Любовь, испытанная войною

Любовь, испытанная войною

Журнальный вариант

 

Эта статья — о родителях автора, ветеранах Великой Отечественной войны Александре Александровиче и подполковнике медицинской службы Тамаре Васильевне Поцелуевых. Волонтеры проекта «Перерыв на войну» и редакция журнала «Аврора» благодарят Людмилу Александровну Поцелуеву, профессора Казанского медицинского университета, за подготовку данного мемуарно-публицистического материала.

 

Мой дедушка по линии отца, Александр Алексеевич Поцелуев, родился в 1887 г. в Польше, в Плоцкой губернии. Позже он перебрался в Россию. В 1906 г. окончил учительскую семинарию, работал учителем, далее — управляющим делами в конторе Шлиссельбурга.

Папина мама, Мария Федоровна, родилась в Петербурге в 1893 г. Поступила в Мариинскую женскую гимназию под патронажем императрицы Марии Александровны, жены Александра III. Моя бабушка окончила полный двухгодичный курс педагогических классов при гимназии.

Саша Поцелуев родился 21 июля в 1919 г. в Иващенково Самарской губернии, куда его командированный отец переехал вместе с беременной женой.

В 1922 году семья Поцелуевых вернулась в Петроград. Там мой отец и провел полуголодное детство и юность. Родители сутками пропадали на работе: отец трудился на заводе «Красный Выборжец», мать служила машинисткой. Саше самому приходилось заботиться о своем пропитании. Он разводил дома лабораторных животных и продавал их в научные лаборатории.

Школа № 191, в которую Саша пошел в 1 класс, находилась напротив их дома, на противоположной стороне улицы.

Как выяснилось позже, свои детские годы в Петрограде-Ленинграде мои родители прожили в непосредственной близости друг от друга: папа — на проспекте им. Карла Либнехта, впоследствии Большом проспекте Петроградской стороны, а мама — на ул. Воскова, а с 1938 г. — на Крестовском острове, на ул. Надеждинской (в начале ВОВ она называлась Депутатской). Тогда было раздельное обучение, так что учились они в разных школах, и встретились в общей школе № 7 им. Макса Гельца лишь в десятом классе.

Из-за маленького роста Тамары Саша называл ее любовно Кнопкой.

После школы Саша поступил в институт физкультуры им. П. Ф. Лесгафта, а Тамара — в педиатрический медицинский институт. Саша с детства мечтал стать военным, но из-за наличия близких родственников в Польше, чего он не скрывал, в военном училище ему отказали в приеме документов.

В конце 1939 г. началась финская война. В институте физкультуры создавались студенческие лыжные батальоны. 6 января 1940 г., Тамара (как раз в день рождения своей мамы) стала женой Саши, который прямо из-за праздничного стола ушел на войну. Все гости пошли его провожать.

Финская война закончилась подписанием мирного договора 12 марта 1940 г. К тому времени Тамара уже прописалась в квартиру мужа на Большом проспекте.

Первая история — о Тамаре.

 

22 июня 1941 года моя мама работала медсестрой в пионерском лагере связи в Толмачево Ленинградской области. Был солнечный воскресный день, и Тамара ждала друзей, чтобы отметить свой день рождения. Страшное известие о начале войны застигло маму там. Ей даже не пришлось попрощаться с мужем до его ухода на фронт.

Теперь все студенты ежедневно дежурили на чердаках клиник: боролись с зажигательными бомбами. Каникул для них не было ни летом, ни зимой. Тамара продолжала учиться, хотя от голода едва доходила до института. А после занятий еще нужно было сбегать к хлебному заводу, отстоять на жутком морозе очередь, чтобы получить по карточке 125 граммов безумно вкусного серого хлеба. Получала и за себя, и за папу, у которого от голода и холода отказали ноги. А позже и за маму…

Родители Тамары Васильевны умерли от голода, не пережив блокадную зиму.

В 1942 г. курс Тамары ускоренными темпами проходил обучение. Будучи старостой группы, Тамара ходила по домам, чтобы собрать ослабевших одногруппников и привести в аудиторию. И все-таки не каждому удалось сдать государственные экзамены, которые состоялись в октябре 1942 г.

