«Над родиной, над бездной…»

«Над родиной, над бездной…»

Из жизни ангелов

Ты мне досталась по ленд-лизу
Во время Третьей мировой.
Ты помнишь, шел я по карнизу
Над обожженной мостовой,
А ты летела в платье белом,
Разбив оконце чердака,
Но овладела смертным телом
Моя бессмертная рука.
И ты, стремившаяся к тверди,
Как в небеса стремится дым,
Вдруг убоялась дерзкой смерти
Под обаянием моим.
Внизу, под марш артиллериста,
Шагали пыльные полки,
Но я не выпустил батиста
Из окровавленной руки.
Держал тебя, как держат птицу,
Жалея хрупкие крыла,
Пока смещался за границу
Жестокий фронт добра и зла.
Мы полетели над закатом,
Над стольным городом руин;
Ты помахала вслед солдатам,
Но обернулся лишь один.
В железном визге артобстрела,
Ломая стебли камышей,
Я нес тебя, как носят тело
Из грязи вражеских траншей.
В тот миг все люди были братья,
Весь мир казался неземным,
Когда сплелись твои объятья
Над одиночеством моим.
И словно из морей на сушу,
Как из сраженья в лазарет,
Я нес тебя, как носят душу
За облака, где смерти нет.

 

Интернет

Полюбилась мне странная эта страна,
Где теням, словно тварям, дают имена
И дела заменяют словами.
Не ищите меня, я ушел в Интернет;
Говорят, там ни смерти, ни времени нет;
Мы не встретимся с вами.
Может быть, и найдется какой-нибудь чат,
Где угрюмые люди ночами молчат,
Не тревожа ни мышек, ни клавиш;
Не вините меня, я не мог не уйти –
Христа ради прошу в социальной Сети:
Ну-ка лайкни, товарищ…
Красота в пустоте, красота in the Space,
Мир спасает она, а меня – интерфейс
От разлук, именин и поминок.
Жизнь дается, конечно, но это обман,
А у смерти – пронзительно синий экран,
Как сказал один инок…

 

Слава Богу

Ничего, что ночь меня тревожит –
слава Богу, стражник не треножит,
и на месте мятый кошелек,
я шагаю, ох, как я шагаю,
из шагов я жизнь свою слагаю,
слава Богу, путь мой недалёк…

Я расстался с прежними врагами,
Я прошел неслышными шагами
По тропе, по шаткому мостку,
Над землей, над шумным водопадом,
Я с собой сражался, словно с гадом,
Прижимая правую к виску…

Ничего, что плоть моя устала,
А душа из тяжкого металла,
Тянет вниз, заносит за края,
Это все проходит, слава Богу…
Ничего, что я забыл дорогу,
Бездорожье – Родина моя.

 

Хотелось бы

Хотелось бы, конечно, всем поэтам
припасть душой к приятным сим предметам:
банальностям, фуршетам, шашлыкам,
к холодным винам и горячим водам,
к валютным вкладам, к избранным народам,
и даже, в худшем случае, к волкам…

Но уберег нас Бог от этой страсти –
от пыльных дач и от обильной власти,
от терпких вин, от жирных шашлыков –
хватало в жизни кроткой и короткой
граненого стакана с теплой водкой
и песен в исполнении волков.

 

Время

Сомкнись само с собой, как сумерки с зарей,
Как две воды смыкаются навеки,
Как с хлебом хлеб, как облако с землей,
Как с океаном медленные реки.
Я, путник и пловец, приветствую твой ход
Во тьме и в пустоте, в пространстве безначальном;
Но там, где нет тебя, – я знаю наперёд
О будущем для всех и о своем, печальном.
И ты, молю тебя, сомкнись как с плотью плоть,
Стань выбитой травой меж волчьим и овечьим;
Лишь там, где нет тебя, способствует Господь
Империям земным и семьям человечьим.

 

Арбат

Костюмчик вроде бы изысканный,
но лик измучен , как борзая.
Штанина правая обрызгана,
а левая, как смерть, косая.
Там на углу, где «Бутербродная»,
в кругу друзей и святотатства,
клеймит душа твоя безродная
пороки мира и арбатства.
Усердствует гитара бренная,
не греет пальтецо из плюша,
и ластится к ногам смиренная
географическая суша.
На этой улице заезженной,
как шутка с непечатной фразой,
ты непростительно изнежанный
и незаконно синеглазый.
Как жаль, что ты продался массово
надзору форменного хама, –
ведь ты красив, как проза Гамсуна,
или как песня Вальсингама…

 

Суд

Сомкнулись веки мудрецов,
Сложили крылья птицы;
Нам обещали суд отцов
Послы из-за границы.
И мы, губами шевеля,
Шептали вечерами:
«Да будь ты проклята, земля,
Заря не за горами.
Отмоемся от всех кровей,
Отрем слезинки платом
И встретим тех, кто был правей,
И хлебушком, и златом…»
Но как прознать иной зари
И звезд в рассветной дымке,
Когда придут судить цари
Грехи и недоимки?
Не хватит странникам хлебов
И злата богатеям,
Чтоб рассчитаться за любовь,
Которой не имеем.

 

Руфер

Подо мной пространство без огранки,
Мутный страз, искусственный рубин:
Вижу мир в разрыв телепрограммки,
В трещины расстрелянных витрин;
Там, во мгле стеклянной полусферы,
Исторгая боль, свинец и мат,
Движутся в атаку офицеры
На седьмой хрустальный каземат.
Сколько их погибло в этих битвах,
Не сочтет мой старый ноутбук –
Столько мегабит в бейсбольных битах
И в костях непримиримых рук…
Времена сбежались облаками.
Далеко от людных площадей,
Я столетья трогаю руками,
Словно карусельных лошадей;
Мир гудит, вращаясь и качаясь;
Я беззвучно открываю рот:
Я пою, я искренне печалюсь
За ходящий по земле народ.
У ночных полетов нет мотива,
Спрыгну там, где выше и темней,
Где фокусировка объектива
соблюдает правила огней.
Ветер мне, как друг последний, дорог,
Распахнись, рубаха, в паруса –
Я тебя снимаю, враг мой город,
Удаляясь точкой в небеса.
О, как дорога мне эта призма!..
Черный «Canon» врос в меня, как свой.
Я последний зритель урбанизма
В метре от булыжной мостовой.

