Кубок сердца поднимем…
Кубок сердца поднимем…
* * *
Поддел врага тугой и острой пикой
свет кочевой, что резвым зайцем прыгал
по липким стенам нынче поутру,
ну а к полудню прекратил игру
и, обретя начищенные латы,
стал всадником отважным и крылатым.
Мы верили нерадостным прогнозам,
мы ожидали ветер, дождь и грозы,
но не сбылись пророчества шаманов,
и свет остался в нашей точке шара.
Однако в своде кочевых законов
нет правила всегда быть за окном, и
поэтому неудержимый свет
пришпорит и умчится по росе,
как только стан обременит застоем,
туда, где можно прыгать зайцем снова.
Территория ливня
I
У окна – геометрия,
у яблока – физика.
у ветра… А что у ветра?
У ветра, высказавшись
абстрактно – лишь интуиция.
Раскачиваются проекции.
Мимо летит синица
в проём невидимой дверцы.
Метод познания – сон –
исчерпал себя часам к девяти
утра, когда набор хромосом
так и не смог дойти
до критериев потусторонних.
Накрапывал дождь,
переосмысленный вскоре
в стёкол разбуженных дрожь.
У улицы – литература,
у воды – живопись,
у неба хмурого…
А что у него де-юре,
когда из жил весь
этот лоб его тусклый?
Должно быть, Бах – иными словами, музыка.
II
День потерян:
подстреленным тетеревом
падает в мокрые тернии.
Да, потеря:
территория ливня.
Терракотовым воинам
древнего императора
теоретически
всё это – театр
одного актёра
в контексте того, что нескоро
закончится дождик,
не отпускающий вожжи,
не отпускающий в город
вчерашних прохожих…
* * *
Пуговица висит на нити:
дёрнешь – и ход событий
оборвётся на том,
будь ты хоть конь в пальто.
Полетит в распахнутый ворот
всё, что наплакал город, –
дождь, подхваченный ветром,
и снег, который, засыпав кюветы,
запеленает грязь,
пока не вылеплен новый князь…
Зыбко, всё зыбко.
В переходе – играют на скрипке,
ухо улиц кладя на весы.
прохожие в шляпу за тщетную эту попытку
бросают медные пуговицы.
* * *
Виноград торжествует:
он зрел, благороден,
он горит сквозь листву
и венчает угодья.
Он лозой обвивает
любую преграду,
что возникнет, бывает,
на пути винограда,
поднимаясь по ней
над землёй человечьей,
чтобы сделать видней
результат свой конечный.
Золочёные гроздья
и чёрные серьги:
восхищаются гости
с холодного севера
той беспечной возможностью
быть вровень с солнцем,
что плодам тонкокожим
как право даётся.
Виноградарь поделится
ей из кувшина –
кроветворными тельцами
в знак: быть бы живу.
* * *
Останешься один
среди картин,
написанных то маслом, то углём,
но вновь увидишь пустоту равнин
под слишком предсказуемым углом.
Лишая сцену
пёстрой шелухи,
шагаешь вдоль, а мыслишь поперёк –
пусть коридоры кажутся глухи,
они нащупали себя посредством ног.
Застынешь у окна,
одёрнешь тюль,
дыханье форточки почувствуешь во тьме
и, отойдя, опустишься на стул
тотемным зверем с пеплом в животе.
Круги, круги –
геометричен взор,
но по линейке не отмерить вдох,
как и клубящееся это всё,
за что давно не ставят на горох.
* * *
Каменная простыня,
брошенная на постель,
образовала складки –
горную эту гряду.
В главном картина проста:
ода о высоте
без выкрутасов эстрадных
взлёт и имеет в виду.
Солнце в зените – под ним
точками и запятыми
птицы вносятся в текст –
орнитология речи.
Строчку собою продлим,
кубок сердца поднимем
полный хмельных чудес
за неслучайную встречу.