После окончания вуза с 15 октября 1942 г. по 27 февраля 1943 г. Тамара Васильевна отработала врачом-педиатром в поликлинике № 34 на улице Пушкарской. Она в основном ходила по вызовам. Так как большинство квартир были коммунальные, приходилось обойти множество комнат, чтобы найти больного ребенка, лежавшего в кровати вместе с матерью-дистрофиком. Детских инфекций в тот период практически не было. Ослабленные дети уже не могли играть, почти не ходили. Иной раз Тамара Васильевна по дороге на вызов узнавала, что по карточкам выдают суррогатные конфеты. Она получала их, показывала больному малышу конфетку, и тогда по его исхудалому, скорее старческому, нежели детскому личику пробегало подобие улыбки.

В феврале 1943 г. Тамару Васильевну мобилизовали. По законам того времени для перехода на казарменное положение в РККА (рабоче-крестьянскую Красную Армию) ей пришлось выписаться из квартиры мужа.

Тамару направили в Военно-медицинскую академию, где располагался эвакогоспиталь № 267, и поселили в «Красных казармах» на Боткинской улице. Большая часть персонала академии была эвакуирована. Оставили лишь медработников, необходимых для военного госпиталя. В ГИДУВе были организованы хирургические курсы, на которые Тамару и направил начальник торакального отделения, где она служила ординатором.

В торакальном отделении лежали солдаты и офицеры с ранением грудной клетки и проникающими ранениями, с повреждениями легких, сердца, ребер, позвоночника. Тамара Васильевна проработала там с марта 1943 г. по сентябрь 1944 г. Она была маленького роста, поэтому во время операций вставала на скамеечку.

Во время блокады Ленинград постоянно обстреливался. Начальник никого не выпускал из отделения: медицинского персонала почти не осталось, а раненых все везли и везли. Тамару попросили перейти в ортопедическое отделение, где ее помощь требовалась больше. На следующий день после того, как она перевелась, при артобстреле в торакальном отделении пробило крышу. Снаряд разорвался на третьем этаже, именно там, где находился бывший пост Тамары! Когда прогремел взрыв, Тамара бросилась к зданию, надеясь на чудо: вдруг раненых успели перенести в бомбоубежище. Но, как оказалось, не успели. Кто-то погиб — среди них было большинство подготовленных к выписке, кто получил еще более тяжелые ранения. Заменивший Тамару академик Майоров был убит на месте, как и остальной медперсонал. Все сотрудники считали, что погибла и Тамара Васильевна, поскольку о переходе ее накануне в ортопедию никто не знал.

Позже Тамару перевели из госпиталя в хирургическую группу усиления при танковой бригаде. Она подобрала себе хорошую медсестру. Группа двигалась вместе с бригадой по болотистой и лесной местности по маршруту Нарва — Тарту — Таллинн.

В лесу Тамара и медсестра жили в маленькой палатке. Как-то ночью их вызвали к раненому. Оказав ему помощь, девушки вернулись к палатке и увидели, что во время их отсутствия ее обстреляли на уровне лежаков. Вызов к раненому оказался спасительным для обеих.

Эти случаи позволили Тамаре Васильевне считать себя трижды счастливицей, чудом уцелевшей там, где ее ждала неминуемая гибель: в голодном Ленинграде, в госпитале и в лесу, где хозяйничали «лесные братья».

Когда наши войска стали продвигаться на запад, освобожденных русских начали собирать в Хельсинки. Для них формировали эшелоны из товарных вагонов, оснащенных полками и снабженных ведрами и фонарями. Имелись два санитарных вагона: один — для медработников, другой — для проведения медицинских процедур. В ящиках лежали медикаменты, необходимые инструменты, перевязочный материал. На остановках пациентов приносили туда из других вагонов, ходячие больные приходили самостоятельно. В Выборге медики принимали всех едущих, обнаруженных при осмотре больных оставляли в стационаре. Высматривали и беременных женщин: их было очень много, поэтому в пути и роды принимать.

Когда немцы занимали советские территории, они угоняли наших граждан в Германию. По мере захвата вражеских территорий советские войска репатриировали угнанных назад, в СССР. Наступила весна, и стране необходимы были руки для уборки урожая…

Тамару от работы с репатриантами освободили.