 

Веская причина

Не выгибай от счастья руки,
не говори, что ты – моя.
От этой обморочной скуки
устала ты. Устал и я.

Ведь над глухими потолками
еще, конечно, небо есть…
К чему размахивать руками?
Я не приду ни в пять, ни в шесть…

Ведь эта тихая квартира,
где подоконники в пыли,
поверь: намного меньше мира,
хотя и больше всей земли…

 

Белая рубаха

Зачем, скажи, мне белая рубаха?
В таких идут на смерть, отринув страх;
В таких рубахах, брат, играют Баха,
А не сидят за картами в Крестах.

Пора менять свободное обличье
На черный чай, на сигаретный дым,
Пора сдирать овечье, резать птичье,
Пора обзаводиться золотым.

Пора точить стальное втихомолку –
Под скрип зубов, под крики из ночей.
Пора отдать без спора волчье – волку,
А человечье – своре сволочей.

Пора искать надежную дорогу
Туда, на волю – Родину, сиречь…
Пора отдать вон то, святое, Богу,
А это, в пятнах, – незаметно сжечь.

Пора идти, не предаваясь страху,
На острый взгляд и на тупой оскал;
Ведь для чего-то белую рубаху
Я в этом черном мире отыскал?

 

Византия

Белым-бела моя бумага,
Хитон мой грязен, пуст мой рот.
Я византийский доходяга,
Космополит и патриот.

Рука невидимая рынка
Определяет жизнь мою.
Мой завтрак – бледная сардинка,
Обед – поэзия в раю.

Хожу, голодный и свободный,
Цепями ржавыми звеня,
И Константин Багрянородный
Как брата чествует меня.

 

Два ножа

За четверть зелена винца
Купил я нож у молодца.

Спасал от голода семью –
К ноябрьским заколол свинью.

А у соседа – лучше нож…
Таким и Родину спасёшь.

 

Ночные новости

Ночь катится шаром. Под хруст костей
Слюною брызжет служба новостей…
Враг на экране, враг уже повсюду,
Он на дворе скулит среди собак,
Он во дворце примеривает фрак
И водку плещет в царскую посуду.

Сейчас он выйдет вон из тех ворот,
Дыхнет едва – и дерево умрет,
Заикой станет бедная сиротка,
Застрелится у гроба караул,
Ощерится кинжалами аул,
Прольется кровь, и кровью станет водка…

Отделятся: от Марса Колыма,
Душа – от тела, тело – от ума;
Взорвутся терминалы в Эмиратах;
Падет звезда; свихнется конвоир…
Я выключаю этот странный мир,
Где места нет для нас – святых, проклятых…

 

Словеса

А. Г. Найману

Куда ни глянь – повсюду словеса,
Они роятся в воздухе и в дыме,
Они звенят, тревожа небеса
Неверными октавами своими.
Они молчат, как ангелы, в ночи
И крыльями трепещут, словно птицы,
Их пичкают бессмертьем палачи,
Невинной кровью пачкая страницы.
Они живут… ну, ближе к потолку,
В сиянии светильников Люмьера;
Досталось им, несчастным, на веку
От пишущего в стол легионера.
О, сколько их! – и скверных, и святых
Я выводил, подобно Моисею,
Из тьмы черновиков, из запятых –
В свободную, как рукопись, Расею.
А сколько их осталось там, в песке,
В земле сырой и в бурном океане…
Сгорели синим пламенем в тоске,
Рассеялись по миру как… славяне…
Несчастные слова, творенья тьмы
И света в золотящейся полоске…
Да кто их различит теперь, как мы
Их различали в каждом отголоске?
И что они без нас? – ни дух, ни плоть,
Абстракция из хаоса и хлама,
Камней набор, из коего Господь
Воздвиг себе потомство Авраама.

 

Путь железный

Марине Музыко

Луна в окошке мутном,
чаёк в стакане синем.
Легко в вагоне утлом
нырять в волнах России.

То проводница плачет,
То тетя режет сало,
То дядя с полки скачет –
Ему стакана мало.

Дрожу под одеялом,
Как бабочка в пробирке.
Прохладно за Уралом,
Зато тепло – в Бутырке.

А мимо – звезды, звоны,
Гудки товарных, скорых.
Вон там, за лесом – зоны
И хариус в озерах…

Вагон-то наш купейный,
И путь-то наш – железный.
Летим во тьме кофейной
Над Родиной, над бездной.

Пятьсот веселый поезд,
В котором плохо спится.
Уже не мучит совесть,
Но плачет проводница.

Чего ей так неймется,
Чего ей надо, бедной?
Чего ей не поется
Над Родиной, над бездной?

Ведь так стучат колеса!
Мелькают километры,
Свистят, летя с откоса,
Таинственные ветры!

Не плачь, душа родная,
Вернется твой любезный.
Споете с ним, рыдая,
Над Родиной, над бездной.

Добавил дядя триста,
И тетя полстакана –
За ночь, за машиниста,
За Таню, за Ивана…

И я хлебнул того же
За ночь, где проводница
Все плачет, святый Боже,
как раненая птица;

За поезд наш нескорый,
За Родину над бездной,
За узкий путь, который
Воистину железный…