Клавиша*

Клавиша*

* * *
Запорошенные тюлем,
заросшие цветами.
С сердечными разговорами за.
С семейными ссорами о.
Только прямая трансляция.

С запахом июля,
в котором никого не ждут.
С разбитыми о воздух тарелками.
С мелкой сетью быта.

и светильник,
как пойманная в форточку луна…


 

* * *
Год молчания и перерождения.
Молчания и перерождения.
Телеграфные столбы плодоносят
фарфоровыми шишечками.
Самолеты
тяжелеют и падают.
Пауты пьют самую темную кровь.
Провода, как вьюны, оплетают дома;
и спутниковые антенны,
как белые цветы,
обращенные к космосу.

Невозможность создать
телефонно-сосудистую систему:
два сердца
на разных концах провода.


 

Креозот

Запах свежайшего поезда.
Почти мороз.
Вокзал как форма зимоисчисления.
Ночные поезда
выскакивают из городов,
словно кинопленка из киноаппарата.
Дорога «Екатеринбург минус сутки Москва»
входит в тоннель
выходит из вчера.

Бурые земли одиночества.
Окосевшие приюты алконавтики.
И трубы заводов,
как папиросы ангелов.


 

* * *
Стадионы,
шевелящие фанатами.
Улицы,
передвигающие митингами.
Воздушный шарик жалуется:
«Меня надули!»
Я не помню своих стихов.
Я никто.
Норковая шутка,
мудозвоновая шапка.


 

* * *
Виртуозная игра
на автомате Калалашникова.
Расстрел слушателей
балалайкой-прима.
Невысоцкий
и невознесенский.
Разумеется,
Кремлевская Звезда.
Оплата рубинами.


 

* * *
Поколение кокаколаедов vs.
поколение телевизионеров.
Клацающие клавиатуры –
женщины с проводами химзавивки.
Томики стихов мировой тоски.
Блоки, блоки, системные блоки…
заживо православные,
зиги как попытки удержаться
за воздух.

Я смотрю в пустое небо с самолетами.
Родина –
фамилия моей начальницы.


 

* * *
Где-то на холодных ступенях
потерять твою фотокарточку,
которой никогда не было,
потому что ты в моем сердце,
потерять сердце,
которого никогда не было,
потому что это всего лишь тело,
потерять тело…

В этих кромешных туманах
исчезает все.
Даже память
похожа на воздух,
выстриженный вертолетами.

Ты открываешь глаза и видишь.
Колючее зеркало и
купол Рейхстага
в этой кричащей тоске
молчаливого города.


 

* * *
Женщины, привыкшие
к деньгам и абортам,
носят на себе предсмертные крики
маленьких животных.

Сборки мужчин:
ВАЗ 2109 или какой-нибудь гелендваген.

Все хорошо, все путем –
в это верит только
околотелевизионная овощь.

Можно пойти пожаловаться
в представительства кампаний –
стеклопакетные коконы,
оберегающие офисных личинок
от превращения в бабочек.

Ничего не понимаю, ничего не…
Голова и мозг – как жвачка,
облепленная волосами.


 

* * *
Всякое наступление на
обозначает отступление от.
Одуванчиковые поля
ждут своих парашютистов.
Изо рва может вылезти
вьетнамский партизан,
заблудившийся под землей
и попавший в счастливое будущее
постсоветской России.

И кто там еще бродит по лесам
с рюкзаками, похожими
на обожравшиеся капюшоны?

Рваные пихоры,
рваные пихоры…


 

* * *
Радио начало шифровать фамилии.
Телевизор бросился показывать клоунов.
Снег – это штора с той стороны окна,
делающая комнату публичным пространством:
опечатки пальцев на снеге –
фиксируются,
реплики – пишутся.

От этой зимы ни уехать, ни спрятаться.
В голове у такси, похоже, шахматы.
В каждой газете:
черное – это белое.
Снег тоже набирают клавишей *.


 

* * *
Стрекозы с грацией мотоциклов,
клювы лодок в прибрежной пене:
Рижское взморье –
этакая взбалтика,
шурша дюнами,
кривя соснами.
Всю неделю – бесстрастность.

Чайки, и те хохочут насмерть.


 

* * *
Несмотря на скоропортящееся
содержимое квартир,
здравствуй, лето! –
падающие монеты,
безусые велосипеды,
порхающие звоночки.

Улицы, тополящие,
то пылящие,
апофеоз астматиков –
мухомольный комбинат…


 

* * *
Рыба обернута жабрами.
Зло наказуемо злом.
Агендер звучит как агент
(подразумевается: иностранный).
Люди, скажите чииз
вежливому гражданину
с фоторужьем.
По случаю Дня защиты детей
колесо обозрения
взвешивает человечину.


 

* * *
Традиционные мальчик и девочка
в твердых купальниках без
где-нибудь в пригородном парке,
не отменяющем новостроек.
Ибо новостройки – примета времени.

Если ты коснешься моей руки,
я готова нарушить любые нормы.
Если я коснусь твоей руки –
ничего не понятно…
Месяц дрожащих цветов.
Иероглифы велосипедов.


 

* * *
Москва, облепленная
мокрой рваниной пространств.
Погода, в которой слышится да,
но на самом деле – нет.
Ничего. Пузыри фонарей.
Столбняки мостов на третьем кольцевом.
Третье кольцо на безымянном.

Ночи, когда болят
все мои татуировки.


 

* * *
Это может быть улица,
может, случайный дрим.
Я смотрю на тебя.
Мы на тебя глядим.

Падают дождь, пластик, снег.
То огни, то мгла.
Я любуюсь тобой.
Ты смотришься в зеркала.

Как тревожен декабрь,
уводящий тебя в пургу.
«Мы утонем в снегу»
И я верю: утонем в снегу.


 

Эдельвейсы

1.
Думаю, здесь бывает снег.
Покрывает озеро и мосты,
висящие там, где и должны висеть мосты, –
над пропастью.
Полупустые гостиницы.
Отточенные ручьи.
Абсолютные эдельвейсы.
Следы шин и подков.
Счастье,
которое уже никогда.

2.
Озеро забрало короля.
Керамический шепот замка:
«Кто теперь остановит зиму?»
Ты еще молода и красива
на всех лебедящих наречиях.
Кутаясь в шарф, плача в айфон,
забывая имена своих юных…

В несуществующих Альпах
девочка, идущая на смерть,
подходит вплотную
к тебе.