Последующий послужной список Тамары Васильевны включает: работу врачом хирургической группы усиления в танковом соединении (Выборг, Нарва), ординатором хирургического отделения ЭГ № 991 (Ленинград, Лодзь), врачом хирургической группы усиления в танковом соединении (Эстония), ординатором нейрохирургического отделения 3412 (Познань). За годы войны она спасла очень много человеческих жизней.

В Познани Тамара Васильевна отвечала за работу нейрохирургического отделения госпиталя. К ней поступали раненые в спину, с поражениями черепа и позвоночника, с параличами. В операционной определяли, задеты ли позвонки пулей или осколком, задет ли спинной мозг. Если пострадал только позвонок, то его кусочек мог давить на спинной мозг. Осколочки позвонка осторожно удаляли, и к раненому постепенно возвращались чувствительность и подвижность. Если был поврежден спинной мозг, раненого отправляли в СССР.

Затем Тамара попала в ортопедическое отделение, где собирали бойцов с ранениями конечностей и комбинированными ранениями (челюсти, грудная клетка и т.д.).

Тамара Васильевна пишет:

«…наши войска приближались к Берлину. Были ужасные бои, раненые поступали без перерыва, медикам было не до сна. Последние бои. Небо красное. Наконец, сообщают о капитуляции. Что тут было… Раненые выползали из палат, (…) все кричали и плакали. Ведь многие в полку были как в семье, родные погибли, деревни уничтожены, серьезно пострадали города. Поступление раненых уменьшилось, и меня отпустили в свой госпиталь, который из Ленинграда разместился в Польше в пригороде г. Лодзь, где раньше располагался санаторий Тушино. Раненых было много, их долечивали, оперировали и возвращали на родину».

После капитуляции Германии Тамару, вняв ее просьбам, наконец-то демобилизовали. С большим трудом, на поездах, на перекладных, добиралась она домой. Там она встретилась со своим Сашей — после четырех с половиной лет разлуки…

Вторая история — о Саше.

 

Окончание моим отцом третьего курса совпало с началом войны. В момент, когда о войне было объявлено гражданам, студенты института в полном составе находились в Кавголово и готовились к параду.

По инициативе комсомольской и партийной организаций в институте сразу же были организованы добровольные партизанские отряды. Саша оказался в одном из них. За несколько дней ребята прошли краткий инструктаж, тренировки по стрельбе, обучение подрывному делу.

Вот Сашино письмо жене:

«Дорогая Томка, я отчаялся тебя дождаться, очень беспокоюсь о тебе и только сейчас узнал в облздравотделе твой адрес. Завтра я отправляюсь в Кавголово, где находится отряд, сформированный из студентов нашего института. Вообще-то я должен был явиться на призывной пункт в 10 час. утра, но, заехав в институт за документами, я узнал о формировании нашего институтского отряда и решил в него записаться, чтобы быть хоть среди своих ребят. Понятно, что о параде и речи быть не может. Ты, маленькая, и не представляешь, как обидно, что я не могу тебя повидать перед длительной, может быть, разлукой. Я, как псих, бегу на всякий звонок, стою на остановке и смотрю на маршруты № 6, 40 и 2. И все-таки ни один из них не привозит моей маленькой. Если бы ты знала, как я себя проклинаю, что полиберальничал с тобой и разрешил тебе уехать, я зубами скриплю, когда думаю, что мог настоять и ты бы не уехала из-за каких-то дохлых 205 рублей. Я могу терпеть всякие лишения: усталость, холод, голод, боль, но не могу спокойно переживать разлуку с моим толстеньким чертенком, с моим милым пупсом… Увидимся ли когда-нибудь, Томка? Не хочется быть пессимистом, но чем черт не шутит. Знай и помни, что эти три с лишним года, которые я провел с тобой, были и останутся для меня сладким сном. Я бы многое дал, чтобы этот сладкий сон продолжился, но смотреть вперед человек не может и кто из нас распростится раньше с жизнью, неизвестно. Я, может быть, увижу тебя, мой пупс, до фронта, а может, и нет, но прошу — помни, что Сашка тебя любил, любит и если физически сможет, будет любить больше, чем себя, больше, чем всех родных и знакомых. От моих строчек веет сентиментальностью, но ведь и она нужна до некоторой степени в хороших отношениях между мужчиной и женщиной, между друзьями. А ведь ты для меня не только жена, женщина, но и друг, товарищ, с которым я тесно сросся душой. Я не знаю, дойдет ли до тебя это письмо, но если и не дойдет, то я спокоен, что все, о чем я здесь пишу, ты и без этого прекрасно знаешь и чувствуешь. Все знакомые мне мужчины идут на войну, и это придает мне уверенности. Гриша, Андрей, Вовка Матусевич и многие другие уходят на фронт, и естественно, я иду, правда, меня и без того бы взяли, но я иду намного раньше. Единственно, повторяю тебе, что меня угнетает — это разлука с тобой. Постараюсь это пережить. Ну почему я в тебя такой влюбленный?!!! Эх, ты, дряньчужка, околдовала меня!

