Журнальный мир

ВАРИАНТ СУДЬБЫ

1

Никаких странностей, но…

Всё же не по себе, если сидишь за столиком в кафе-баре и не знаешь, есть ли деньги в кармане. И вообще понятия не имеешь, как ты попал сюда. А самое печальное – не вспомнить ни имени своего, ни фамилии. Да и обратного адреса домой.

Впрочем, и улица кажется незнакомой. Так же, как этот бар, этот столик и эта бутылка вина.

Кстати, что написано на этикетке?

«Выпей меня без остатка».

Отчего же не выпить?

Но вот незадача – на лице защитная маска. Ага! Значит, предохраняемся. От выпивки, что ли? От выпивки не предохраняются.

Выходит? Точняк! Пандемия, коронавирус витает в воздухе, чихнуть не позволяет без внутреннего содрогания.

В городе карантин. Прохожие сторонятся друг друга. Театры закрыты, кафе пустуют. А на столе, пахнущем ладаном вперемежку с антидепрессивной жидкостью, бутылка «выпей меня без остатка».

Снять маску? Выпить? Где наше не пропадало?

Снял маску. Выпил. И никаких странностей. Но…

2

У лжи короткие ноги. Впрочем, когда становишься свидетелем словесной войны, убеждаешься: она всегда опережает правду.

Вот и сейчас.

– Не хочешь вернуться в свою прежнюю жизнь?

– Это и есть моя настоящая жизнь.

Сказал, и вроде бы солгал психологу, но… Тут-то и фокус зарыт. Прежняя жизнь, настоящая… Поди разбери, когда на плечах погоны, и после пометки «здоров» на опросном листе ехать на базу за распределением ролей в израильской кинотрагедии, именуемой Милуим. Для несведующих, милуим – сборы резервистов, месяц-два в году, в зависимости от возраста.

Лани был возраста подходящего, чтобы призываться на армейские сборы. И добавлять в авторский дневник одно-другое стихотворение, чаще короткое, как жизнь некоторых из его однополчан.

Например:

Каждый день приходят похоронки,

Будто бы войною мы окружены.

Слёзы, плач… Но ломит перепонки

Эхо от загробной тишины.

Или такое:

Жизнь и смерть в одной авоське –

Там, где лук, картошка, сельдь.

Пишет жизнь пером на воске,

А резцом на камне – смерть.

Но сегодня ему не до вдохновения. И без того мутилось в мозгу. Казалось, день затасован за день, а вся жизнь – своеобразная карточная колода. Развали её пополам, и вместо какой-то милой дамы выскочит проныра Джокер. Изначально, если вспомнить о его происхождении, Джокер появился в картах таро в образе шута. Он символизирует независимый, лишенный страхов дух, привитый к тайной мудрости. И появляясь в раскладе, сигнализирует подопечному: твоё время настало, ты в эпицентре духовных сил и мистических прозрений.

Но какие духовные силы? Какие мистические прозрения? Быть бы живу!

С противоположной стороны улицы послышалось:

– А сейчас – воздушный поцелуй! И прощальный взмах руки – от губ к восходящему солнцу.

Оглянулся. Восходящее солнце – да, на месте. А воздушный поцелуй? А прощальный взмах руки? В окне легковушки серебристого цвета, типа «Сузуки».

Кто там, за поднимающимся стеклом? Туманное обличье. Вроде бы женское. Не разглядеть.

Клаксон нервно, на басовых нотках, что-то потребовал. Что? Разве способен нормальный человек вклиниться в запредельный звуковой язык? Способен – не способен, но игнорировать тоже нет смысла. Да и любопытство… Чего ради? Правда, эта штука вредна для ума, но – не секрет – полезна для творчества. А если намёк на творчество, то мигом наплывает из давней классики: «Что день грядущий мне готовит?» И тут же ехидный выплеск из недавнего прошлого: «А что готовишь ты ему?»

Честно говоря, Лани не был заинтересован ни в том, ни в другом. Больше всего хотелось, чтобы оставили его в покое и дали возможность сидеть в кафе, попивать коньячок с кофейком и не строить планы на будущее. Будущего после гибели в теракте жены особого не предвиделось. А прошлое – Лея, его жена, погибла от взрыва самодельной бомбы во время досмотра палестинки на КПП – занозисто сидело в сердце, не давало отключиться от боли. Что остаётся? Настоящее? Из настоящего: погоны на плечах, американская автоматическая винтовка М-16 и призывный голос клаксона.

