт, произнес:

— Я бывал в Ижевске.

— А не могли бы вы уделить мне пару минут после игры? — обрадовался я неожиданной удаче.

— Пожалуйста, — сказал преферансист. — Закончу играть и уделю.

— Попался, — добродушно засмеялся другой преферансист. — Товарищ, наверно, свидетеля ищет по уголовному делу. Или того чище — преступника.

Другие преферансисты тоже засмеялись.

— Нет, уголовный розыск тут не причем, — успокоил их я.

В ближайшей кабинке для переодевания я облачился в плавки и улегся неподалеку на горячую гальку. Очень хотелось купаться, но я терпел: вдруг преферансисты уйдут! После полутора часов на солнцепеке мне начало казаться, что этот преферанс никогда не кончится, как вдруг игроки собрали карты в колоду, подсчитали, кто кому сколько должен, и дружно побежали купаться.

Возвращались они по одному. Преферансист, бывавший в Ижевске, шел последним. Я бросился к нему:

— Извините, но вы обещали…

— Да, да, помню.

Он переодел плавки, обмотавшись полотенцем, и с тоской посмотрел вслед покидавшим пляж преферансистам.

— Не убежите от меня? — забеспокоился я.

— Убегу, — ответил он равнодушно. — А что конкретно вы хотите узнать про Ижевск?

— Понимаете, у меня срочное задание: написать песню про этот город, — затараторил я. — Беда в том, что в Ижевске я никогда не был, и в библиотеке ничего подходящего не нашел. Необходима деталь, придающая Ижевску особый колорит. Например, Ереван — город из розового туфа. Москва — златоглавая. А Ижевск — какой он?

Преферансист даже не улыбнулся, хотя просьба моя выглядела комично, впрочем, как и я сам в тот момент.

— Да никакой, — ответил он, не задумываясь.

— Неужели двух добрых слов не найдете о городе, который, как я прочитал вчера, является столичным? — удивился я.

— Вы только хорошее услышать желаете? — усмехнулся преферансист.

— Ну, да, конечно. У меня не примут текст, если я напишу об Ижевске плохо.

— Понятно. Только ничего хорошего в этом городе нет.

— Совсем ничего? — сник я.

— Совсем, — отрезал он.

— Не может такого быть! — воскликнул я. — Что-то хорошее должно было остаться у вас в памяти. Так всегда бывает при посещении незнакомого города.

Но преферансист, спрятав в пляжную сумку полотенце и мокрые плавки, добил меня окончательно:

— Увы. Ничего мне там не запомнилось.

Он надел шорты, футболку и перекинул сумку через плечо. Я смотрел на него с отчаянием: сейчас он уйдет, и вместе с ним моя песня погибнет, не родившись, девушка Валя никогда не предложит мне новой работы, и с трудом нащупанная тропинка пусть не к вершине, но к подножью шоу-бизнеса окажется перекрытой навсегда… Очевидно, преферансист понял мое состояние, поскольку лицо его потеплело, и отблеск какого-то воспоминания пробежал по нему.

— Пруд там есть. Замечательный пруд! — вдруг сказал он. — Вода в нем чистая, прозрачная — видно, как рыбки плавают. А больше, извините, ничем помочь не могу.

И он ушел, но в ушах продолжало звучать: «Пруд… Замечательный пруд!»

Ижевский пруд! Да ведь это название песни!

Тут же я представил картину: человек на берегу пруда вглядывается в прозрачную воду и видит в ней лицо девушки, с которой приходил сюда в давние годы, когда был счастлив. Девушка давно покинула родной город, а ее отражение осталось на водной глади, и постаревший возлюбленный регулярно приходит к прекрасному Ижевскому пруду, чтобы вспомнить лицо любимой, так как у него не осталось ее фотокарточки. Эта придуманная ситуация разволновала меня, и в голове сам собой сочинился запев, а вслед за ним и припев:

Когда печаль мне душу растревожит,

Задумчиво спускаюсь я к пруду.

Тебя со мною нет сейчас, но все же

Мне кажется, что здесь тебя найду.

