«Канцоньере»
«Канцоньере»
Об авторе: Предлагаемые в настоящей публикации фрагменты являются избранными из полного перевода «Канцоньере», сделанного в 1985-86 гг.
Рецензия на отправленную в институт славистики в Турин книгу пришла в виде статьи лингвиста Джулии Базелики в журнале «Компаратистика» (Comparatistica, ann. it. Ed. Polistampa. 2005. c. 201). Выдержки из статьи:
«Если поэтический перевод представляет собою подлинное, эпическое предприятие – Роман Якобсон утверждал, что поэзия непереводима по определению, поскольку все лингвистические элементы несут собственные значения, всякое фонетическое подобие воспринимаемо читателем как семантическое сближение и парономасия правит поэтическим языком – поистине Алексей Бердников, русский переводчик Петрарки, вырисовывается как своего рода странствующий рыцарь от литературы. Том, вышедший в год, посвящавшийся празднествам в честь седьмого столетия со дня рождения Поэта, и опубликованный Бердниковым – поэтом, прозаиком, литературным критиком и переводчиком, помимо Петрарки, также Шекспира и Верлена, – содержит первый полный перевод «Канцоньере» и «Триумфов» <…> Намерение Алексея Бердникова состоит не в том, чтобы поэтически перевоплотить и даже не в том, чтобы семантически перевыразить, но в том, чтобы возвратить тексту дух Петрарки, передаваемый языком, характеризуемым приподнятостью (реджистро аулико). <…> Наконец, <…> поставлен вопрос передаваемости подлинного Петрарки, каковой решается таким образом: миллион Петрарок говорят тебе и все – подлинные и все отличны один от другого. Таково послание, вручаемое русскому читателю Поэтом, и этому предстоит быть поставленным в контекст подлинной Weltliteratur, рядом с другими Петрарками, рядом с Петраркой, например, Осипа Мандельштама.» (Джулия Базелика).
I. Voi ch’ascoltate in rime sparse il suono…
Вас, узнающих в рифмах отблеск страсти,
Сжигавшей сердце мне без промедлений
Во дни моих столь юных заблуждений,
Что ныне я совсем иной отчасти, -
За бедный слог мой, не единой масти, -
Из-за псевдонадежд и лжесомнений
По поводу любовных треволнений, –
Прошу не обрекать меня напасти!
Тем боле, что и сам я вижу ныне,
Что всякому был притчей во языцех
Любовных заблуждений по причине.
Но не совсем томлюсь теперь в кручине,
Поскольку знаю: небылица в лицах
Вся наша жизнь и сон среди пустыни.
II. Per fare una leggiadra sua vendetta…
Дабы свершить слепительную месть,
Сломив меня и раз, и навсегда,
Схватила лук крылатая Беда,
Как трус, чтоб втихаря удар нанесть.
Но у меня засела в сердце Честь,
Дозор в глаза мне выставив тогда,
Но выстрел прямиком дошел туда,
Где ране мялись острия, как жесть.
Врасплох, увы, застал нас сей налет:
Ни сил, ни обстоятельств больше нет,
Ни меч схватить, ни крикнуть караул.
О, если б во время сменить оплот
И тщательно запутать мукам след –
Чтоб перст их до меня не досягнул!
III. Era il giorno ch’al sol si scoloraro…
Был день, когда, по промыслу Творца,
В моих глазах погас свет полуденный,
Когда мой взор смутился, пораженный
Сияньем, Донна, вашего лица.
Я не похож тогда был на бойца,
Тем более – нa замок укрепленный,
Когда Тот положил стрелой каленой
Начало мукам, коим нет конца.
В зрачках моих – ни рва, ни палисада,
Чтоб к сердцу путь вторженцу запретить:
Глаза даны для слез мне – вот досада!
Угодно было Богу пошутить
И дротик в безоружного вкрутить,
Когда у вас перед дверьми – засада!
