Любимое стихотворение поэта Кручинина
Любимое стихотворение поэта Кручинина
Поэт Иван Сергеевич Кручинин выступал перед лицеистами-десятиклассниками. Это был пожилой уже человек, член Союза писателей, автор нескольких поэтических сборников. Он прочел стихи из последней книжки «Яблоко раздора», рассказал два-три эпизода из своей жизни, ответил на немногочисленные вопросы и хотел было уже завершать встречу, как из-за передней парты поднялась хрупкая светловолосая девушка и спросила:
– Иван Сергеевич, кто ваш любимый поэт и любимое стихотворение?
Кручинин задумался. С годами все меняется, в том числе и литературные пристрастия. Что читал с интересом в молодости, кажется скучным в старости. Открываешь новых авторов и вдруг неожиданно в произведениях известных с детства замечаешь то, что не заметил раньше, становятся близкими темы, которые прежде были чуждыми. Что же ответить на простой, казалось бы, вопрос? Еще недавно ложилась на сердце «тихая лирика» Рубцова и Жигулина, потом оно стало отзываться на стихи Арсения Тарковского и Юрия Кузнецова, а теперь притягивала как магнит философская поэтика Иосифа Бродского. В детстве всегда есть любимый герой, любимая книжка, любимое кино, любимое стихотворение. А потом их становится много. И все – любимые.
Так что тут скажешь? Какого ответа ждет белокурая девчушка, отдаленно кого-то напоминавшая Кручинину?
Еще проще назвать два-три имени, которые на слуху. Например, классиков и современников – Лермонтова, Андрея Вознесенского или лучше бессмертного для девчонок всех времен Асадова. Да прочитать что-нибудь, что придет на память. «Ты меня на рассвете разбудишь», а можно про муравья «с того берега». Все это так, но…
Кого же она мне напоминает, снова подумал Иван Сергеевич, глядя на все еще стоящую в ожидании ответа девушку.
– Да вы садитесь, – сказал он.
Девушка улыбнулась, поправила волосы и села. И тут Кручинин вспомнил, на кого она похожа – на Юльку! Вот на кого! Конечно же, на Юльку из девятого «б»! Его первую любовь. Как две капли воды.
Он вспомнил, как все было. И уже знал, что ответит на каверзный вопрос. Сразу стало легко на сердце.
– Есть много стихов, которые я люблю, – сказал Иван Сергеевич. – Но одно – особенно, еще с детства.
В классе стало тихо.
– Это стихотворение Сергея Есенина «Песнь о собаке». Знаете?
– Знаем! – недружно отозвался класс. По всей видимости, ребята ожидали чего-то другого.
– Вам нравится? – спросил Кручинин.
– Да! – голос белокурой девушки прозвучал громче остальных. Или это показалось Ивану Сергеевичу?
– С этим стихотворением связана у меня одна э-э-э… неприглядная история. Хотите, расскажу, как я однажды опозорился перед всей школой? – спросил он.
Класс одобрительно загудел. Тема заинтересовала. И Кручинин стал рассказывать.
…Девятый «А» готовился к первомайским праздникам. Ване Кручинину как любителю поэзии, чьи стихи неоднократно появлялись в школьной стенгазете «Бригантина», поручили прочесть на смотре художественной самодеятельности стихотворение Маяковского «Стихи о советском паспорте». Маяковского Ваня не любил. Любил Есенина. Но Есенина не любила учитель литературы и русского языка Вера Степановна. Она называла его декадентом и ругала «Москву кабацкую», читая при том препротивным голосом, видимо, для того, чтобы вызвать неприязнь к содержанию у юных слушателей:
Что ты смотришь синими брызгами?
Иль в морду хошь?
Девчонки краснели, а мальчишки перешептывались, слушая стихи «декадента» Есенина в исполнении Веры Степановны. И у тех и у других вопреки стараниям учительницы вместо неприязни пробуждался искренний интерес к творчеству скандального поэта.
Ваня ломал голову, как ему отмазаться от дифирамба советскому паспорту, но придумать ничего не получалось. Сказаться больным? Но в таком случае, нельзя будет пойти на смотр. А на смотр ему попасть надо обязательно – Юлька Смирнова из «Б»-класса будет исполнять под гитару песню «Люди идут по свету». Ваня был безнадежно влюблен в Юльку уже три месяца.
Придя из школы домой, Ваня достал из шкафа двухтомник Маяковского кирпичного цвета. Даже цвет переплета и тот ему не нравился. Отыскал нужное стихотворение.
Я волком бы выгрыз бюрократизм.
К мандатам почтения нету…
Стихи не хотели запоминаться, хоть тресни. Он заучивал строчку за строчкой, но, запомнив очередную, тут же забывал предыдущую. В конце концов он оставил бесполезное занятие и отправился во двор навестить свою собаку Раду, которая недавно ощенилась.
Кутят было пятеро. Все как на подбор черные с белыми отметинами на лапах и спине. Вчера он играл с ними и даже пообещал другу Кольке отдать одного щенка, когда тот немножко подрастет.
Рада лежала возле будки на молодой траве, но щенков с ней не было. Ваня заглянул в будку – пусто. Куда пропали? Он сел на траву рядом с Радой, погладил ее по голове. Собака преданно заглянула мальчику в глаза. И тут сердце у него вздрогнуло. Он вспомнил вчерашний разговор с матерью. Мать сетовала, что щенков некуда девать.
– Я их раздам, – заверил Ваня.