Сегодня сходил в Облздрав и добился твоего адреса. Прости, «кнопочка», если я в чем-то провинился перед тобой. Почему я так пишу? Да потому, что сижу один, моей дорогой женки нет рядом, и я не знаю, увижу ли я ее. Завтра буду проходить приемную комиссию. Если попадешь сестрой на фронт, желаю тебе с честью выйти из этого дела — и «ни пуха, ни пера».

Счастливо, моя дорогая, будь здорова. Еще напишу.

Саша. 24.06.41 г.».

Своим родителям в письме от того же числа Саша написал:

«…сегодня уезжаем в направлении (…) неизвестном, ну, само собой разумеется, что я здоров, бодр и телом и душой. Спешу, всех целую, шлю привет. P. S. Мама, могу успокоить: я не парашютист».

29 июня 1941 года Сашин отряд, разбитый на тринадцать групп, погрузился в автомашины и тронулся в направлении шоссе Луга-Псков. Во главе каждой группы были командир из числа студентов и политрук. Саша был рядовым партизаном в отряде № 4 под руководством Немчинова. Через двое суток ночью людей сгрузили в лесу вблизи шоссе Ленинград-Псков. Они оказались в Новосельском районе Ленинградской области (ныне это Псковская область), где и пробыли до 10 июля 1941 г.

Сохранилось Сашино письмо от 04.07.41, которое он отправил из партизанского отряда, где он пишет:

«Живу в лесу, свирепо отбиваюсь от комаров, сплю на голой земле, весь обвешан оружием и т. д. Ежедневно наблюдаю бомбардировку, правда, издали, и воздушные бои. В перестрелке еще не был, но таковая на носу. Кстати, нахожусь не так уж и далеко. С удовольствием вчера (в газете за 02.07.41 г.) прочел, что в Ленинграде спокойно. Вернее там ничего не было такого, что заставило бы беспокоиться за Вас. (…) Сплю по три-четыре часа в сутки. В общем, закаляюсь до положения стали. Сейчас, кстати, пишу, сидя на ящике с гранатами, а вокруг патроны и прочие смертельно действующие снадобья».

Примечательно, что это письмо из леса дошло до адресата через три дня: на нем стоял штамп почтового отделения Петроградского района Ленинграда от 07.07.41 г.

Утром 10 июля 1941 г. Саша и четыре его товарища были посланы командиром в разведку. Возвратившись через несколько часов в лагерь, разведчики не обнаружили отряда на прежнем месте. Вся обстановка указывала на то, что Сашины товарищи или вынужденно снялись с места, или приняли бой. Отряд находился в тылу у немцев, а так как с командиром не оговаривалось место встречи на случай экстремальной ситуации, папа с товарищами направились к линии фронта для соединения с частями Красной Армии.

Через пару суток в местечке Медведь они были арестованы как подозрительные лица и направлены в Лугу, откуда после звонка в Ленинград были освобождены. Партизанам предложили добраться до своего института, где они получили новое назначение в отряд №7 под командованием Ермолаева, действующий в окрестностях Луги. В двадцатых числах июля папа с товарищами добрались до отряда, а в начале августа уже участвовали в боевой операции против немцев.

Сашино письмо своей жене от 10 августа 1941 г.:

«…самолеты почти не нарушают покоя, вот только артиллерия грохочет с утра до вечера. Видно, идут крупные бои. Вчера нас «обрадовали» партизаны, вернувшиеся из леса. Работать становится гораздо сложнее. Немцы в захваченных районах установили свою власть, т. е. создали жандармерию, тайных агентов среди крестьян-шкур, посадили старост в деревнях. Конечно, старосты — бывшие кулаки.