IV. Que’ ch’infinita provedentia et arte…
Тот, Чья любовь и мудрость обрекла
Мир восходить в спиралях бесконечных,
Слепив его из полушарий встречных, –
Зевесу – скиптр, Аресу – меч дала,
Кто просветил народы без числа
По поводу Писаний безупречных,
Кто от сетей взял рыбарей беспечных,
Подвигнув их на горние дела,
Кто Сына подарил отнюдь не Риму,
Но Иудее, ибо всяк смирен
Им предпочтен всегда был несмириму, –
Отметил городишко мал и брен,
Зажегши там звезду, повсюду зриму,
От коей весь тот край приободрен.
V. Quando io movo i sospiri a chiamar voi…
Едва возьму дыханье – вас назвать,
Ваш первый слог в пленительном убранстве,
ЛAская слух, является в пространстве,
И на сердце нисходит благодать.
Затем, Увы, бегУ вас Увидать,
Чтоб Укрепиться в чУдном постоянстве, –
Вот слог второй, а РАзум в критиканстве
Кричит, что с ней тебе не совладать.
Вот третий слог, вот, к слову, все три слога,
Где ЛАску с Уваженьем видеть РАд, –
Достойны вы обоих, ради Бога!
А Феба за нахальный этот взгляд
На сей вечнозеленый виноград
Попросим оба не судить нас строго!
XII. Se la mia vita da l’aspro tormento...
Когда меня смертельно не поранит
Презренье ваше и еще жив буду,
И доживу, дивясь такому чуду,
До дней, когда ваш дивный взор – завянет
И в золоте волос – сребро проглянет,
И кинете венки носить причуду,
И цвет зеленый платья вам в осуду,
Так как поблекли ваши щечки, станет, –
Тогда я вам поведаю невзгоды
Часть малую, той, что меня снедала –
С любовью к вам – все дни, недели, годы,–
Чтоб вы – услышав повесть, как страдала
Душа – в те наши поздние погоды,–
Чтоб вы… хотя б вздохнули запоздало.
XV. Io mi rivolgo indietro a ciascun passo…
Бежит от вас, к вам обращая взгляды,
Мое такое немощное тело,
Что если бы душа к вам не глядела,
То не было б ни сил в нем, ни отрады.
А мысли, вами занятые, рады –
Пусть долог путь, пусть жизнь уж пролетела, –
И стану в страхе вдруг бледнее мела,
И очи прячу со слезьми досады.
А то вдруг посреди унылых пеней
Спрошу себя, как может этот остов
Все жить, вдали от ваших вдохновений?
Скажи, Любовь, быть может, дело просто в
Том, чтоб любить? И ты и есть тот гений,
Что жизнь вселяет в жителя погостов?
XX. Vergognando talor ch’ancor si taccia…
Стыдясь того, что до сих пор не смог,
Сударыня, в стихах ваш блеск прославить, –
Могу вас тем хотя бы позабавить,
Что никакой иной меня не влек.
А этот труд для рук моих жесток:
Писать – еще б полдела, дело – править,
И стоит мне объем работ представить,
Как страх меня берет под локоток.
Ловлю себя на том, что отверзаю
Подчас уста, но голос с них нейдет,
А гнать его чрез силу не дерзаю.
Рука, пожалуй, стих писать пойдет,
Да вдруг замрет – и вон перо бросаю:
Еще атака, захлебнулась, вот!
XXVI. Piu di me lieta non si vede a terra…
Не весел так и кормчий что к земле
Корабль приводит бурею разбитый,
С командой, свежим ужасом повитой,
Молившей о спасении во мгле.
Не весел так и узник, что к петле
Приговорен и с нею в мыслях слитый,
С волненьем смотрит на простор открытый,
Воспоминая о минувшем зле.
Эй, там, в амурных песнопений сфере!
Для запевалы добрых нежных нот,
Что прежде сбился с курса,– шире двери!
Ведь в царстве избранных славнее тот,
Кто обращенным вновь в него войдет,
Чем девяносто девять крепких в вере.