Ижевский пруд — прозрачная вода,

Любимой ты скрываешь отраженье.

Над ним, я точно знаю, никогда

Не будет властно времени движенье.

Я без особого труда сочинил еще два куплета и побежал в ближайшее почтовое отделение, откуда отправил Боре авиапочтой свой опус и вернулся на пляж.

Когда до конца моего замечательного отпуска оставался один день, пришло письмо от Бори. Он сообщал, что показал текст девушке Вале, и та сказала буквально следующее: «Что он, с ума сошел? Написал песню от имени сорокалетнего мужика. А у нас — девочки восемнадцати лет! Песня должна быть женская, точнее, девичья». Далее Боря просил по возможности быстро исправить текст, тем более, он уже написал на него музыку.

Письмо меня расстроило, но не очень. Нужна девичья песня? Будет! Недолго думая, я заменил в припеве «любимую» на «любимого». Теперь второй куплет выглядел так:

Ижевский пруд — прозрачная вода,

Любимого хранишь ты отраженье.

Над ним, я точно знаю, никогда

Не будет властно времени движенье.

Чем не девичья песня? Очень даже девичья.

На следующий день я улетел в Ленинград, а еще через день предстал перед строгой девушкой Валей, сидевшей над рукописями, поступившими в Ленконцерт «самотеком». Работа шла так — из кипы бумаг, лежавших на столе, она доставала наугад какой-нибудь текст, просматривала, хмурилась и брезгливо кидала обратно (при такой методе каждая рукопись имела шансы попасть ей в руки несколько раз). Увидев меня, Валя нахмурилась еще сильнее:

— А, это ты. Но я уже все сказала Боре по поводу вашей попытки сочинить песню. Он не передал мои слова?

— Нет, Боря мне все передал, и вот — замечания учтены, — я почтительно положил листок с обновленным текстом поверх кипы рукописей на столе.

Я беспокоился: заметит ли Валя, как мало новый вариант отличается от предыдущего? Но удар последовал с неожиданной стороны — зато пришелся в самое сердце.

— К чему это ты какой-то пруд приплел? — просмотрев текст, удивилась Валя.

— Он не какой-то,— залепетал я. — В Ижевске есть замечательный, абсолютно прозрачный пруд. В нем плавают золотые рыбки. К пруду приходят девушки и вспоминают любимых, призванных в армию. И моя героиня среди рыбок видит лицо своего милого, о котором скучает. То есть ей кажется, что видит. Думаю, этот пруд…

— Не надо нам никакого пруда, — остановила меня Валя. — У нас — обозрение. Девушки плывут по реке Иж, а не по пруду. В общем, иди и думай, как спасать положение. Сможешь переделать текст так, чтобы никакого пруда в нем не было?

— Смогу, — грустно ответил я.

— Имей в виду: не принесете с Борей через два дня готовую песню, обращусь к другим авторам. Много их вокруг меня ходит, голодных, — пригрозила Валя.

Она вернулась к рукописям, а я уныло поплелся домой. Еще бы! Моя находка, мой прекрасный ижевский пруд должен был навсегда исчезнуть из текста и названия песни, отчего она, казалось мне, теряла всю свою привлекательность. Но с судьбой не поспоришь, — и к вечеру созрел такой вариант:

Когда печаль мне душу растревожит,

Задумчиво спускаюсь я к реке.

Тебя со мною нет сейчас, но все же

Мне кажется, ты здесь невдалеке.

Ах, Иж — река, прозрачная вода,

Любимого хранишь ты отраженье.

Над ним, я точно знаю, никогда

Не будет властно времени движенье.

По телефону я сообщил о поправках Боре, и он мгновенно внес их в клавир, благо тот, как полагается, был написан карандашом.

Ровно на третий день мы, уже вдвоем, предстали перед Валей.

