Журнальный мир

Гребенщиков Борис. Серебро Господа моего. – Москва : издательство «Э», 2015. – 352 с. – (Золотая серия поэзии)

Ярославский райцентр Гаврилов-Ям считается столицей русской Страны ямщика.

По одной из версий, название своё городок получил по некоему ямщику Гавриле, от которого ничего, кроме имени, не сохранилось. Ямщичьи тройки оставили след и на флаге, и в гербе города – под дугой колокольчик и три ромба, символизирующие лошадиные головы.

В Гаврилове-Яме сосредоточены «тематические» праздники: межрегиональный фестиваль ямщицкой песни (не так давно ставший победителем национальной премии «RussianEventAwards», присуждаемой за достижения в развитии индустрии событийного туризма) и областной фестиваль народных художественных промыслов и ремёсел «Сувенир Страны ямщика». Говорят, на последнем можно не только купить поделки, восходящие к «ямщицкому» прошлому этого края, но и самим поупражняться в их изготовлении.

Ещё здесь есть Музей Ямщика, хозяева которого – тот самый «гений места» Гаврила и конь Гай Юлий Цезарь. И горсточка архитектурных достопримечательностей локального значения, связанных не столько с «ямом», сколько с ткацкой мануфактурой, процветавшей на рубеже XIX–XX веков.

Наверное, в Гаврилове-Яме в урочное время очень интересно. Однако мне, посетившей городок в ноябрьские праздники прошлого года, так не показалось.

По неизвестной причине возле двери в Музей Ямщика горела рубиновая лампочка сигнализации, свидетельствовавшая, что экскурсии сегодня не дождаться. Я сфотографировала спутников музея, находящихся под открытым небом – исполинские колёса брички неведомого великана и статую коня, сплетенную, видимо, из лозы. При солнце конь, увешанный разноцветными «желанными» ленточками, выглядел бы хоть куда. А в сером и влажном воздухе начала ноября яркие пятна расплывались. Не произвела особого впечатления и церковь, наполовину кирпичная, наполовину оштукатуренная нежно-палевым – так, что храм будто бы на глазах «менял кожу».

Достопримечательность городка, которая мне особенно запомнилась, наверное, не воспринимается его жителями как нечто из ряда вон выходящее: памятник Ленину на центральной площади, состоящий из прямоугольной стелы, увенчанной огромным лбом. Я думала, что такую конструкцию изваянию вождя Алексей Иванов придумал для своего романа «Блуда и МУДО» (по тексту книги, горожане любовно прозвали каменную голову Ильича черепом). Оказалось, что «черепа Ленина» существуют и в реальности.

Попытки найти в Гаврилове Яме заведение общепита, где можно перекусить, не увенчались успехом. Но в ходе поисков мы не смогли миновать центральную площадь, украшенную широкой дугой быстросборных магазинчиков в сайдинговых корпусах. Ярославская губерния всегда была торговой. Торговля в Гаврилове-Яме имела одну прельстительную особенность. В ответ на вопрос, есть ли в продаже зарядники для аккумуляторов, женщина в «Электротоварах» сказала: «Есть, но вы спросите на рынке, в палатке у Сергея – там дешевле». И на недоуменные взгляды пояснила: «У нас город очень бедный, вот мы друг друга и выручаем».

Ещё бы! Согласно Википедии, распоряжением Правительства РФ от 29 июля 2014 года город Гаврилов-Ям включён в категорию «Монопрофильные муниципальные образования Российской Федерации (моногорода) с наиболее сложным социально-экономическим положением».

Но, несмотря на сложное экономическое положение, в одноэтажном и протяженном торговом комплексе продукты, сотовая связь, разливное пиво и прочая «тысяча мелочей» соседствовали с точкой под гордым позывным «Мир книг». Как ни странно, она работала.