XXIX. Verdi panni, sanguigni, oscuri o persi…
Зелен, черно-лилов у любимой покров
Или ал, как коралл или лал,–
Злата кос дорогих нет у разных других,
И лишила она сердце воли и сна,
И дороги уму больше нет ни к кому,
И душе – иль не быть, иль вовек не избыть
Сладких грез и томительных слез!
Путь мой, вправду, суров: иногда я готов
Жизни бал, где счастлив не бывал,
Кинуть ради иных благ, отнюдь не земных,
Но земная весна, ощущенью дана,
Мысль о смерти саму прогоняет во тьму,–
И любовная прыть, и желанье винить
Терпят снос от волос ее кос.
От Амура даров я весьма нездоров:
Подустал, рай же все не настал.
Лишь один вижу спих со страданий моих:
Болью умудрена, в ней проснется вина,–
У себя на дому гнев и гордость приму,
Чтобы кротко отмстить ей и душу излить,
Словно пес, что все муки изнес.
В год средь черных годов взял я принял под кров
Черный тал ее глаз, их овал,
И божок из лихих наделил мне от них
Сердце мукой без дна, и душа влюблена,
А зачем, не пойму, – в ту, что веку сему
Взглядов дивная сыть, – а она, может быть,
Камень бос, не боящийся рос.
Плачьте, пятна зрачков, – приговор ваш таков:
Ваш провал жгучей муке предал
Сердце крепей былых, где пожар все не тих,
Где гуляет одна вожделенья волна, –
Оттого, потому там не жить никому, –
А чтоб можно в ней жить – надо душу отмыть
Роз алей, зеленей юных лоз.
Дичь здоровых голов – вот мой мысли улов:
Потерял коли прежний накал,
Пусть последний твой штрих будет сталью под дых, –
Если смерть от рожна в самом деле красна
От того и тому, кто в любовном дыму
Ищет жизнь удушить, чтоб посмертно зажить,
Словно босс, средь небесных колес.
Точки дальних миров! Иль от ваших дворов
К нам попал этот дивный фиал,
Полн лучей неземных, – лавр в сияньях сквозных,
И чиста, и честна, и всегда зелена,
И бесстрастна к тому, что душе ни к чему:
Молньям в ней не ходить, ни ветрам не блудить,-
Лавр-колосс, что в пустыне возрос!
Пусть предмет мой таков, что любой из певцов
От похвал, спетых к ней, бы схудал.
И поэтов таких, чей бы в жилу был стих,
Нет, и память одна удержать не вольна
Совершенств этих тьму и в очах по уму:
Чтоб тюрьму затворить, где ей славу творить
Под разнос должен я, ибо спрос
Ваш удовлетворить бы не смог, а корить –
Так вам просто не станет вопрос.
XXX. Giovene donna sotto un verde lauro…
Холодней, белее снега,
Что не знал палящих лет,
Донну юную под лавром
Встретил я: лицо и кудри
До сих пор в моих глазах,
На какой ни спрыгну берег.
Скоро ли желанный берег?
Хладный огнь сожжет снега,
Сердцем тих, без слез в глазах,
Жду в теченье долгих лет,
Сединой упудрив кудри,
Единенья с дивным лавром.
Я бреду, как тень, за лавром –
Скоро, скоро Стикса берег:
Все белей, все реже кудри,
Солнце жжет, томят снега,
Время прочь стремит свой лет
У последних дней в глазах.
Столь красы, сколь есть в глазах,
Изъявленной жестким лавром,
В беге прежних, наших лет
Не найдешь: облазь весь берег!
И, как луч палит снега,
Жгут меня златые кудри.
Вдруг исчезнут прежде кудри,
Чем замечу страсть в глазах,
Где все ночь и все – снега, –
У подруги, ставшей лавром:
Я хочу увидеть берег,
Коль не вру, уже семь лет.
Ты, родясь чрез тыщу лет –
Мысли те ж, иные кудри –
Знай: и я топтал сей берег,
Состраданья ждал в глазах, –
Здесь, под росшим чинно лавром,–
И сгорал, смотря в снега.
