Кануны

Кануны

Часть 2

Это отрывок из первой книги дилогии «На краю бездны». Подзаголовок: «Страсти по России Серебряного века». Это было время, когда люди в России «жили в разных веках, на разных планетах. … Разрыв был болезненный и ужасный» (Н.Бердяев). Название книги из цитаты Е.С.Боткина: «Проходил год за годом, а очаровательная, маленькая, сказочная страна Царское Село мирно спала на краю бездны». Книга вышла летом 2017 года в Москве, в издательстве «Вест Консалтинг».

 

Двадцатый век… Еще бездомней,

Еще страшнее жизни мгла

Еще чернее и огромней

Тень Люциферова крыла.

Александр Блок. «Возмездие»

 

Глава 1. Москва, Старый Арбат

 

Я полюбил укромный кров,

Гостеприимную квартиру.

А.Белый. «Первое свидание»

 

ЗОЛОТО В ЛАЗУРИ

«Помнится прежний Арбат: Арбат прошлого; он от Смоленской аптеки вставал полосой двухэтажных домов, то высоких, то низких; у Денежных дом Рахманова, белый, балконный, украшенный лепкой карнизов, приподнятый круглым подобием башенки: три этажа. В нем родился; в нем 26 лет проживал». (А.Белый, «Начало века»). Этот дом с круговым балконом, слава богу, сохранился после некоторых ужасающих последних перестроек Старого Арбата. В том доме сейчас музей Андрея Белого. В него попадаешь, поднявшись по витой внутренней лесенке. Несколько комнат, старинная мебель, экспозиции, по стенам развешаны замысловатые схемы, записи, круги, разноцветные стрелки в разные стороны. Линия жизни. «Мужество; рассудительность; справедливость; природа зла…»

На круговой, угловой балкон можно выйти, постоять, глядя вниз, пытаясь восстановить в воображении картины не такого уж давнего прошлого, когда появлялся «в Москве, на Пречистенском бульваре с гувернанткой и песиком … необыкновенно хорошенький мальчик – Боря Бугаев, сын профессора математики. … Золотые кудри падали мальчику на плечи, а глаза у него были синие. Золотой палочкой по золотой дорожке катил он золотой обруч» (В. Ходасевич. «Некрополь»).

«Золото в лазури» – так назывался сборник стихов Андрея Белого. Батюшка, профессор Бугаев, говаривал: «Я надеюсь, что Боря выйдет лицом в мать, а умом в меня». Матушка Бориса Николаевича была красавицей.

Борис Николаевич учился на естественном отделении физико-математического факультета Московского университета. В студенческой среде здесь, как и везде тогда, мудрствовали, философствовали, искали новые образы мира.

«…бывало – студентом идешь; а из правого дома за шторкою – око; из левого дома, из форточки, – высунутся: и согласно решают, что “Боренька”, мол, Николая Васильевича сын, с “Апокалипсисами” подмышкою шествует в дом Осетринкина, что у Остоженки, чтоб о семи громах мудрствовать».

«Что же я читал? Лейбница, Канта, Шопенгауэра, Риля, Вундта, Гефдинга, Милля, Спенсера, Вл. Соловьева, Гартмана, Ницше, Платона, “Опыты” Бэкона… (Юма, Локка, Маркса, Энгельса, Герцена, Гегеля я читал потом.)».

«Иные из нас, задыхаясь во всё заливающем мещанстве, в пику обстанию аплодировали всему “ненормальному”, “необщему”, “болезненному”, выявляя себя и антисоциально; “чудак” был неизбежен в нашей среде».

Студентом Борис Николаевич уже писал критические статьи, читал лекции о новом течении – символизме, вызывавшие неоднозначную реакцию. В студенческие годы была опубликована его «Драматическая симфония», имя его в литературных кругах было уже известно.

А ниже этажом, в том же доме, «каменном, серо-оливковом, с “нашей” аптекой, с цветными шарами, зеленым и розовым», поселилась в конце 1892 года семья Соловьевых: Михаил Сергеевич, сын историка Сергея Соловьева, его жена Ольга Михайловна, художница, и их сын Сережа, гимназист, ставший, несмотря на разницу возраста в пять лет, другом Бори Бугаева. Это было замечательное соседство. Квартира Соловьевых сыграла огромную роль в становлении поэта, которого будут знать под псевдонимом Андрей Белый. Сам быт, обстановка квартиры Соловьевых создавали впечатление уютного «подводного царства». На стенах – картины, ассирийские фрески, египетские сюжеты, художественный беспорядок, всюду разбросаны книги…

«Бывало, летит записка из третьего этажа во второй: “Дорогой Сережа, не придете ли?” Или: летит записка из второго этажа в третий: “Дорогой Боря, не придете ли?”».