В этом книжном магазинчике, где, помимо меня, была одна продавщица и стопки книг самого разного предназначения – в тесноте да не в обиде, – я купила сборник Бориса Гребенщикова «Серебро Господа моего». За 170 рублей. Посильная цена за возможность прочитать под одним переплётом стихи живой легенды, прошедшие в аудиоформате, как ни странно прозвучит, практически мимо меня. В годы, когда полагалось быть фанатом БГ, меня чаша сия миновала, и позже губ не коснулась. С творчеством БГ целенаправленно я столкнулась… впрочем, об этом расскажу далее.

«Золотая серия поэзии» издательства «Э», в которой вышла книга Гребенщикова, забавно контрастирует с «Серебром Господа моего». Согласно аннотации, «в книгу включены лучшие тексты песен, написанные за время всего творческого пути автора, в том числе из умиротворяющего альбома «А+» и тревожного, издающегося впервые, «Соль» – подлинная поэзия, которая по-настоящему открывается, когда задерживаешься на строках, вчитываешься; тогда они обретают реальную плотность и осознаннее становятся глубина и масштаб сказанного». Судя по этой аннотации, перед нами уж не серебро и даже не золото, а платина или россыпь жемчугов.

Хвалебные аннотации – нормальная составляющая книгоиздательского и книготоргового процесса. Их особо принимать на веру не стоит… Но следом идёт козырь посерьезнее. Не кто иной, как Дмитрий Быков написал для сборника Гребенщикова предисловие «Партизан полной луны» (нехитро перефразировав название одной из песен «Аквариума»). Судя по вступительному слову, Дмитрий Львович в положенный период – эпохи либо жизни – был фанатом БГ. И пиететом перед ним до сих пор не «переболел». Хотя, надо отдать Быкову должное, он свою любовь к творчеству БГ умело аргументирует, сразу беря быка за рога:

«Один из наиболее надежных… критериев оценки поэта – количество его цитат, ушедших в речь… В России по этому параметру лидируют Грибоедов … и Крылов… Само собой, на цитаты охотней всего разбирают песню… Авторская песня – продолжением которой стал русский рок – в смысле цитирования и расхищения на повседневные диалоги может смело соперничать с Грибоедовым и Маяковским. Лидирует тут Окуджава, рядом с ним – Гребенщиков, обогативший русскую литературную и разговорную речь десятками цитат». Собственное мнение Быков тут же подкрепляет авторитетом прозаика и историка русского рока Александра Житинского, первым отметившего «цитатопригодность» БГ. И, не откладывая в долгий ящик, предлагает список фраз, пошедших в народ с лёгкого языка имярека. Выберу из него только самые ёмкие – это не будет противоречить замыслу комментатора. Тот оговаривается: «…свой перечень любимых цитат найдется у каждого и окажется много длиннее, я привел только самое общеупотребительное, то, что давно уже выполняет в российской культуре двоякую функцию: во-первых, это система опознавания своих, пароль-отзыв, а во-вторых – наилучший способ выразить трудновыразимое». Миль пардон за большую цитату из речи Быкова – хочу напрямую передать его формулировки.

«Поколение дворников и ночных сторожей»

«Я знаю все, что есть, но разве я могу?»

«Я покоряю города истошным воплем идиота» (самокритично, однако! – Е.С.)

«Рок-н-ролл мертв, а я еще нет»

«Вперед, вперед, плешивые стада»

«Мама, я не могу больше пить»

«Что нам делать с пьяным матросом?!»