Самое неприятное это то, что созданы смешанные немецко-финские карательные отряды по борьбе с партизанами. Эти отряды рыщут по лесам в составе не менее 100-150 человек и имеют с собой собак. В общем, мы шутим, что если и пойдем в такие районы, что скорее всего, то это будет поход «с мешком за смертью». Придется соблюдать максимальную осторожность и терпеть в десять раз больше лишений, т. к. если нет еды — в деревню не сунься, промок — костра не разводи, удирать, так сразу 30-40 км и т. д.

Я утешаюсь мыслью, что бывает хуже и что из всякого положения есть два выхода. А если рассуждать серьезно, то, черт побери, где сейчас не подвергаешься смертельной опасности? Даже в тылу тебе может пробить голову бомба, не говорю уж про передовые позиции.

Кстати сказать, ну и хитрые же немцы. Ты, наверное, читала, как они передают по радио пулеметную стрельбу: стреляет один-два пулемета, около них висит микрофон, а по кустам расположены репродукторы. Представляешь, какой треск идет! Потом так: возьмут, да и спустят на самолете пушку за нашей линией обороны и начинают стрелять. И не столько вреда принесут, сколько шуму и паники наделают. Н-да! Вчера я с одним пареньком пошел купаться на пристань. Только стали одеваться после купания, вдруг метров за 200-250 разорвался снаряд, потом другой, начали стрелять зенитки. Ну, ничего не понять! Оказывается, немцы затащили пушку в тыл и стали стрелять по мосту. Минут через десять появились наши «ястребки», и инцидент был исчерпан.

Я опять своего адреса сообщить не могу, т. к. не знаю, на сколько мы уйдем, куда после придем. Начинаю отращивать бороду и усы. Если вернусь, то обязательно в таком виде…»

Дальнейшая судьба Саши на войне была трудна, но в то же время удивительна.

Из письма Саши маме Марии Федоровне:

«…в августе 1941 г. я попал в трудный переплет с ребятами. Нас перекинули через фронт, а после этого мы оказались изолированными в тылу у немцев, т. к. фронт подошел к Ленинграду. В это время мы напали на один немецкий обоз, ограбили его, немцев всех уничтожили и стали удирать, но вслед была послана целая карательная экспедиция, состоящая из немцев, финнов и русских-изменников. Приходилось сидеть по уши в болоте, сутками идти и питаться грибами без соли и клюквой. У нас был радиоприемник, и ночью мы слушали последние известия, где сообщалось о падении ряда городов, и было так тоскливо и горько. Но, в конце концов, мы сумели перебраться в более безопасный район и стали готовить взрыв железнодорожного моста.

Однако в последнюю ночь из-за небольшой оплошности все провалилось, попался и я. Благодаря кожаному шлему, который я взял из дома, меня приняли за летчика, спасшегося с самолета. Вообще-то пришлось копать для себя могилу. Но потом выяснилось, что это была шутка офицера, которому в этот момент захотелось повеселиться.

Меня определили для работы на разбитой станции под обстрелом своей же артиллерии. Ну а насчет голода, холода, вшей и побоев — хоть отбавляй. Убежал через два дня, и я снова чуть не угодил на тот свет (хорошо, что не свезли в старую рабочую команду). Дальше сломал руку при выгрузке бочек и вагона и с группой раненых попал в огромный лагерь для военнопленных в Германии. Ну, а это одно из звеньев в этих проклятых скитаниях.

Дальше началась каторжная жизнь. В общем, работал маляром, землекопом, работал у крестьян — возил навоз, толкал железнодорожные вагоны и пр. Особенно тяжело дались последние два года работы на шахте. Голод, тяжелый труд, бомбежки и пр. И была счастлива та минута, когда удавалось быть хоть немного сытым и покурить окурок. И ведь каждому плюгавому немцу надо было подчиняться. По морде получал не раз. Об оскорблениях и не говорю. А последние два года непрерывные бомбежки союзников. На бумаге я не в силах изложить, что было. Когда-нибудь расскажу.

Незадолго до конца войны я попал к американцам, все пошло иначе. Сейчас работаю при одной воинской части в Саксонии. Как пойдет дальше, не знаю, но должны скоро увидеться».