— Вы? — удивилась Валя, словно не надеялась нас снова увидеть, и я уже испугался, что предназначенное нам задание переадресовано другим авторам. Но нет — она взяла из моих рук листок с текстом и стала внимательно читать. Наконец, повернулась к Боре:

— А с музыкой можно послушать? Завмуза, как всегда, нет на месте, но мне бы хоть представление составить…

— Можно, конечно. Иначе, зачем я сюда пришел? — ответил с достоинством Боря. Он уселся за рояль, разложил на пюпитре клавир и запел.

— Симпатично, даже очень, — улыбнулась Валя, когда отзвучал заключительный Борин аккорд.

Я тоже заулыбался. Но, как оказалось, рано.

— А теперь догадайтесь, чего не хватает в вашей песне? — спросила Валя уже без улыбки. И сама ответила на вопрос: — В ней не отражен подвиг рабочих Ижевска, участников трех революций…

Она стремительно извлекла из ящика письменного стола журнал «Огонек» и ткнула мне прямо в нос:

— Вот! «Огонек», № 38 от 15 сентября 1979 года! В нем сказано, что Указом Президиума Верховного Совета СССР от 11 декабря 1978 года Ижевск награжден орденом Октябрьской Революции. Награждение состоялось 7 сентября 1979 года, то есть совсем недавно. Как можно было обойти такой факт при сочинении песни об Ижевске?

— Впервые вижу этот журнал, — возмутился я.

— Разве? А мне кажется, я тебе его показывала, — засомневалась Валя, но через мгновение к ней вернулся прежний самоуверенный тон. — Ну ладно, не показывала. А показала бы, что-то изменилось бы?.. Вы, авторы, только про любовь и можете писать, а у нас песен про любовь — вагон и маленькая тележка.

— Ясно, — сказал помрачневший Боря и стал укладывать ноты в свой красивый дипломат из крокодиловой кожи.

— Эй, куда прячешь? Я должна завмузу показать, — вдруг забеспокоилась Валя.

— Ты же сказала, что у вас песен о любви больше вагона, — буркнул расстроенный Боря, но все же выложил ноты на крышку рояля.

— Я так сказала? — удивилась вдруг подобревшая Валя. — Не может быть. Хотя сгоряча чего не скажешь. Да и повоспитывать вас надо… Ладно, по секрету, и только вам — песен о любви не может быть в избытке. Если завмузу понравится, мы покажем песню худсовету.

На улице мы с Борей снова пообещали друг другу никогда больше с Валей дела не иметь. Но через пару дней она мне позвонила и сказала, что, хотя в нашей песенке напрочь отсутствует гражданственность, худсовет ее принял. Нам начислен стандартный гонорар: мне — шестьдесят рублей, Боре — сто, а свою песенку мы сможем услышать, если придем на генеральную репетицию в следующую пятницу в тот же Концертный зал на Московском проспекте, 121. Другой возможности услышать песню у нас не будет, потому что в субботу девочки возвращаются в Ижевск.

На генеральную репетицию мы с Борей не попали, и я решил, что больше никогда не услышу про девичий ансамбль из Удмуртии. Но ошибся.

Через год, безмятежно прогуливаясь по центральной улице Сочи — Курортному проспекту, я заметил на тумбе афишу, на которой громадными буквами было написано: «Удмурточки», и шрифтом поменьше: «Только сегодня в Летнем театре».

«Ба! Старые знакомые», — обрадовался я. И вечером отправился в сочинский Летний театр.

К началу представления зал заполнился меньше, чем на треть, и я немного обиделся за «Удмурточек», поскольку уже испытывал к ним родственные чувства — все-таки для них я последовательно написал целых три варианта практически одного и того же текста. И все же я был в приподнятом настроении, поскольку не сомневался, что сейчас услышу нашу с Борей песенку. Тем более, худсовет ее хвалил.

Но оказалось, девушки больше не плыли на построенном в Ленконцерте плоту по реке Иж, а пели национальные песни вперемежку с эстрадными, разбавляя их сомнительными частушками о шоу-бизнесе, типа: «Слет цыган здесь обещали, но не состоялся он. Ведь на слет сюда приехал из цыган один Кобзон»…

После представления я пошел за кулисы выяснить отношения. Там меня остановил здоровенный парень.