Для меня лично смысл «пароля-отзыва» в этом перечне имеют только слова про поколение да про рок-н-ролл. «Мама, я не могу больше пить» представляется таким разговорным, таким кухонным утренним похмельным стоном, который может вырваться у кого угодно, что как-то неловко приписывать авторство БГ. А все прочие афоризмы выглядят очевидной аллюзией на то, что уже было когда-то сказано кем-то другим: «Плешивые стада» – на «Паситесь, мирные народы!» Пушкина, «Я знаю…» – на Сократа и Франсуа Вийона («Я знаю все, я ничего не знаю»). Впрочем, возможно, Дмитрий Быков имел в виду, что Гребенщиков упростил, приблизил к народу чужие сентенции, которых без него всё равно никто бы не нарыл на скрижалях мудрости человечества. Эта мысль справедлива для нашей страны, где массы уверены, что фразу о двух российских бедах, дорогах и дураках, вчера вечером сказали на Первом канале, – но она у Быкова не звучит. Напротив, он утверждает первенство мысли БГ: «…подавляющее большинство российского населения давно уже думает о себе словами Гребенщикова, объясняется в любви и ненависти словами Гребенщикова, напевает или проговаривает про себя в экстремальных ситуациях слова этого поэта». Мое окружение, безусловно, не подавляющее большинство россиян, в нём есть те, кто любит «Аквариум», но ей-богу, ни разу не слышала, чтобы изъяснялись в экстремальных ситуациях словами Гребенщикова! Уж чаще – словами Губермана. Теми, что он так любит рифмовать (теперь пальму первенства перехватил Орлуша).

«Что нам делать с пьяным матросом?!» подозрительно напоминает народную песню шанти (песню британских моряков) XIX столетия «Drunkensailor», первая строка которой буквально переводится «Что мы сделаем с пьяным моряком?»). Интернет, который знает всё, сообщает, что этот моряцкий фольклор перепела масса современных исполнителей. А вот БГ, когда ему задали прямой вопрос о влиянии, ответил, что да, старинная английская песня с таким названием есть, но его произведение не имеет к ней отношения: в первоисточнике, мол, и музыка другая, и слова не про то, а название переведено с умыслом послушать, как оно прозвучит по-русски. Позиция, скорее, хитроумная, нежели убедительная.

Дмитрий Быков затрагивает тему «не новизны» иных высказываний БГ в контексте разбора «классической песни «500» («Пятьсот песен – и нечего петь»): «Здесь что ни строчка, то афоризм, чеканка: «Моя Родина, как свинья, жрет своих сыновей» (пусть это не ново, вспомним Синявского – «Россия – Мать, Россия – Сука, ты ответишь и за это очередное, вскормленное тобою и выброшенное потом на помойку, с позором – дитя!», а еще раньше – Джойс – «Ирландия, как свинья, пожирает своих детей, – но важно ведь, кто и когда сказал; иногда повтор важней, концептуальней свежей, но расплывчатой или трусливой мысли». Снисходительное отношение Быкова ко «вторичностям» в текстах БГ, не исключаю, в случае с каким-то другим автором могло бы обернуться большей строгостью. Ведь из копилки мирового искусства БГ черпал достаточно. Мелодия его едва ли не самой популярной песни «Под небом голубым» – лютневая пьеса XVI века, и об этом многие знают. Похоже, Быков искал компромисс, чтобы и заимствования признать, и БГ не обидеть; ну, неравнодушен он к нему, что сделаешь!..

В книгу «Серебро Господа моего» вошли стихи (песни? Вопрос не случайный) из многих альбомов группы «Аквариум»:«Синий альбом», «Акустика», «Электричество», «Табу», «Радио Африка», «Ихтиология», «День серебра», «Дети декабря», «Равноденствие» и т. д. Тексты датированы, из чего видно, что построены по хронологии. Начинается книга 1977–1980 годами, а заканчивается 2013–2014-м. На сегодня это уже вряд ли последние стихопесни Гребенщикова, и все же «свежие» относительно «Рок-н-ролл мертв».

Своеобразную точку ставит стихотворение «StellaMaris» из альбома «Соль» – и книге, и сомнениям в заимствованиях Гребенщикова. Судите сами:

Непредставимая тяжесть звездного свода,

И время так долго, что боль больше не боль.

Раньше у нас были крылья, но мы ушли в воду

И наше дыхание стало прибой.

