Людвиг Уланд, Йозеф фон Айхендорф, Аннете фон Дросте-Хюльсхофф, Вильгельм Мюллер, Франк Ведекинд, Рихард Демель

Людвиг Уланд, Йозеф фон Айхендорф, Аннете фон Дросте-Хюльсхофф, Вильгельм Мюллер, Франк Ведекинд, Рихард Демель

Переводы с немецкого Игоря Болычева

Людвиг Уланд

(1787 – 1862)

 

Мальва

Снова, снова предо мною,
Мальва блеклая, цветешь.
Встреча с минувшей весною,
Эта боль, и эта дрожь.
Роза осени унылой,
Не ярка и не пестра,
Потускневшего светила
Безуханная сестра.

Здравствуй, мне понятна эта
Честность блеклости твоей;
Ни бушующего цвета
Ни пылающих страстей;
И не лицемерь, не надо,
Не к лицу тебе пожар.
Кроткий цвет – твоя отрада,
Томная печаль – твой дар.

 

Горная долина

Какою странною тоскою
Пронизан вид знакомый твой,
Долина, с юных дней такою
Ты не являлась предо мной.
Послезакатные мгновенья –
Сияет в сумерках поток,
И в воздухе – ни дуновенья,
А в роще – тихий шепоток.

Пахнуло вдруг любовью прежней,
Вновь прежних песен и страстей
Порыв – нежней, но безнадежней,
Чем прежде – жив в душе моей.
Такая нежность этим склонам,
И роще, и ручью дана,
Что в этом сердце изможденном
Вновь жизни поднялась волна.

Когда ж в объятьях мира злого
Я больше не смогу дышать,
Прими тогда певца больного
С такой же нежностью опять –
И край цветущего покрова
Откинь; и вглубь души своей
Впусти, и вновь сомкнись, и снова
Живи, сияй и зеленей.

 

Йозеф фон Айхендорф

(1788 – 1875)

Девушка и рыцарь

Одинокая девица
Вдоль по Франции прекрасной
В направлении Парижа
В дом родительский спешила.
Но пошла не той дорогой,
Забрела в лесные дебри,
Заблудилась и решила
Подождать людей прохожих.

Мимо дуба ехал рыцарь,
Он к Парижу направлялся.
– Рыцарь, будьте так любезны,
Подвезите до Парижа.
– Госпожа, почту за счастье!
И с почтительным поклоном
Рыцарь спешился, учтиво
Подсадил в седло девицу,
Сам вскочил и взял поводья.

Так они одни по лесу
Тихо ехали, и Рыцарь,
Красотой ее плененный,
О любви заводит речи.
– Осторожно, Рыцарь, знайте:

Мой отец заразно болен,
Мать сразил недуг похожий;
Цену страшную заплатит
Тот, кто смел меня коснуться!“
Рыцарь смолк и ехал бледный.

А у самых врат Парижа
Дева тихо рассмеялась.

Да над чем же вы смеетесь?
– Над тобой, трусливый рыцарь!
Быть в лесу с прекрасной дамой
И кормить ее словами!

Со стыдом воскликнул Рыцарь:
– Так давай же в лес вернемся,
И начнем опять сначала!
Но лукавая сказала:
– Никогда. Да и к тому же
В целой Франции не смеет
Ни один меня коснуться:
Мой отец – король Французский,
Кто приблизится к принцессе,
Головой своей заплатит.

 

Аннете фон Дросте-Хюльсхофф

(1797 – 1848)

 

Возмездие

1.
У борта капитан фрегата
Стоит с подзорною трубой,
Покашиваясь мрачновато
На Пассажира за спиной.
А там, вдали в две черных нити
Как будто завился туман.
– Что это? Капитан, взгляните!
– Сам дьявол! – буркнул капитан.

На палубе с обломка балки
Приподнял влажный лоб Больной
И смотрит, немощный и жалкий,
На жесткий изголовок свой.
Безвольно мутный взгляд блуждает,
И на одной из боковин
Обломка он в упор читает:
«Батавия. Пятьсот один».

К полудню небо потемнело;
Фрегат на гребнях волн крутых
Стонал и охал то и дело,
Как под ударами под дых.
– Дева Мария! Мы пропали! –
Матрос истошно прокричал.
Треск. Грохот. Вой. И в буйном шквале
Фрегат накрыл кипящий вал.

Больной лежал, вцепившись крепко
В обломок свой. Поток, бурля,
Нахлынул, и Больной, как щепка,
Летит в пучину с корабля.
В железной судороге ноги
Впились в обломок с двух сторон,
И на своем единороге,
Тараня волны, мчится он.

И долго ль так? Увы! Кто знает!
Кругом него одна вода.
Но вот как будто замечает
Мерцанье и гребет туда.
Погибли все в пучине моря?
Нет, кто-то есть! Невдалеке!
То Пассажир, с волнами споря,
Болтался в утлом сундуке.