Злато и топаз в снега
Кинь: все блеск кудрей в глазах
Ярче их! Скорей бы берег!
XLVI. L’oro et le perle e i fior’ vermigli e i bianchi…
Жемчуг и злато, розы и лилеи,
Которым, будто бы, вредит зима:
Повсюду колют и нейдут с ума
Из сердца и из органов нежнее.
Мои мне дни – короче и влажнее:
Большая боль ведь не пройдет сама.
Но зеркала – вот подлинно чума:
Вы их в себя влюбляли не жалея.
Они заткнули рот моим глазам,
Которые вас за меня молили,
И те умолкли: вы ко мне остыли.
Но зеркала повсюду по водам,
Чьи омуты несут забвенье вам,
А мне – напоминанье о могиле.
XLVII. Io sentia dentr’ al cor gia` venir meno…
Сердечных у меня не стало сил:
Ведь вы источник сил моих сердечных.
Но так как против смерти нет беспечных,
Но всякий жил бы, как бы он ни жил, –
Мной ране спутанный, порыв пустил
Я тропкою скитаний бесконечных,
Давно забвенной мною из-за вечных
Препятствий, кои сам нагородил.
Так я попал, себя сам презирая,
Пред ваши красны очи, коих взгляд,
Чтоб их не злить – всегда бежать был рад.
Так смог я надышаться, умирая,
И ожил вновь, откушав этот яд:
Умру – вдругорядь, от стыда сгорая.
XLVIII. Se mai foco per foco non si spense…
Но коль огонь не тушится огнем,
Ни реки от дождя не иссякают,
Подобные подобным потакают
А к крайности мы с крайностию льнем, –
То как тут быть, Амур, с твоим добром:
Не наравне ль им души обладают?
Зачем у ней ее желанья тают,
Когда моих – не вычерпать ведром?
А может – так, как Нил, с высот спадая,
Всех оглушает грохотом воды
И слепнет око, солнце наблюдая, –
Так и любви чрезмерные труды
Ведут не к цели, втуне пропадая,
И лишний пыл нам путает ходы.
L. Ne la stagion che ‘l ciel rapido inchina…
Когда клонится небо долу
И отлетает прочь наш день
В страны, где ждут его, быть может,–
Одну средь чуждых деревень
Старушку Божью без приколу
Забота о ночлеге гложет…
Но ночь предложит
Ей скромный кров,
Картинки снов
Забвенье перед ней расправит
И в скуке жизни позабавит.
Со мной, увы, не так: меня
Ночь не избавит
От боли и докуки дня.
Когда слепящие колеса
Утопит солнышко во тьме
И тень холма огромной станет,–
Крестьянин с пользой на уме
Орудья соберет с откоса,
Пойдет ворча иль песнь затянет.
Жена сварганит
Ему кондей
Из желудей,
Которых мир не жрет, но славит.
Пусть бал свой всяк, как хочет, правит,–
Мне радости, скажу вам, нет:
Мне душу травит
И заполночь полет планет.
Когда пастух уход наблюдет
Большой звезды в обитель нег
И тьмы приход от стран Востока,–
Он встал, взял бич, как человек,
Который вкривь и вкось не судит.
Вдали от городского скока
Сей сельский дока
Найдет шалаш,
И сон – палаш
Его немедля обезглавит.
В тот миг Амур себя мне явит,
Оружье даст, сведет туда,
Где след лукавит,
Но зверя нету и следа.
Когда в долине мореходы
Кидают кости на покой,
Прикрыв дерюгой ветки дрока, –
Я, тотчас уносим рекой,
В гишпанские вступаю воды,
И, меж Гранады и Марокко,
Мне колют око
Тотчас Столпы,
И храп толпы
Мой слух болезненно буравит.
И новый день меня отравит
Ужасной жаждой, что уста
Лет десять плавит:
Кто пить мне даст, ради Христа?
Когда б не рифмы – умер право!
Смотрю, как счастливы быки:
Они после работ – в распряжке, –
А мне – куда б избыть тоски?