Только ночью, когда небо становится выше

И неосторожному сердцу

Хочется вверх –

Напомни о нас Той, что слышит:

EtoiledelaMer.

Далее идёт прекрасная латынь:

Ave, Maris Stella,

DeiMateralma…

Это довольно известный и часто использующийся при церковных службах католический гимн «Avemarisstella» (в наши дни он существует на трех языках). Пафос гимна в игре латинского слова maria – морская и имени Maria. Фонетическая близость «роднит» мадонну с морем, и эту соблазнительную для поэзии коллизию подметили ещё в так называемые «тёмные века» – раннее малоизученное Средневековье. На русский язык этот гимн переводил, скажем, Сергей Аверинцев в 1960-е годы. В тексте БГ сделана сноска над «EtoiledelaMer», протянутой, точно дружественная рука, нашим гуру группе франкских монахов, и пояснение: «Морская звезда (фр.) – имеется в виду путеводная звезда. Текст рукописи найден в IX веке в аббатстве Святого Галла. К созданию оригинального гимна причастны несколько человек, в том числе Венанций Фортунат в VI веке, Герман Контрактус в XI веке и Бернард Клервоский в XII веке». БГ не скрывает, что задействовал в своей песне текст молитвы. Здесь даже не хочется говорить «к его чести, не скрывает…», потому что иначе, кажется, и быть не может. Впрочем, в вики-статье о нашем герое приведены слова Егора Летова: «“Аквариум” – продвинутая группа, разбирающаяся в британском и американском фолк-роке. Я, например, английский знаю, поэтому, когда услышал впервые “Аквариум”, сразу понял, что все содрано с Дилана и FairportConvention. Более того, БГ и не скрывает заимствований, он даже как-то цинично сказал, мол, очень хорошо, что у нас в стране плохо знают творчество Элвиса Костелло и еще кого-то там, потому что вот эту песню я спер оттуда, а эту – отсюда». Как видим, Летов называет манеру Гребенщикова весьма грубо.

Что касается «Морской звезды», то, не исключено, идею объединить свой текст со средневековым гимном подала БГ мелодичность вековой молитвы. А может быть, все красивое в литературе и музыке уже написано, и, чем изобретать велосипед, лучше сделать грамотный ремейк… Но, положа руку на сердце, авторские строки Гребенщикова, по мне, проигрывают строчкам гимна, которые имманентно распевны, благодаря расположению ударений в словах. Восемь строчек БГ, напротив, весьма угловаты. «Непредставимая» не ладится с вокалом. Вторая строка, про время, словно бы ломается на одно-, двухсложные куски – уж не говоря об анафоре сомнительной красоты – «боль больше не боль». И не говоря о том, что даже фанаты БГ не могут найти в этих строках заложенный кумиром смысл. Впрочем, кто-то едва ли не на юбилейном концерте БГ, где впервые прозвучал альбом «Соль» с этой песней, записал признание автора: «А последнюю историю я объяснить не могу и пытаться не буду…» Тёмный смысл – одна из любимых забав БГ, на мой взгляд; но Дмитрий Быков со мной вряд ли согласится.

Справедливости ради замечу, что не всегда БГ изъясняется загадками. В том же альбоме «Соль» есть два текста, хорошо иллюстрирующие «внутреннюю миграцию» БГ к себе сегодняшнему.У первого названием служат три начальных слова:

Если я уйду,

кто сможет меня найти?

Но если я останусь здесь,

кто сможет меня спасти?

Ты рядом, но не здесь.

Ты прекрасна, но ты ни при чем.

Луна в моих зрачках,

Ворон за моим плечом.

Окно выходит вверх,

но сумрак морочит мой дом.

Утро еще далеко,

ничего, мы подождем.

У второго название, на первый взгляд, никак не отражается в тексте:

Селфи

Я ходячее лихо.

Плохая примета, дурной знак.