— Вы куда? — грубо спросил он.

— Да вот хочу поговорить с худруком ансамбля.

— Я худрук, — объявил парень.

Он был больше похож на вышибалу, чем на худрука. Тем не менее я продолжил:

— Дело в том, что я автор…

— И вы автор? Что за вечер. Авторы атакуют один за другим. Вот еще автор. Он нам целую тетрадь своих стихов принес, — худрук кивнул в сторону пожилого мужчины в очках, стоявшего в двух шагах от него. Тот недоброжелательно посмотрел на меня, узрев потенциального соперника. А худрук, обращаясь ко мне, спросил:

— Вы — как он? Тоже что-то нам принесли?

— Не волнуйтесь. Никаких стихов я вам предлагать не собираюсь, — поспешил я его успокоить. — Два года назад, когда ваш ансамбль стажировался в Ленинграде, мы с композитором Борисом Фогельсоном для вас написали песню, и ее у нас купили. Там еще были такие слова:«Ах, Иж-река — прозрачная вода, любимого хранишь ты отраженье…»

— Как же, помню, — перебил меня худрук и пропел окончание припева, чуть-чуть его переврав: «Идут года, да только никогда над ним не властно времени движенье». Была у нас такая песня. Мы ее попели немного, а потом перестали. Вроде и музыка хорошая, а что-то в ней не то. Мне вот не нравилось сочетание слов «ах Иж-река». Получалась какая-то абракадабра: «ахижрека». Тогда мы стали петь «Река — река — прозрачная вода, любимого хранишь ты отраженье…» Вроде лучше, но тоже не нравилось: что толку петь про реку без названия? Кто-нибудь подумает, что мы, скажем, про Амазонку поем. Вот если бы вы упомянули в песне наш прекрасный Ижевский пруд, тогда — да. Может быть, мы ее и сегодня бы пели.

— Погодите, песня и была написана про Ижевский пруд! — воскликнул я. — Но поскольку в своем обозрении вы плыли на плоту по реке, пришлось в тексте заменить пруд рекой. Теперь, к счастью, по реке вы больше не плывете, и никто вам не мешает вместо «река-река» петь «Ижевский пруд».

— Действительно, «река-река» — четыре слога; «Ижевский пруд» тоже четыре слога — сосчитал он по пальцам. И чисто, с удовольствием пропел: «Ижевский пруд — прозрачная вода!» Как я раньше не догадался? Не могли бы вы проехать с нами в гостиницу? Там мы запишем новый вариант припева.

— А запомнить нельзя? Ведь всего два слова меняются.

— У меня память плохая. И нужно ваше письменное согласие на изменение текста. Сейчас за авторскими правами строгий надзор. Шаг вправо, шаг влево — расстрел…

К гостинице мы подъехали на «рафике» минуты за две. Я оказался в стандартном гостиничном номере с низкими потолками и казенной мебелью. Худрук достал из платяного шкафа принадлежности чайного сервиза и включил в розетку электрический чайник. Вскоре в номере появились девушки из ансамбля и парень лет двадцати шести, который оказался поклонником группы. Худрук представил меня своим артисткам, и они заулыбались — нашу с Борей песню они помнили и были не прочь ее петь, если на то будет воля начальства.

Стали пить чай. Девушки, уставшие после концерта, говорили мало. Я поинтересовался, где они нашли такого молодого, красивого поклонника, и они рассказали, что он живет и работает в Москве, но при этом умудряется таскаться за ними по всем городам и весям, куда их заносит актерская судьба. В кого из девушек он влюблен, я так и не понял (мне показалось, что сразу во всех).

Я выпил чашку чая, оставил худруку свои координаты и ушел. А через месяц поклонник «Удмурточек» возник у меня дома.

— Я к вам с просьбой, — объявил он, переступив через порог. — На прошлой неделе у Наташи был нервный срыв. Она не может больше исполнять старый репертуар, а ее заставляют. Спасите девушку и ее талант…

— Погодите, — остановил я его, — кто такая Наташа?