Сюда приходил и «дядя Володя», философ Владимир Соловьев, брат Михаила Сергеевича, «великий мистик». Здесь Боря Бугаев читал свои первые литературные, философские и критические опыты.

«Квартира Соловьевых связалась мне с авторством. В 1901 г. я колебался: кто я? Композитор, философ, биолог, поэт, литератор иль критик? Я в “критика”, даже в “философа” больше верил, чем в “литератора”».

«Три часа ночи; Духов день… прочел… рукопись… Михаил Сергеевич слушал молча… спокойно… сказал: “Из теперешней литературы лишь Чехов да Боря меня утешают”. И еще: “Вы – писатель”».

Михаил Сергеевич напечатал в «Скорпионе» рукопись, о которой сам автор «и не думал, что она есть литература. Но он был непреклонен; и я стал «Белым».

Белый цвет был «символом воплощения Полноты бытия. Соединение семи церквей, семи рек, текущих из рая в поток, скачущий в жизнь бесконечную». Белый – «цвет Апокалипсиса», «белый всадник, белые одежды», белый камень, белые метели».

«Белый дал он мне цветок».

Это был любимый цвет Владимира Соловьева.

«Последние времена пришли!.. Вот еще какой-то Андрей Белый завелся, завтра читает лекцию… А всего хуже, что из приличной семьи, профессорский сын, Николая Васильевича Бугаева сын. Почему не Бугаев – Борис, а Белый – Андрей? От отца отрекаться? Видно, уж такого насочинил, что подписаться стыдно? Что за Белый такой? Ангел или в нижнем белье сумасшедший на улицу выскочил? – разорялась, трясясь бриллиантами», – тетушка Марины Ивановны, тогда еще гимназистки (М.Цветаева. «Пленный дух»).

Молодость, первые влюбленности, прогулки по арбатским переулкам. Сын профессора математики был влюблен в Маргариту Кирилловну Морозову, светскую львицу, хозяйку салона, меценатку и устроительницу издательских дел. Он писал ей любовные письма, не подписывая… Дама была старше Бориса Николаевича на восемь лет, замужем. Он вообще, как-то так потом всё получалось, влюблялся в чужих жен…

«Помню таяние снега на Страстной; жару, раннюю Пасху, крик зорь; и мы с гимназистом Сережей бродим – Арбатом, Пречистенкой; я – искать видеть “даму”; а он – гимназистку свою».

 

О, незабвенные прогулки,

О, незабвенные мечты,

Москвы кривые переулки,

Промчалось всё: где, юность, ты!

 

Глава 2. ДЕВА РАДУЖНЫХ ВОРОТ

 

ВЕЛИКИЙ МИСТИК

 

Ольга Михайловна Соловьева терпеть не могла Достоевского. Она «всё переписывалась с Алей, которой сын писал стихи».

От чьих стихов Боренька по полу катался от восторга.

Аля – двоюродная сестра жены Соловьева, Александра Андреевна Кублицкая-Пиоттух по второму мужу, а сын её носил фамилию первого мужа: Блок.

«Осень и зиму 1901 года мы обсуждали стихи А.А. Блока, мы ожидали всё новых получек стихов … здесь нам чуялось “вещее”; приподымалось “заветное”», – из воспоминаний Андрея Белого. Ольга Михайловна читала молодому другу письма Али, Зины Гиппиус…

А Сережа Соловьев восхищался своим дядей Владимиром Сергеевичем. «Он был очень сильный медиум».

Владимир Сергеевич Соловьев родился в Москве, в доме на углу Остоженки и Лопухинского переулка. Учился в Московском университете на физико-математическом отделении, но потом перешел на историко-филологическое. Еще в студенческие годы он отошел от естественных наук, которыми тогда увлекались. В 22 года он уже был магистром философии.

«Моя юношеская диссертация, а также вступительная речь на диспуте (магистерском) резко шли против господствовавшего у нас в то время позитивистического течения и, доставивши мне success de scandale в большой публике и у молодежи, вместе с тем обратили на меня внимание “старших”».

Знания его были обширны и многосторонни; он изучал древнееврейские и коптские рукописи; знаток эллинской речи, он перевел «Диалоги» Платона. Его органично притягивала мистическая, непознаваемая картина мира.

«Наука о подлинном сущем – метафизика».

Он основал религиозную философию, утвердив единство трех начал истинного познания: науки, философии и религии.