Не трать дыханья на мое имя –

Я обойдусь и так.

Те, кому я протягивал руку,

Спотыкались и сбивались с пути;

Я хозяин этого прекрасного мира,

Но мне некуда в нем идти.

Я иду с тяжелым сердцем;

Моя тропа не выводит к крыльцу.

Передайте в Министерство Путей Сообщения –

Этот рейс подходит к концу.

«На второй взгляд» понимаешь, что модное словечко «Селфи» взято в качестве современного синонима к архаичному слову «Автопортрет». Автопортрет как самоизображение здесь минимален, зато настроения – в избытке. Лирический герой БГ (близкий автору, не случайно же «селфи») то ли стонет – «я старый, меня девушки не любят», как Паниковский, – то ли кокетничает. Почему-то мне кажется, что он не кокетничает, а действительно ощущает себя уже не в тех силах, кураже, задоре и пр., что надиктовывали ему юношеские песни. Посыл песни «Если я уйду» прямо свидетельствует, какая мысль занимает его сейчас больше всего. Так что «трансформировался» Борис Борисович в естественную для человека искусства в возрасте сторону – ломает голову, что останется от него на земле, если…, достаточно ли веско то, что он успел сделать / сказать / спеть…

Хотя и молодой БГ был не слишком оптимистичен. Но если самые первые тексты (в том числе и в книге «Серебро Господа моего») находят некие «соломинки»:

Дай мне напиться железнодорожной воды;

Дай мне напиться железнодорожной воды.

Мне нравится лето тем, что летом тепло,

Зима мне мила тем, что замерзло стекло,

Меня не видно в окно, и снег замел следы.

Когда я был младше, я ставил весь мир по местам;

Когда я был младше, я расставил весь мир по местам.

Теперь … я качусь по наклонной – не знаю, вверх или вниз…

(…)

Так дай мне напиться железнодорожной воды;

Дай мне напиться железнодорожной воды.

Я писал эти песни в конце декабря

Голый, в снегу, при свете полной луны,

Но если ты меня слышишь, наверное, это не зря.

Или:

Где та молодая шпана,

Что сотрет нас с лица земли?

Ее нет, нет, нет…

Или:

И только когда я буду петь,

Где чужие взгляды и дым –

Я знаю, кто встанет передо мной,

И заставит меня,

И прикажет мне

Еще раз остаться живым.

То с течением времени и обретением как личного, так и общественного опыта – его речь становится всё депрессивнее. Общее убеждение, что для рок-искусства типична интонация протеста, тексты БГ даже как будто оспаривают. Любимая застольная песня «Все говорят, что пить нельзя, а я говорю, что буду!» – тот редкий случай, когда Гребенщиков прямо заявляет нечто, а не предоставляет толпе поклонников выуживать в его речах ровно тот смысл, что каждый из них считает нужным. И она тот редкий случай, когда его лирический герой выглядит весёлым – хотя, может быть, это лихорадка. Но вообще тональность и «пейзаж» песен БГ весьма подавленные, и это состояние кочует из альбома в альбом, из книги в книгу, из эпохи в эпоху. Многие, правда, принимают его за отстраненное созерцание буддиста.

Вспомним одну из его хрестоматийных песен начала 1990-х:

Мне не жаль, что я здесь не прижился;

Мне не жаль, что родился и жил;

Попадись мне, кто все так придумал, –

Я бы сам его здесь придушил;

Только поздно – мы все на вершине,

И теперь только вниз босиком;

Моя смерть ездит в черной машине

С голубым огоньком.

В этой песне все детали – «Черный ветер кружит над мостами, / Черной гарью покрыта земля. / Незнакомые смотрят волками», «жизнь дребезжит, как дрезина», «не купишь судьбы в магазине» – сплетаются в узел тоски и безнадеги. Возможно, они навеяны «лихими 90-ми», возможно, психологическим состоянием автора.