Как справить попранное право?
Чем вымолят у слез поблажки
Глаза – бедняжки?
На кой же ляд
Пить было взгляд,
Что их без помощи оставит?
О, этот взгляд нас не оставит
Теперь ни силой, ни добром.
А смерть нам явит
Вдруг милость: покатив шаром!
Удел сей песни –
Жизнь коротать,
Певцу подстать:
Себя людским глазам не явит
И похвалы иной не справит –
А то по кочкам понесут.
Но гроб исправит
Ее горбатенький сосуд.
LIV. Perch’al viso d’Amor portava insegna…
Светом любви в ее взоре паломница
Тронула мукою сердце беспечное:
Мне эта мука навеки запомнится.
Следом ступил я на травы зеленые –
Слышу звучанье далекое встречное:
Даром в лесу тратишь время бессонное!
Сжался в комок я под буком, где глас настиг,
В мысли томительной даль озирающе,
Путь мой увидел я полным опасности, к
Дому пошел и вернулся средь дня еще.
CXIV. De l’empia Babilonia, ond’e fuggita…
Оставив нечестивый Вавилон,
Лишенный совести, враждебный благу,
Приют скорбей и тьмы, – я задал тягу,
Спасая плоть от ранних похорон.
Я здесь, в тиши, Амуром поощрен,
Сбираю травы, пачкаю бумагу,
Иль вслух себе рассказываю сагу
О лучшем веке, чем приободрен.
Не озабочен чернью, ни фортуной,
Ни собственной персоной, ни тщетой,
И к жару, и к жаре равно имунный,
Имею два желанья: просьба к той –
Почаще выю гнуть гордыне юной,
К нему ж – не расставаться с прямотой!
CXXVI. Chiare, fresche et dolci acque…
Ясный, свежий, сладкий ток,
В коий стан прекрасный
Погружала та, что мне одна “она”,
Ветка, где свой локоток –
Се я зрил, несчастный! –
Возлагала, восхитительно стройна,
Трав, соцветий пелена,
Укрывавшая по грудь
Ангела во плоти,
Воздух, где в полете
Мне Амур разверз ее очами грудь, -
Преклоняйте вместе вдруг
К жгучим жалобам моим ваш чуткий слух!
Если выпадет мне рок
И небес веленье
Взоры, влажны от любви, смежить навек, –
Пусть ваш милый бугорок
Станет мне селенье, –
Душу в рай отпущу: смертен человек.
В этих мыслях жизни бег
Как-то сладостнее мне,
Смерть мне не помеха,
Просто это веха,
По которой отдыхает в тишине
Тело в славной яме без
Духа, здравствующего в глуби небес.
Может, времячко придет:
К нам она вернется -
Удивительно красивый кроткий зверь –
И очами поведет,
Скажет: Здесь, сдается,
Был вчера вздыхатель мой, где он теперь?
И тогда, о сердце, верь!-
Отыскав мой бедный прах,
С помощью Амура
Воздохнет нехмуро!
Видя влажный взор ее в моих мечтах
И стенаний слыша звук,–
В небесах окаменею я от мук.
С дивных веток тек каскад –
Сладостна мне память –
Целый дождь из цветов прям в ее подол,
И она, цветов тех над,
Скромно так, в их замять
Окунала горсти, тупя очи в дол.
Ну, а дождь цветов все шел
И златые косы мыл
Влагою жемчужной,
И ватагой дружной
Лепестков он землю с речкой убелил.
И шептали в ветерке:
Тише, тише: тут Амур невдалеке!
Я сказал себе тогда,
Полон страха Божья:
Несомненно, вон та родилась в раю,–
Посмотри, как без труда
Бровь ее вельможья,
Смех и речь, лик и стать – губят жизнь твою!
И стою я на краю
Между явию и сном -
Где, когда – не знаю,
Все припоминаю:
Толь на этом свете я, толи – на ином?
Оттого в душе и мир,
Что зеленою травой красен этот мир!