– Ма кара? – откликнулся на иврите. И вдогонку по-русски: – Что случилось?

– Садись. Едем!

Чуть было не отреагировал на требовательный женский голос словами: ты кто такая, чтобы приказывать?

Но промолчал, зная наперёд, что услышит в ответ несколько язвительное: твой командир!

Такая некогда завелась у него игра с Леей: она офицер, а он обычный резервист израильской армии.

– Ну и ну, – проворчал Лани и уселся рядом с попутчицей – одуванчик курчавых волос, капитанские шпалы, кепи под погоном.

Машина рванула с места и, проскочив пустырь, вырвалась на загородное шоссе.

3

Никаких странностей, но…

Всё же не по себе, если сидишь за столиком в кафе-баре и не знаешь, есть ли деньги в кармане. И вообще понятия не имеешь, как ты попал сюда. А самое печальное, не вспомнить ни имени своего, ни фамилии. Да и обратного адреса домой.

Впрочем, и улица кажется незнакомой. Так же, как этот бар, этот столик и эта бутылка вина.

Кстати, что написано на этикетке?

«Выпей меня без остатка».

Отчего же не выпить?

Но вот незадача – на лице защитная маска. Ага! Значит, предохраняемся. От выпивки, что ли? От выпивки не предохраняются.

Выходит? Точняк! Пандемия, коронавирус витает в воздухе, чихнуть не позволяет без внутреннего содрогания.

В городе карантин. Прохожие сторонятся друг друга. Театры закрыты, кафе пустуют. А на столе, пахнущем ладаном вперемежку с антидепрессивной жидкостью, бутылка «выпей меня без остатка».

Снять маску? Выпить? Где наше не пропадало?

Снял маску. Выпил. И никаких странностей. Но…

4

Волосы дыбом, если быть реалистом.

Но Лани исповедовал фантастический реализм и предпочитал про волосы более уместное: седина в бороду, бес в ребро. Остановить бы тачку где-нибудь на обочине, перебраться с Леей на заднее сидение, и… Нет-нет, в душе не отпускало: сначала надо ей сказать, что она погибла, и не день, не два назад, а… Тогда и о пандемии никто не заикался, и вирусы, если и появлялись из-за кордона, так были из породы птичьего гриппа. Притом не требовали от чихающей публики надеть на физию маску. Вот-вот, надеть маску, будто попал на бал-маскарад. У Леи, явившейся из доинфекционной эпохи мирного сосуществования с вредоносными бактериями, маски, по всей видимости, нет. Но с этим не проблема, в накладном кармане гимнастёрки найдётся запасная. Беда в ином: едет на погибель свою и не подозревает о том. Но почему на погибель? Время ведь сегодня другое. Вдруг настроено на лотерейное счастье и выдаст новый поворот судьбы? Или… Или время как раз то самое, поэтому Лея и без спасительной маски.

Прыжок в прошлое?

В прошлом тебя могут, а ты не можешь. Проще говоря, тебя могут покалечить, даже убить, а ты лишен возможности дать сдачи. Иначе – эффект бабочки. Разрушишь современный мир. А вот прошлое не разрушишь. Его позволительно только трактовать. Кстати, Израиль для этого лучше всего предназначен. Удивительная страна. Хотя бы тем, что даёт возможность каждому, не сходя с места, путешествовать во времени. Если при этом приспособлен к мимикрии, ощутишь себя Соломоном Мудрым, угощающем юную Суламифь сладкими финиками. Только не забудь предварительно закупить фиников в лавке и познакомиться с охочей до гостинцев девушкой. Или пройдись по узким улочкам Старого Иерусалима, вдохни полной грудью воздух, пропитанный не современными вирусами, а ароматом былых времен, и ощути себя одним из двенадцати апостолов. А тем, кто живёт в квартале Гило, и ходить никуда не надо. Выгляни в окно и представь себе: здесь некогда было пастбище, на которое выгонял своих овец и коз пастушок из Бейт-Лехема Давид, будущий царь иудейский.