Сундук на море – не подмога!
Больной, натужившись, зовет:
– Друг, продержись! Совсем немного!
И из последних сил гребет.
Все ближе, ближе подгоняет
Он к Пассажиру свой насест.
– Держись! Вдали земля мелькает –
Не выдаст Бог – свинья не съест!

Подгреб. Сундук качнулся шаткий.
Больной склонился, чтоб помочь.
И вдруг – рука с железной хваткой
Его с обломка тащит прочь.
– Помилуй, друг, побойся Бога!
Но Пассажир неумолим.
Еще чуть-чуть, еще немного –
Сомкнулись волны над Больным.

А Пассажира на обломке
По морю волны понесли:
То к берегу, к заветной кромке,
То снова в море, от земли.
Под крики чаек на просторе
Туда, сюда болтался он.
Но вот корабль в пустынном море.
Кричит. Услышали! Спасен!

2.
Спустя недолгих три недели
Бриг сел на мель у входа в порт.
Там днями на пролет галдели
Мальчишки, лазая на борт.
Девчонкам интересно тоже,
Но только больно страх велик:
Хоть и разбитый весь, а все же
Ужасен был пиратский бриг.

А возле городских карьеров,
Где брали щебень круглый год,
На казнь злодеев флибустьеров
Собрался посмотреть народ.
На виселице, наспех сбитой
Из балок, взятых с корабля,
Зияла пастию несытой,
Качаясь на ветру, петля.

Ведут! Гляди-ка ты: с усами!
– Злодей! – А не сказать с лица.
– Вон главный их! – А вон тот самый,
Что отпирался до конца.
Меня, мол, в море подобрали,
Я, мол, крушенье потерпел…
Ан нет, никто из этой швали
Ему подпеть не захотел!

А Пассажир глядит убито
И хриплым шепотом моля,
Он просит каждого бандита:
«Ну что тебе-то смерть моя ?
Помилуй, друг, ну почему же
Мне умирать за лживый сброд?!
О, что за каменные души!»
И вот пришел его черед.

Он слышит злой толпы гуденье.
Он видит скопище голов.
Теперь он знает: Провиденье –
Пустая выдумка попов.
И взор подняв, презренья полон, –
Где ж ты, Вселенной Властелин?! –
На перекладине прочел он:
«Батавия. Пятьсот один».

 

Вильгельм Мюллер

(1794 — 1827)

 

Колокола Бреслау

Жил в городе Бреслау
В почете и трудах
Весьма искусный мастер,
Знаток в колоколах.

Со многих колоколен,
Без счета и числа,
Хвалу Господню пели
Его колокола.

И каждый чисто, ясно
Торжественно звучал –
Любовь и веру мастер
Подмешивал в металл.

Но самым знаменитым,
Венцом его трудов
Стал Колокол Греховный –
Король колоколов.

Он с башни Магдалины
Звуча в урочный час,
О Боге душам грешным
Напоминал не раз.

О, долго мастер бился,
Обдумывая звук –
И день и ночь трудился
Не покладая рук.

Все сделал, все проверил,
Желанный час настал:
К литью готова форма,
Загружен в печь металл.

Он кличет подмастерье,
Мальчишку своего:
Хочу тебя у горна
Оставить одного.

Пойду перед заливкой
Хлебну винца глоток,
Расплав пускай доспеет,
Чтоб ровным был поток.

Да ты смотри, не трогай
Заслонки литьевой!
За это дело, парень,
Ответишь головой!

Мальчишка глаз от печки
Не в силах отвести:
Расплав кипит, клокочет,
Сам просится: пусти!

И то шипит и злится,
То шепчет, как живой…
И тянет, тянет руки
К заслонке литьевой.

И как уж так случилось –
Мальчишка сам не знал:
Отворена заслонка,
Пошел, идет металл.

Он прочь бежит, от страха
Все обмерло в груди,
Он мастеру пал в ноги
И просит: пощади.

Но только мальчик начал,
Испуганный, в слезах –
У мастера от гнева
Померкло все в глазах.

Он острый нож с проклятьем
Вонзил ребенку в грудь
И бросился к заслонке:
Успеть, спасти, вернуть!

И, сам себя не помня,
Вбегает: печь пуста.
Все кончено, и форма
Металлом залита.

Он рушит обмуровку,
Придирчиво глядит:
Без малого изъяна
Был колокол отлит.

Но не увидит мальчик
Отлитой красоты…
Ах, мастер, гневный мастер,
Был слишком точен ты.

Он сам судил бесстрашно
В суде поступок свой.
И вызывал участье
Суровой прямотой.

Но кровь есть кровь. Убийцам
Один конец – топор.
Он выслушал спокойно
Свой смертный приговор.

И вот все по закону
Исполнили сполна.
И в чистое одели,
И подали вина.

И вот совсем собрались
Уже его вести.
Но молит мастер к просьбе
Последней снизойти.

Прошу вас, молвит мастер,
И судей и людей
В последней самой просьбе
Не отказать моей.

Позвольте мне послушать,
Как колокол звонит:
Хочу узнать наверно,
Удачно ль он отлит.