Строки из другого письма:

«…далее мы устраивали засады и выявляли предателей из числа местных жителей. По истечении времени, находясь вдали от продовольственных баз, мы стали голодать. Была также нарушена связь с нашим штабом. Командир отряда принял решение двигаться к реке Волхов, где надеялся, получив помощь, действовать дальше.

14 сентября 1941 г. наш отряд переходил железнодорожную линию Ленинград-Москва невдалеке от г. Чудово. Отряд двигался без разведки по незнакомой местности, что привело к столкновению с немецкими патрулями. В результате беспорядочной стрельбы отряд рассеялся. Немного погодя я встретился с двумя бойцами из нашего отряда, во время обсуждения дальнейшего плана наших действий по нам был открыт огонь. Отстреливаясь, мы побежали и потеряли друг друга из виду.

Подавать какие-либо сигналы было опасно, и я решил дождаться утра. Утром в 8-9 ч. утра я двинулся параллельно железнодорожным путям в надежде встретить в районе Волхова свой отряд. Через некоторое время мне повстречался крестьянин, который вез сено. В ответ на мою просьбу спрятать меня под сеном он, обругав меня, скрылся из виду.

Через некоторое время, будучи окруженным немцами, я был вынужден сдаться, чему способствовала и боль в ноге. В одной из деревень меня подвергли допросу. Ничего не добившись, повезли на машине в Чудово, где повторно подвергли допросу. Далее меня направили в рабочую команду для работы на железной дороге. В двадцатых числах мы вдвоем с товарищем по несчастью бежали, но ночью были арестованы и направлены уже в другую рабочую команду.

26 сентября 1941 г. во время погрузки железного лома и шпал я сильно повредил руку и был направлен в русский госпиталь. В этот же день меня вместе с госпиталем направили в Восточную Пруссию, где 1 октября 1941 г. нас выгрузили на ст. Тильзит и далее направили с сортировочный лагерь Погеген. Там я пробыл до 20-х чисел октября и далее был направлен в лагерь Липкунен (около Тильзита), где и пробыл до апреля 1943 г.

За этот промежуток времени работал на земляных работах, погрузочных, в крестьянских хозяйствах, по малярному делу и т. д. В апреле 1943 г. лагерь был расформирован, и нас направили в Кенигсберг, где я был прикреплен к газогенераторной автобазе, где мы заготавливали дрова для машин. 21 августа меня с одним из товарищей по фамилии Шувалов направили в сборный лагерь Гогенштейн и оттуда через несколько дней в составе эшелона — в Рурскую область западной Германии.

В начале сентября 1943 г. я очутился на шахте в г. Бохум-Зодинген, где я и проработал до 1 апреля 1945 г. сначала забойщиком, а потом маляром. 1 апреля я с товарищем бежал из лагеря. 10 апреля на территорию данной местности вступили американские войска, и нас направили в лагерь для освобожденных русских. С 19 мая 1945 г. я работал в должности коменданта 3-го корпуса сборного лагеря № 5 освобожденных военнопленных Советского Союза…»

В домашнем архиве имеется характеристика на коменданта 3 корпуса сборного лагеря № 5 освобожденных военнопленных Советского Союза, где говорится, что «Поцелуев А. А. работает с 19 мая 1945 г. по 19 июля 1945 г. в этой должности и является одним из лучших организаторов, характеризуется аккуратностью и дисциплинированностью».

«…19 июля 1945 г. лагерь был вывезен на территорию русской оккупационной зоны. С 21 июля по 1 октября 1945 г. я находился в дер. Барнеберг, где работал зав. столовой на репатриационном пункте (сохранилась выписка из приказа по 241 военному лагерю от 7 сентября 1945 г, где Саше в числе прочих лиц объявлялась благодарность за хорошую добросовестную работу).

1 октября нас вывезли в лагерь в г. Магдебург, где я прошел фильтрационную комиссию, после чего был направлен на место своего жительства, т. е. в г. Ленинград».

Вот выдержка из Сашиного письма родным, датированного 1945 годом:

«…как видите, я еще жив. Пишу это письмо и не знаю, получу ли ответ, поэтому много не буду рассказывать. Пришлось многое пережить и испытать и это пока не все. Нахожусь в Германии. Мой адрес: полевая почта 52/708А. Если вы живы, то скорее пишите. Когда вернусь домой, не знаю.

