Журнальный мир

* * *

Брезжило за краем окоема.

Уходил он из родного дома

по земле неузнанным бродить,

злое человечество любить.

Ласковый такой, русоголовый.

Виделось потом — венец терновый,

крест, летящий прямо в синеву.

Все сбылось по слову Твоему…

Снова пыль дорожная клубится.

Матерь Божья, дай мне сил смириться —

вслед смотреть с надеждой и тоской.

Не споткнись, сыночек дорогой!

Вышивальщицы

Родимую доченьку поучала мать,

вдевала в иголочку шелковую нить:

— Напрасные полноте слезки проливать!

Уж я тебе, девонька, подскажу, как быть,

как ровно стежки вести за первым другой,

туда — в полукрест, а ряд обратный — крестом;

ухваткой уверенной да легкой рукой

хозяйство держать и свой устраивать дом;

как брови свести, а когда взгляд отвести,

как слово промолвить, а когда промолчать,

чтоб счастье чирикало пичужкой в горсти

и весел с тобой был разлюбезный мой зять.

Ах, что там отыщется на дне сундука?!

Непросто усердствовать до ноченьки вплоть

так, чтобы ни пропуска и ни узелка,

узор завершая, пальчик не уколоть.

Уж так уготовано нам жить и любить,

и необратим любой из прожитых миг…

За острой иголочкой — шелковая нить,

а в пяльцах сияет Богородицын лик.

Час волка

Запахом хвои приправленный крепко,

тешит мне душу январский мороз.

Птица заухала. Хрустнула ветка.

Шорох скатился под горный откос.

Зрак полнолуния виснет над черной

кручей. Внимая округе ночной,

чувствую сдержанность мощи матерой

в каждом усилии мышцы любой.

Жертву настичь и уйти от погони,

насторожённый капкан миновать —

в навыках, если с рождения волен

на перевалах родных выживать.

Рано ли, поздно — не надо ответа —

след оборвется итогом пути.

Вечность в немой невесомости где-то

млечной своей колеей колесит.

В воздухе снежная манка густеет,

сыплется из-под небесной полы.

Солнце покуда покинуть не смеет

лежку в расщелине дальней скалы.

И, выгибая ленивую спину,

истинный норов до срока тая,

рыком приветным тревожит низину

хищная сука, подруга моя.

* * *

Судьба-арестантка,

беда моя Нинка —

черная кожанка,

красная косынка…

Любить Нинку эту

всем сердцем уркаганским —

пропадать со свету

дураком дурацким!

Тепленького, сонного

по печенкам били,

из подвала темного

во двор выводили.

Родными просторами,

мол, погулял, и ладно!

Клацнула затворами

расстрельная команда…

Знать, не ходить к девчонке,

не встречать рассветов,

погибать мальчонке

да за власть Советов!

Горько-одиноко

мамка зарыдает…

Высоко-высоко

звездочка сияет.

Внутренним зреньем

Плещется июль в луне ущербной.

Обострились запахи и звуки.

Пряный воздух, влажный и упругий,

волнами накатывает мерно.

И на самом дне ночного неба

я лежу в траве, раскинув руки.

Чувствую себя на миллионы

лет от сотворения Вселенной.

Вспоминаю, как душою пленной

будущих галактик эмбрионы

маялись в бездействии. Бездонный

хаос вспух бушующей геенной.

Полыхает память где-то с края,

как старался металлург упертый,

в недрах огнедышащей реторты

время и пространство выплавляя —

весело белками глаз сверкая,

надрываясь на разрыв аорты.

Много надо силы и старанья,

чтобы свет от мрака отделился,

строй небесных сфер установился,

срок отсчитан, выбраны названья,

заполняя формы мирозданья,

ферросплав добра и зла излился…

Внутренним своим таинным зреньем

вижу так. Но — почему, откуда?

Степь вокруг во сне вздыхает будто.

Невесомо ветра дуновенье.

И в ночное небо с восхищеньем

все смотрю. Какое это чудо!