В Интернете ломают голову, что за «черная машина» имеется в виду. Вспоминают даже Кастанеду: мол, за ним ездила машина-смерть. По мне, всё проще. «Чёрная машина с голубым огоньком» взята из недавнего прошлого нашей страны, отразившегося как в литературе:

Звезды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами черных марусь, –

так и в шансоне:

Чёрный ворон, чёрный ворон, чёрный ворон

Переехал мою маленькую жизнь.

Черная машина для нас – устоявшийся символ неотвратимой смертельной опасности, и БГ опять задействовал всем понятный знак. Правда, у «воронков» не было «голубых огоньков». Сочтем эту искорку художественным «вывертом» БГ. А вот для молодого поколения указание на «воронок» не расшифровывается с лёту, оттого они и мучаются догадками.

Книжка стихов БГ попала мне в руки как раз в лихие 90-е – году в 1994-м или 1995-м. В памяти не сохранилось ее название, зато запали внешние черты. Это был сборник не толще моего мизинца, в мягкой обложке, не удивлюсь, если ротапринтный – сейчас в Википедии нет указаний на книги БГ тех годов. Не знакомая досконально с его творчеством, не берусь утверждать, какая часть написанных к тому времени песен вошла в сборник. Но мне понравилось и запомнилось лишь одно стихотворение:

Танцуем на склоне холма,

И полдень поет, как свирель.

Тебя называют Зима,

Меня называют Апрель.

Ах, как высоки небеса:

Их даже рукой не достать;

И хочется ветром писать

Мелодию этого сна.

И нас никому не догнать,

Затем, что, не зная пути,

Хранили частицу огня

И верили – все впереди.

«Серебром Господа моего» этот текст не стал. К моему сожалению. В новой книге Гребенщикова есть лишь одно стихотворение, продолжающее линию «бесхитростной лирики» «Танца»:

Моей звезде не суждено

Тепла, как нам, простым и смертным.

Нам сытый дом под лампой светлой,

А ей лишь горькое вино.

А ей лишь горькая беда:

Сгорать, где все бегут пожара.

Один лишь мальчик скажет: «Жалко.

Смотрите, падает звезда!»

Моей звезде не суждено

Устать или искать покоя.

Она не знает что такое

Покой, но это все равно.

Ей будет сниться по ночам

Тот дом, что обойдён бедою,

А наяву – служить звездою

И горький дым, и горький чай…

Все прочие стихи БГ на фоне этих двух меня разочаровывают. Поэтический лексикон этого автора довольно скуден: соль, ад, вода, звезда, дождь, ангел, Бог, ворон, хлеб и вино, песня, мертвый, пьяный и ещё ряд излюбленных терминов, прямо как у Эллочки-людоедки. Он использует чаще всего один прием: туманность высказывания, позволяющую высматривать в нём кому какой угодно смысл. И ведь высматривают! На мой взгляд, это больше свидетельствует о презентационных, чем о поэтических талантах БГ:

Взгляд вправо был бы признаком страха,

Взгляд влево был бы признаком сна.

И все знали, что деревья молчат –

Но каждый боялся, что взойдет Луна.

(…)

Я хотел бы, чтобы я умел верить,

Но как верить в такие бездарные дни –

Нам, потерянным между сердцем и Солнцем,

Нам, брошенным там, где погасли огни?

Как нам вернуться домой,

Когда мы одни;

Как нам вернуться домой?

Так что с Быковым по поводу афористичности и мудрости стихов БГ я бы поспорила (впрочем, уже). Зато мне постоянно и назойливо бросается в глаза «дежавю» гуру. Например, вот эта «Песня Рамзеса IV» отзывается мне мандельштамовским:

Нам ли, брошенным в пространстве,

Обреченным умереть,

О прекрасном постоянстве

И о верности жалеть?..

Да, жалеть приходится о другом: о том, что необратимо изменилось представление о «подлинной поэзии».