«В основе истинного знания лежит мистическое или религиозное восприятие…»

За несколько лет до того, как силой мысли, блуждающей по лабиринту разума, Дмитрий Мережковский постиг новую религию, религию Духа, – Соловьев на себе самом ощутил воздействие этой силы, незримой и неосязаемой, всепроникающей, – это пронизывающее мироздание духовное начало, Единство, неотделимое от Божества.

«Это другое Единство – пассивное, женское, вечная пустота, чистая потенция … вещество невещественное, невесомое, всепроникающее и всепроницаемое, наука называет это “эфиром”».

У него был собственный мистический опыт. Он назвал это самым значительным в своей жизни. Он описал это в полумистической-полушутливой поэме «Три встречи». С Нею.

Три встречи. Три начала познания.

В одно и то же время одна и та же истина является разным людям в разделенных уголках пространства.

Владимир Соловьев преподавал на Высших женских курсах в Москве, на Пречистенке, в доме Степанова, пользовавшемся дурной славой из-за обитания в нем нечистой силы. Читал лекции в Петербургском университете, увлекая студентов своей религиозно-философской концепцией.

«У Соловьева замечательно красивые сине-серые глаза, густые темные брови, красивой формы лоб и нос, густые, темные и несколько вьющиеся волосы. Во всем облике Соловьева разлито выражение чрезвычайной доброты».

Так написала студентка, посещавшая его лекции.

 

ТРИ ВСТРЕЧИ

 

«И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная

в солнце; под ногами ее луна, на главе ее венец из

двенадцати звезд» (Откр.12:1).

 

«Интересующийся: Тогда как вы объясните, что человек наделен Духом или Душой? Откуда они? Теософ: От Мировой души» (Елена Блаватская «Ключ к теософии»).

Мировая Душа – разлитое в космосе великое царственное и женственное существо, «Вечная Женственность», первопричина, побудившая Бога создать мир.

«Я, Владимир Соловьев, уроженец Москвы, призывал Тебя и видел Тебя трижды».

Он потом узнал Ее имя: София, Премудрость Божия.

В первый раз это неосязаемое коснулось его души в нежном возрасте, когда ему было девять лет. Она явилась ему, Жена, Облеченная в Солнце, это было за воскресной обедней в церкви Великомученицы Татьяны.

 

Пронизана лазурью золотистой,

В руке держа цветок нездешних стран,

Стояла ты с улыбкою лучистой,

Кивнула мне и скрылася в туман.

.

Во второй раз, как всегда неожиданно, это с ним случилось, когда работал с древними рукописями в библиотеке Лондонского музея в 1875 году. Он был молод, но уже магистр философии и доцент Московского университета по историко-филологическому отделению. Философ полюбил тишину, уединение музея.

 

Пусть там снуют людские мириады

Под грохот огнедышащих машин,

Пусть зиждутся бездушные громады,

Святая тишина, я здесь один.

 

Она явилась ему, и дан был сигнал: идти в Египет.

 

С рассудком чувство даже не боролось,

Рассудок промолчал, как идиот.

 

В Египте, в Каире, он остановился в гостинице, а оттуда отправился пешком, в пустыню, получив очередной призыв:

 

Как ветерок, прохладное дыханье:

В пустыне я – иди туда за мной.

 

Пешком – потому что не так-то просто добраться из Лондона в Сахару, когда

В моем кармане хоть кататься шару,

И я живу в кредит уж много дней.

 

Пешком, но «в цилиндре высочайшем и пальто», из-за чего в пустыне его

За черта приняли, в здоровом бедуине

Я дрожь испуга вызвал и за то

Чуть не убит.

 

Перепуганные дети пустыни связали философа, привели в становище, и был суд шейхов, крикливый и бурный. Могли и убить; но отвели подальше в пустыню, развязали, отпустили и поскорее ускакали с гиканьем. Там, в пустыне, он спал на земле. Ночью было очень холодно.

 

Прилегши наземь, я глядел и слушал…

Довольно гнусно вдруг завыл шакал;

В своих мечтах меня он, верно, кушал,

А на него и палки я не взял.

 

Когда вернулся в Каир, «улыбки розовой душа следы хранила / на сапогах – виднелось много дыр».

 

Всё видел я, и всё одно лишь было,

Один лишь образ женской красоты,

Безмерное в его размер входило,

Передо мной, во мне одна лишь ты.

 

Поэма «Три встречи» была написана в имении Пустынька Тверской губернии, месте его одинокой медитации, в сентябре 1878-го, через три года после последнего свидания с Нею. «Осенний вечер и глухой лес внушили мне воспроизвести в шутливых стихах самое значительное из того, что до сих пор случилось со мною в жизни».

Поэма понравилась, как сам автор замечал, «некоторым поэтам и некоторым дамам».