Будь ты убрана так, как хотела б ты,–
Ты могла б не в чаще жить,
Но в толпе среди людей весело кружить.
CXXXIV. Pace non trovo, et non o da far guerra…
В день мира я – покоя не найду:
Страшусь – надеюсь, зябну и – сгораю,
То к небесам взлечу, – то упаду,
И то богат, то – нищих обираю.
Свободный, – из-под стражи не уйду
У той, которой – ни с какого краю
Не нужен я, и знаю: пропаду, –
И от восторга весь вдруг обмираю.
Без зренья – зрю, без языка – реку,
Ищу спастись – меж тем погибнуть жажду,
Презрев себя – все к вам стопы влеку,
Слезами упиваюсь, в смехе стражду,
Жизнь не с руки – и смерть мне не в строку:
Вот все, чего, любовь, от вас всегда жду.
CLIX. In qual parte del ciel, in quale idea…
Она в блаженном космосе идей
Витала до поры, когда природа,
Придав черты ей ангельского рода,
Ввела ее в унылый мир людей.
Как нимфы вод, как божества полей –
В ее власах все золото восхода,
А в сердце чистом – мысли слаще меда,
Хоть горько от него душе моей.
Не знаю красоты ее небесней:
Ее глаза так живы, так нежны,–
Что горестно и беспечально мне с ней.
Ее слова – как ветерок весны,-
Вздохнет она, и вздох звучит мне песней,–
А смех в ней чист как серебро струны.
CLXXIV. Fera stella (se ‘l cielo a
forza in noi quant’alcun crede)…
Я родился под жесткою звездой, –
Когда у звезд есть вещий смысл на деле, –
Младенцем спал я в жесткой колыбели
И землю жесткой чуял под собой, –
И жесткая мне нежною рукой
Пробила сердце, не имея цели, –
И жестко очи на меня глядели,
Когда к Амуру я взывал с тоской, –
Зато какая радость в них сверкала
При виде мук моих: она, моей
Не видя крови, как негодовала!
Ты утешал меня: Страдать по ней,
Чем спать с другою, лучше – и немало!
Но верю не тебе – стреле твоей!
CCV. Dolci ire, dolci sdegni et dolci paci…
О дивный гнев и дивный глас: Прощен!,
Скорбь дивная, залог разлуки с дивной,
И речи дивной звук дивно-узывный,
То дивно строг, то дивно восхищен.
Страданьем светлым, дух мой, просвещен,
Не гонит грусти дивно неизбывной,–
Но в дивных узах песни заунывной
Взывает к той, кем дивно обольщен.
Быть может, с дивной завистью вздыхая,
Когда-нибудь воскликнет кто другой:
Он дивно претерпел, в любви сгорая! –
А друг в ответ: О жалкий жребий мой:
Зачем рожден теперь, а не тогда я? –
Как дивно я вздыхал бы о такой!
Примечание:
Алексей Аркадьевич Бердников – поэт, переводчик, эссеист. Родился в 1937г в Саратове. В 1963 г окончил Московский Лингвистический Университет (ранее МГПИИЯ им. Мориса Тореза) по специальности: итальянский и немецкий языки. В 1963-1969 гг работал редактором итальянского отдела Иновещания Радиокомитета. Преподавал итальянский язык в учебных заведениях, включая МГПИИЯ (1969-1975). Был участником поэтического семинара Б.А. Слуцкого. В 1991 принят в Союз московских литераторов. С 1999 г живёт и работает в Канаде (Ванкувер, Квебек). Переводил с итальянского (Петрарка, Марини), французского (Верлен, Рембо), немецкого (Майрхофер, Гёте), английского (все сонеты Шекспира), испанского (Лорка «Цыганский романсеро») языков. Книга – «Полный перевод с итальянского “Канцоньере” и “Триумфов”» Франческо Петрарки – была введена в каталог выставки 2004 г, посвящённой 700-летию Франческо Петрарки в Авиньоне (Воклюз), а также передана в дар ACCADEMIA PETRARCA в г. Ареццо.