С приветом, Саша».

Письмо Саши жене:

«Здравствуй, милая Тамара! Наконец-то узнал, что ты жива, и узнал твой адрес. Мы не виделись с тобой четыре года, моя «кнопочка». Ждешь ли ты меня? За этот срок многое могло случиться. Ты, наверное, носишь 3-4 звездочки. Интересно бы на тебя сейчас поглядеть. Но наверняка не выросла. Со дня на день жду от тебя письмо. Сегодня узнал, что моих отца и брата нет в живых. Хотя подготавливался к этому — все же тяжело и горько. А как твои старики?

Пока, Кнопочка. Саша».

Из следующего письма жене от 22.09.45 г.:

«…из моих товарищей здесь многие-многие умерли. Вообще четыре года сердце было сжато в комок. Порой так хотелось ласки, доброго слова, поддержки, но в этой суровой обстановке каждый предпочитал умереть позже, нежели его товарищ.

Да, это была ужасная, жестокая жизнь. Из всего пережитого я извлек много жизненного опыта и думаю, что все это пригодится. К несчастью, пройдут годы, прежде чем я войду в нормальную колею. Знаю, тебе, милая, приходилось тоже очень трудно. Я все время страдал за тебя, но, увы, ничем помочь не мог. Бедная моя Томка, ты хоть и маленькая, но мужественная женщина! Теперь я живу надеждой увидеться с тобой. Это будет особенный момент. Я, безусловно, не смогу по своей воле уехать и искать тебя, но ты, Томка, сможешь! К несчастью наша судьба в будущем далеко еще не известна. Ты, вероятно, останешься в армии, я тоже должен еще пару лет служить. Но, черт с ним! Основное — ты жива и ждешь меня. Я в основном здоров, если не считать потерянных зубов (к счастью, не всех) и испорченных легких. Не пугайся! Я не болен туберкулезом, но по сравнению с тем, что было до войны и что есть теперь — разница. Вряд ли я уже смогу быть хорошим спортсменом: одышка! Пиши, приезжай, родная!

Саша. 22.09.45».

Из письма жены, полученного Сашей уже в Ленинграде 16.12.45 г.:

«Родной мой Сашенька! Шуреночек дорогой мой, я только что узнала, что ты уже дома. Дорогой мой, терпение мое прямо лопается, все стремления направлены в Ленинград. Теперь готова улететь на самолете, сколько бы это ни стоило.

Вообще-то судьба моя пока еще не решена. Несколько дней не было приема у начальника отдела кадров сануправления. Правда, и идти на прием к нему страшновато, т. к. там бывают вербовщики из частей и могут заказать того, кто им приглянется. Мне советуют идти взлохмаченной, неаккуратно одетой, чтобы не обратить на себя внимание. А если просто подать рапорт, то результата ждут по месяцу и более. Родной мой! Неужели судьба, наконец, нам не улыбнется? Сейчас я, которая поспать любила, ночью сплю очень плохо, все думаю, думаю и думаю. Как хочется быть сейчас около тебя, моего дорого Сашеньки! Было бы счастьем умудриться попасть домой к Новому году.

Целую крепко, ужасно крепко. Кнопочка».

Из другого письма Саше (письмо в Ленинграде проштамповано 31.12.45 г.):

«Родной мой! Посылаю тебе письмо с отъезжающими из нашего госпиталя. Дня через три будет и на меня приказ. Постараюсь как можно скорее оформиться и выехать. Не задержусь ни на минуту. Как хочется быть вместе с тобой во время твоих хлопот, во время твоего «хождения по мукам». Мысленно я уже еду, подхожу к дому, звоню, и ты меня встречаешь. Особенно сейчас переживаю, потому что приближается Новый год. Выпейте за мое здоровье. Я буду в дороге. Буду стараться к нашему дню 06.01 (день свадьбы) быть все-таки дома. Тогда мы устроим свой праздник! Жди меня, прошу тебя.

Целую тебя крепко-крепко. Кнопка».

Пройдя фильтрационную комиссию в ноябре 1945 г. Саша вернулся 14.11.45 г. в Ленинград и явился в Приморский отдел МВД, где он был опрошен.