Словом, каждому своё видение мира. Каждому своё, а кому и чужое. Просто чеховский вариант: один придумывает сюжет, а другой в него вляпывается. Как? Да никак! Будто на машине времени. Понятно, машина времени ещё не создана. Что это меняет? Практически ничего. Катим на обычной иномарке: четыре колеса, руль, коробка передач. На спидометре разрешенные 80 км. На календаре… Впрочем, по Грибоедову, все врут календари. Так что… То время – не то, с наплыва чувств не разобрать. Не проще ли включить радио и послушать новости?

Последняя сводка гласила: Армия обороны Израиля призвала на службу 10 июля 2020 года три тысячи резервистов. Их задача: оказать посильную помощь медицинским работникам и полиции в борьбе с коронавирусом.

Выходит, он, Лани, один из ныне мобилизованных резервистов, находится не в каком-то пресловутом вчера, не в проблематичном завтра, а в настоящем – «своём» до потери сознания времени. Но как в «его» время затесалась Лея, косточки которой… Нет, не будем! И мыслить об этом тяжело, и спросить не у кого. Казалось бы, как это не у кого? А Лея?

Да, она рядом. Но попытайся – спроси. А уж перетягивать её на заднее сидение, чтобы… Невпроворот, просто дрожь по коже! Было бы что выпить. А то ведь… С собой не носим, но отчего в бардачке не проверить?

5

Никаких странностей, но…

Всё же не по себе, если сидишь за столиком в кафе-баре, и не знаешь, есть ли деньги в кармане. И вообще понятия не имеешь, как ты попал сюда. А самое печальное – не вспомнить ни имени своего, ни фамилии. Да и обратного адреса домой.

Впрочем, и улица кажется незнакомой. Так же, как этот бар, этот столик и эта бутылка вина.

Кстати, что написано на этикетке?

«Выпей меня без остатка».

Отчего же не выпить?

Но вот незадача – на лице защитная маска. Ага! Значит, предохраняемся. От выпивки, что ли? От выпивки не предохраняются.

Выходит? Точняк! Пандемия, коронавирус витает в воздухе, чихнуть не позволяет без внутреннего содрогания.

В городе карантин. Прохожие сторонятся друг друга. Театры закрыты, кафе пустуют. А на столе, пахнущем ладаном вперемежку с антидепрессивной жидкостью, бутылка «выпей меня без остатка».

Снять маску? Выпить? Где наше не пропадало?

Снял маску. Выпил. И никаких странностей. Но…

6

У КПП очередь арабов, собирающихся на заработки, медицинские процедуры и просто в гости к родственникам в Восточный Иерусалим.

За КПП – автобус, который их доставит по назначению.

Но прежде, на подходе к проходной, беглая, на прищур глаза, проверка, нет, не на лояльность, на взрывоопасность – не тащит ли кто на себе самодельную бомбу?

Не кажется ли тебе, Лани, что эта палестинка крайне подозрительна? Беременна? Да! На девятом месяце? Положим. Но как-то «не по-нашему» беременна. Как это «не по-нашему?» А так! Живот выпячивается чуть ли не сразу под грудью?

Будто там приторочен взрывчатый пояс смертника. И одета девица не по сезону. Июль на дворе, а она в длиннополом, словно в декабрь вмазалась. Пропустишь на КПП, а там Лея. А где Лея, там и взрыв, самопоподрыв на языке террористов. Лучше уж… Нет, не стрелять же, право, у входа. Не правильнее ли пропустить её под контрольной аркой с металлоискателем?

– Пожалуйста… Будьте добры… Проходите сюда.

– Чего-чего?

– Контроль!

– Какой ещё контроль, мамзер!

Ага, сразу, как не в поддавки, так мамзер – незаконнорожденный, причём на иврите, чтобы адресат слопал и подавился, не перепутав с каким-либо чужеродным ругательством. Других у них, как и у израильтян, особенно и нет, самое оскорбительное – мамзер, стало быть незаконнорожденный.

А если незаконнорожденный, так и не лезь к ним со своим ядовитым дыханием. Однако жизнь Леи важнее оскорблённых чувств, и своих, и этой подозрительной мадам с животом на двойню-тройню, либо бомбу, напичканную для большего поражения гвоздями и свинцовыми шариками.