– Кому? – мать безнадежно махнула рукой. – Кому они нужны?
Вон оно что! Ваня вскочил, как ужаленный и помчался к матери.
– Мам, где щенки? – задохнувшись, крикнул он от порога.
Мать убавила огонек конфорки под чайником, присела на краешек стула.
– Ну сам подумай, сынок, что с ними делать, безродными? Подрастут – поздно будет. Уж лучше сразу… Попросила дядю Пашу, мол, так и так – утопил.
Охотник дядя Паша был соседом Кручининых. Убивать животных для него – дело привычное. К нему вся улица обращалась, когда нужно было лишить жизни курицу, поросенка, больную собаку. Дядя Паша никому не отказывал и как человек обязательный старательно исполнял заказ за договоренную цену.
– Зачем ты… дяде Паше… – голос Вани предательски дрогнул, и он выбежал из кухни в свою комнату. Тут, где его никто не видит, можно было и поплакать. Он сидел на кровати, больно закусив губу, глотал слезы, глядя на лежащий на столе томик Маяковского.
И пришла в его голову идея. Он не станет читать «Стихи о советском паспорте». Он прочтет «Песнь о собаке». Но заранее никому не скажет об этом, иначе Вера Степановна обязательно узнает и запретит выступление.
«Песнь о собаке» он знал наизусть.
Утром в ржаном закуте,
Где златятся рогожи вряд,
Семерых ощенила сука,
Рыжих семерых щенят…
Сквозь слезы выговаривая знакомые слова, он вспоминал пятерых кутят Рады, как они толкали друг друга, пробираясь к розовым, набухшим молоком, сосцам матери, такие маленькие, смешные, беззащитные, с влажными кожаными носами… Потом приходил черный, как цыган, дядя Паша, в болотных, завернутых под колено сапогах, заталкивал их в мешок…
Ваня плакал, снова и снова повторяя пронзительные в своей простоте строки.
…А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков…
Наступил день смотра. Участники школьной самодеятельности пели, танцевали, даже фокусы показывали. Номер Юльки Смирновой прошел на ура. Ваня смотрел и завидовал десятикласснику Андрею, который аккомпанировал ей на гитаре, а при повторе последних слов куплета подпевал вторым голосом. Красивый получился дуэт. На душе у Вани скребли кошки.
Наконец Вера Степановна объявила:
– Владимир Маяковский. Стихи о советском паспорте. Читает ученик девятого «А» класса Иван Кручинин.
Красный от волнения, Ваня, в белой рубашке с узким темно-синим галстуком, вышел на сцену. Лампы светили в лицо, и он мог разглядеть в зале только первые ряды. Тут сидели взрослые – директор школы, завуч, учителя, гости. За ними – вся школьная рать. Лица расплывались, но Ваня сумел-таки разглядеть в полутьме Юльку и тогда, набрав полную грудь воздуха, сказал в микрофон срывающимся голосом:
– Я не буду читать стихи о советском паспорте…
Наступила мертвая тишина. Стало слышно гудение трансформаторов в лампах дневного света.
– Я прочту стихотворение Сергея Есенина «Песнь о собаке».
Он перевел дыхание и добавил:
– Это мое любимое стихотворение.
Не дожидаясь реакции зала и организаторов смотра, он громко произнес первые слова:
Утром в ржаном закуте,
Где златятся рогожи в ряд…
Краем глаза он видел, как слева за сценой всплескивает руками Вера Степановна, как завуч, вытянув шею, что-то шепчет на ухо директору, но было уже поздно. И его никто не остановил.
…И так долго-долго дрожала
Воды незамерзшей гладь.
Он читал медленно, чеканно произнося каждое слово, и слова эти обжигали его сердце.
…А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков.
Эта строфа всегда была для него камнем преткновения. Комок подкатился к горлу, но Ваня проглотил его и продолжал читать.
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех…
Голос зазвенел от напряжения. Только бы не сорвался, стучало в висках, только бы до конца!..
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.
Тут горло перехватило, и он беззвучно заплакал.
Зал молчал. Ваня бросился за сцену к запасному выходу и уже спиной услышал аплодисменты.
На другой день в школе никто не напоминал ему, как он полагал, о позоре. Даже вечный задира Вовка по прозвищу Тарзан при встрече не съязвил, что, мол, ты как девчонка нюни распустил, а молча пожал Ване руку. А после уроков на площадке за школой его догнала Юлька.
– Ты молодец! – сказала она.
Ваня покраснел, то ли от смущения, то ли от незнакомого горячего чувства, волной захлестнувшего грудь.
– У меня… У Рады… Это собака моя… Щенков утопили, – неожиданно для себя проговорил он. – Вот я и…
Юлька улыбнулась, подалась вперед и, чмокнув его в щеку, убежала.
– Вот такой конфуз получился, – закончил рассказ Иван Сергеевич.
И снова поднялась из-за первой парты белокурая девчушка.
– А вы прочтите нам, – попросила она.
– Что прочесть?
– Песнь о собаке.
Кручинин оторопел.
– Что ж… Слушайте.
Он стал читать. Все шло хорошо до слов:
А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков…
Комок неожиданно встал в горле у Ивана Сергеевича. Он кашлянул в кулак, проглотил режущий связки комок и продолжал:
В синюю высь звонко
Смотрела она, скуля,
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях…
И все же слеза непроизвольно выкатилась из уголка глаза и побежала в седую, недавно подстриженную, бороду. Но этого никто из юных слушателей не заметил.