В декабре 1945 г. Сашу восстановили в числе студентов института физкультуры, и за период с 15 января 1946 г. по 28 августа 1946 г. он завершил обучение. После получения диплома в августе 1946 г. был направлен в Карело-Финский техникум физкультуры в г. Сортавала.

Тамара Васильевна после возвращения с войны с 1 февраля 1945 г. по 4 марта 1947 г. работала ординатором отделения новорожденных больницы им. Ф. Ф. Эрисмана 1-ого Ленинградского института им. И. П. Павлова.

В Сортавале в декабре 1946 г. Поцелуевы получили ордер на комнату. Вначале туда заселился Александр Александрович, затем приехала и Тамара Васильевна — за несколько дней до родов.

Я, старшая дочь в семье, родилась 7 января 1947 г.

После расформирования техникума в 1948 г. Саша перешел в систему Сортавальского ГОРОНО, одновременно работая директором юношеской спортивной школы. В 1949 г. он поступил в заочную аспирантуру при институте физкультуры им. П. Ф. Лесгафта, в 1952 г защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата биологических наук.

После переезда к мужу в Сортавалу Тамара работала врачом в физкультурном техникуме, потом ординатором-диетологом в военном санатории. В апреле 1951 г. была зачислена в штат Сортавальской городской больницы, в июне 1952 г. переведена в роддом на должность врача-педиатра, где и работала до самого отъезда семьи из Сортавалы. Одновременно числилась доверенным врачом Госстраха по Сортавальскому району.

В Сортавале у Тамары с Сашей родились еще двое детей: сын Александр, Алик, в 1948 г. (умер в 1949 г. от менингита) и дочь Тамара в 1952 г.

В том же году семья с двумя дочерьми переехала в Казань.

Сашу приглашали на работу в несколько вузов. Он выбрал педагогический институт, в котором оказался первым кандидатом наук на физкультурном факультете.

В Казани Поцелуевы жили в одиннадцатиметровой комнате в старом деревянном доме на ул. Касаткина. Это жилье они выменяли на комнату в ленинградской квартире. Поначалу было очень трудно, но потом знакомая из райздрава предложила Тамаре Васильевне место педиатра в яслях. Я ходила в детский сад, сестренка — в ясельную группу, а мама работала, посещая на дому заболевших детей.

В 1957 году Александру Александровичу решением ВАК было присвоено звание доцента кафедры теории и методики физического воспитания, с 1962 года о сам заведовал этой кафедрой. В послужном списке Тамары Васильевны числится несколько клиник и поликлиник Казани.

А. А. Поцелуев написал и оформил докторскую диссертацию на тему «Асимметрия движений человека», на которую были получены положительные отзывы ведущих специалистов страны, однако по ряду формальных причин (отсутствие в стране подходящего диссертационного совета, междисциплинарный характер работы) защита так и не состоялась. После смерти Александра Александровича диссертация вместе с другими экспонатами была передана в музей НГУ физической культуры, спорта и здоровья им. П. Ф. Лесгафта и включена в музейную экспозицию, посвященную моему отцу.

Александр Александрович имел множество благодарностей, правительственных медалей и грамот Президиума Верховного Совета ТАССР. Тамара Васильевна была награждена орденами Красной Звезды и Отечественной войны II степени, медалями за службу в армии и работу в блокадном Ленинграде, грамотами Минздрава республики.

Смерть настигла Александра Александровича Поцелуева в 1970 г., когда ему было всего пятьдесят лет: сказались военные трудности и лишения. Его последние работы, учебник, несколько методических пособий и статей, остались недописанными.

Тамара Васильевна Поцелуева, подполковник медицинской службы, пережила мужа на тридцать восемь лет и умерла в 2008 г., на восемьдесят восьмом году жизни.

 

 

Публикации, посвященные Поцелуевым:

 

1. Свари студень из моих ног. / К 60-летию Победы. / Комсомольская правда. — Санкт-Петербург, 19 января 2005 г. — С.12.

2. Из Германии с любовью / Российская газета публикует письма с войны. / Российская газета. — Казань, №96, 5 мая 2011 г. — С. 14.

3. Письма для любимой кнопки он сочинял по ночам, лежа на коробках с патронами / Эхо войны. / Комсомольская правда. — Казань, 31 марта 2010 г. — С.10.