– Вам дважды повторять? Пройдёмте!

– Не прикасайся, мамзер!

Ну и дела! Едва дотронулся до её локтя, чтобы ввести под арку, как раз-два-три, и девица в обмороке, бряк на бок, глазки в закате и пена на рту. А следом? Следом взбешенный псих командира поста:

– Хватай бабу в охапку и гони.

– Куда?

– Отсюда не видно! В больницу! Она приписана к Шаарей Цедек в Иерусалиме. Каждую неделю ездит на проверку. Гляди, разродится здесь, а не там, и принудят платить алименты.

– Какие алименты?

– Денежные! За погубленного младенца!

– Это я, что ли?

– Мы! Мы все! Армия! Это уже третий случай за этот заразный июль. Из-за эпидемии!

– Причём здесь эпидемия?

– У них денег на жизнь не хватает, вот они и ищут случай заработать на халяву!

– Таким образом?

– Таким! Прикидываются, что у них на КПП из-за дурного обхождения начались преждевременные роды, и пускают наверх иск нашему начальству. Дошло?

– Дошло!

– Тогда действуй!

– Уже еду.

7

Никаких странностей, но…

Всё же не по себе, если сидишь за столиком в кафе-баре, и не знаешь, есть ли деньги в кармане. И вообще понятия не имеешь, как ты попал сюда. А самое печальное – не вспомнить ни имени своего, ни фамилии. Да и обратного адреса домой.

Впрочем, и улица кажется незнакомой. Так же, как этот бар, этот столик и эта бутылка вина.

Кстати, что написано на этикетке?

«Выпей меня без остатка».

Отчего же не выпить?

Но вот незадача – на лице защитная маска. Ага! Значит, предохраняемся. От выпивки, что ли? От выпивки не предохраняются.

Выходит? Точняк! Пандемия, коронавирус витает в воздухе, чихнуть не позволяет без внутреннего содрогания. В городе карантин. Прохожие сторонятся друг друга. Театры закрыты, кафе пустуют. А на столе, пахнущем ладаном вперемежку с антидепрессивной жидкостью, бутылка «выпей меня без остатка».

Снять маску? Выпить? Где наше не пропадало?

Снял маску. Выпил. И никаких странностей. Но…

Что выпил? Вино ли? На вкус… Никакого вкуса. Будто и не пил. В горле сухо. В глазах резь. Едва приоткрываются. А если напрячь волю? Если с выдохом, как в боксе в момент удара? Если-если… И? Боже! Да не вино на столе. Капельница над головой. Пластиковая бутылка, и кап-кап, по прозрачному шнуру прямиком в вену. Для поддержки жизни, так сказать. А что с жизнью? Вроде бы на месте, дышать позволяет. Чувствовать, слышать. И даже различать: вот белый халат, вот ещё один белый халат.

Доктора? Консилиум?

Скорей, врачебный обход.

О чём говорят?

Как с того света доносится:

– Вышел из кризиса.

– Оформите перевод из блока больных коронавирусом в палату выздоравливающих.

– А ту арабку, что его заразила?

– Ей обеспечьте достойный уход за двойняшками.

Разродилась, выходит? Это хорошо. Это по-нашему. Не привези её в нужный час в больницу, рожала бы по дороге. При таком раскрое не только иск против армии, при таком раскрое и аппетит возрастёт до требования пожизненного опекунства над близнецами с материальным обеспечением.

И чего только не приходит в голову? В больную голову, следует уточнить. Не пора ли её занять чем-то более полезным? Чем? Хотя бы стихами!

– Бумагу мне, полцарства за бумагу! И заодно перо иль карандаш! Иначе там, где встану, я не лягу, и телу своему не буду верный страж.

– Чего вам, больной?

– Перо и бумагу!

– Поэт?

– Как это вы определили, сестрица?

– Уже наученная. Лежал у нас пару лет назад другой поэт из России. Андрей Де… Де…

– Дементьев?

– Наслышаны?

– Ещё бы!

– Так он тоже, как вышел из болезненного состояния, так сразу: «Перо и бумагу!»

– Вдохновение?

– Кто-кто? Не знакома.

– Тогда не будем о вдохновении. Но стихами поделился?

– Это как?

– Читал вам свои стихи?