Сочли нехитрой просьбу:
Пусть в колокол забьют,
Когда на место казни
Убийцу поведут.

И слышит мастер: чисто,
Торжественно звучит.
И счастлив мастер, Бога
В душе благодарит.

Он весь преобразился,
Легко глядит вокруг:
Он слышал в чистом звуке
Не просто чистый звук.

Он голову на плаху
Бестрепетно кладет:
Что смерть собой скрепила,
То жизнь не разорвет.

Останется в Бреслау
Венец его трудов
На башне Магдалины
Король колоколов,

Который был молвою
«Греховным» наречен…
Что значит это слово
Для нынешних времен?..

 

Франк Ведекинд

(1864 – 1918)

 

Собаки
элегия

Жили два пса на свете,
Влачили несчастные дни;
И были уже не дети –
А все одни да одни.

О, если б любовные муки
Они утолить могли!
Но нет ни единой суки
Кругом – одни кобели!

Общественные барьеры,
Трагический замкнутый круг –
Зачем из собачьей сферы
Идет изымание сук?!

Их топят уже в колыбели,
И их невозможно спасти!
А взрослую суку, в теле,
Держат всегда взаперти.

И губят и душу, и тело,
И взрослых, и малых детей …
Скулила несчастная Белла
В ногах у хозяйки своей.

Смотрела, рыча, Лизетта
В манящий оконный проем …
Страдали: и та, и эта,
И думали обе о нем.

И вот на пикник воскресный
Хозяйка спешит налегке.
И Белла – о день чудесный! –
На шелковом поводке.

Там бегают дети по кругу,
А там … галантный Нерон.
О, как они тянут друг к другу
Хозяев – она и он.

И, наконец, свобода !
Сколько собак на лугу !
Счастье особого рода –
Быть сукой в своем кругу.

За горизонт стремится
Мутный блуждающий взгляд …
О, неспроста говорится:
Любовь не знает преград !

Мимо в панаме белой
Шел пятилетний Фриц:
Папочка, что это с Беллой
Делает серый шпиц ?

Имя этой картине
Ты дать, сынок, не готов,
Но знай: по этой причине
Скотами зовут скотов.

 

Рихард Демель

(1863 – 1920)

 

Anno Domini 1812

Над полями мертвыми России
ночь простерла мертвенные длани;
смотрит, волоокая, мерцая,
в белый, ровный, тихий дол холодный.
Под дугою бубенцы звенят.

Стук глухой копыт, белесый иней,
скрип полозьев, свист кнута, дыханье
лошадей клубится; снег взметенный
за санями шлейфом серебрится.
Вдоль дороги – белые березы.

«Эй, что слышал ты о Бонапарте?»
Старый кучер, вздрогнув, обернулся:
кто он, жестколицый чужестранец
с каменною твердостью во взгляде,
помянувший проклятое имя?

Думает старик, молчит и мнется;
думает и крестится пугливо.
Над землею в осажденном небе
темно-красный в черном чреве тучи
пламенеет месяц остророгий.

Темный снег кровавый на дороге;
на ветвях блестит кровавый иней;
чужестранец залит темной кровью.
«Ну, так что слыхать о Бонапарте?»
Мрачно бубенцы звенят в ответ.

Бубенцы звенят: поют и плачут.
Кучер молвит строго и печально –
словно звуки древнего преданья,
тяжело, торжественно и тихо,
понеслись слова над долгим снегом:

«Велика была лихая туча,
вздумала похитить месяц ясный;
только не поддался месяц ясный,
разметал Господь лихую тучу.
Отчего же плачешь ты, народ?

Навалились скопом злые тучи,
вздумали похитить звезды с неба;
только звезды тучам не поддались,
разметал Господь по небу тучи,
вечен, вечен свет звезды небесной.

Был велик могучий император,
было у него лихое войско;
но у нашей матушки России
без числа в груди сердец горячих,
вечен, вечен свет души народной».

Звуки глухо отдаются в звездах;
скрип полозьев, свист кнута, рыданье
бубенцов; кровавое мерцанье
инея на стынущих березах.
Смотрит вдаль великий император.

Смотрит вдаль, на голую равнину.
Над полями мертвыми России
Ночь простерла мертвенные длани.
В небесах – кривой багровый месяц,
В небесах – кровавый серп Господень.

 

Примечание:

Игорь Болычев (1961, Новосибирск). Поэт, переводчик, преподаватель Литературного института им. А.М. Горького. Автор стихотворных книг: «Разговоры с собою» (Москва, 1990), «Вавилонская башня» (Мюнстер, 1991), «Разговоры с собой» (Москва, 2019) . Переводил с английского и немецкого. Стихи: Р. Бернса, Р. Киплинга, У. Б. Йейтса, Э. Паунда, Л. Уланда, А. Фон Дросте-Хюльсхоф, Г. Бенна, Г. Гейма, Г. Тракля и др. Прозу: А. Конан Дойла, Агаты Кристи, Дэна Брауна и др. Руководитель Литературной студии «Кипарисовый ларец» (с 2008 г.).