— Не помните? Наташа — главная солистка ансамбля. За столом в гостинице сидела, напротив вас. Я вас умоляю — помогите девушке. Напишите для нее новую песню, а лучше две…

— А от чьего имени вы делаете мне предложение?

— От своего, — невозмутимо ответил он.

— Платить нам с композитором тоже будете вы? — улыбнулся я.

— А помочь талантливой девушке бесплатно вы не хотите? — попытался он меня пристыдить, но тут же сдался: — Ладно, напишите одну песню… нет, две. Я заплачу. Прямо сейчас. Я хорошо зарабатываю частными уроками математики и физики.

— Так вы из-за Наташи ездите за ансамблем? — догадался я

— Неважно, из-за кого я езжу, — ответил он с достоинством и достал бумажник. — Сколько я вам должен?

— Нисколько. Я готов без аванса написать новый текст для Наташи, но при условии, что она будет регулярно петь мою песню «Ижевский пруд». Уверен, песня этого заслуживает.

Он попытался возражать, но я стоял на своем: как только получу от него письмо, что Наташа поет про Ижевский пруд, сразу приступлю к работе над новой песней. Он пообещал.

Однако шли недели и даже месяцы, а обещанного письма все не было. Я загрустил… Мне никогда не было жаль, что песня про реку Иж не исполнялась: подумаешь, какая-то река, мало ли рек на свете. Другое дело — Ижевский пруд, в реальном существовании которого я не был вполне уверен. Он оставался для меня мечтой, миражом.

— Как там Ижевский пруд? — спрашивал я, встречая командированных из Ижевска, всякий раз опасаясь услышать в ответ что-нибудь вроде: «Вы что, любезный, белены объелись? Какой пруд? У нас река Иж, и никакого пруда».

Но, слава Богу, мне всегда отвечали:

— Все в порядке, пруд на месте.

…Прошли годы, наступил времена перестройки. Ездить в командировки люди стали реже. Но однажды я встретил у друга незнакомого человека, и по разговору понял, что тот приезжий.

— Издалека приехали? — поинтересовался я.

— Из Ижевска, — ответил незнакомец.

Я обрадовался и тут же спросил:

— Как там ваш прекрасный Ижевский пруд?

— Нет у нас никакого пруда, — помрачнел незнакомец.

Он явно не хотел продолжать разговор на эту тему, но я не отставал:

— Простите, но мне точно известно, что в Ижевске есть замечательный пруд с прозрачной водой и рыбками, за которыми можно наблюдать, даже когда они плавают у самого дна. Мне рассказывали…

— Действительно, пруд такой у нас был, да весь вышел, — печально сказал незнакомец.

— Как это? — не понял я.

— А так. Вначале зарос, а потом… Э, да вы, никак, опечалены этим больше меня, коренного ижевлянина?

Я не ответил. Не захотел рассказывать незнакомому человеку, что когда-то, сочиняя нехитрую песенку, я прикипел сердцем к миражу под названием Ижевский пруд, которого никогда не видел, а теперь выяснилось, что и не увижу…

Долго потом я старался про Ижевский пруд не вспоминать, но когда это случалось, я всякий раз думал, что мой случайный собеседник сказал неправду, и пруд моей мечты не зарос и не засох, и что он по-прежнему радует прозрачной водой и дивными рыбками.

А потом настали времена интернета, и однажды я набрал в поисковике заветные слова: «Ижевский пруд». На свой запрос я получил четыреста семьдесят три тысячи ответов, из которых узнал, что, увы, созданный аж в 1760 году прекрасный Ижевский пруд давно утратил резервы самоочищения: он цветет, его нужно лечить, а это долго, дорого и не очень понятно как.

В интернете я нашел еще кое-что. Оказывается, в Ижевске существует примета: если молодой человек на берегу Ижевского пруда сорвет кувшинку и вплетет ее в волосы девушки, они вскоре поженятся. Поэтому современные девушки, хоть и мало верят в приметы, стремятся приводить своих возлюбленных к берегам древнего Ижевского пруда.