– Не успел. Выписался досрочно.

– Меня тоже досрочно?

– Полежите пока. Потом решим.

– А перо и бумага?

– Принесут. Пишите себе – полегчает. Наукой проверено.

Ну, если уже наукой проверено, то приспело проверить и словом.

БОЛЬНИЧНОЕ СТИХИЙСТВО

Стихи с натуры, написаны в больнице Шаарей Цедек, где незадолго до меня, как поведала лечащая медсестра, лежал Андрей Дементьев, который тоже сразу после операции потребовал перо и бумагу.

«У поэтов есть такой обычай…»

– Перо и бумагу!

1

Уединён в четырёх матерчатых стенах.

Слышно дыхание, вскрики и стоны.

Многообразие боли – рабочая смена.

Чтоб не включиться, держу оборону.

Первое дело – перо и бумага.

Дело второе – порыв к вдохновенью.

Правда, оно затесалось от страха

Тенью скользящей – куда? – в междутемье.

То ли война, то ли голод и стужа.

То ли компьютер, ринг и перчатки.

То ли пивбар, космодром, званый ужин.

Словом, играет со мною в прятки.

Но я не сдаюсь, и под овенским знаком

Упрямо иду вдохновенью навстречу.

Ищу не лекарство – перо и бумагу.

Откажет в свиданке, глядишь, покалечу.

Но обошлось. Обнаружил в пирожной:

Водку под видом компота лакает.

– Поэту нельзя, вдохновению можно! –

Так говорит, от страха икая.

Ну что же тут скажешь? Моё вам почтенье,

Довольно кирять, включайся в работу.

И, виновато кивнув, вдохновенье

От водки пошло по живую воду.

2

Сегодня в тишине ночной

Я обнаружил человека.

Обычный с виду, не калека.

Но был он не в себе. В иной

Телесной оболочке.

В моей. И что? Поставлю точку,

Чтоб не сочли за сдвинутого психа.

Хотя, понятно, закрутил я лихо,

И вышло бы, откинь смятенье,

Отличное стихотворенье.

3

Соседняя кровать,

И кто-то умирает.

Не разобрать вполне,

Что шепчет он в бреду.

Какие-то слова

Об аде и о рае,

Куда тоннелем света

Отправлен по суду.

Куда? Не разобрал он,

И мучается сердцем.

Пункт отправленья ясен.

А пункт прибытья скрыт.

– Подайте толмача!

Пусть скажет, как раздеться.

В ответ небесный голос:

– Учил бы ты иврит!

4

При полном, при параде,

Под отдалённый гул,

Серьезный наблюдатель

В палату заглянул.

– Здесь мое место, точно?

– Нет, вам в другом конце.

И тень, как бы нарочно,

Возникла на лице

Чужого генерала

Враждебной нам страны.

Здоровьюшка не стало,

Припёрся на блины.

Здесь, в наших палестинах,

Израильских корней

Целебная малина,

Будь даже не еврей.

5

Откровенье… Разве что в больнице

Нарастает чувств невнятных вал.

Как туман, текут чужие лица,

Но одно я всё-таки узнал.

Боже мой! Какой гримёр потешный

Умирает в нашем времени сейчас.

Помню я, и помнит ветер вешний,

Как по юности носил на крыльях нас.

Не слились в том прошлом жизни наши,

Я в Израиль, за своей строкой.

И теперь лишь паспорт нам докажет,

Кто есть кто… Хотя теперь на кой?

А ведь мы друг друга не признали,

Мимо зеркала прошли, потупив взор.

Позади души раскрытой дали,

Впереди больничный коридор

6

Раскована и мило откровенна.

– У вас потеря крови, ешьте шоколад.

– Мне шоколад нельзя, давление подскачет.

– А вот виагру лопать? Вам и чёрт не брат!

– Простите, медсестра, с виагрой всё иначе.

С ней, говорят друзья, что даже смерть красна.

– Хорошие друзья! Пусть смерть по ним и плачет.

– Отплакала. На днях убрала всех она.

– А вы теперь, с испуга, к нам в больницу?

– С испугу или нет, но в сердце колотит.

– Рубайте шоколад и думайте жениться.

Жена – хлеб-соль, и сексуально сыт.

– Всегда готов, как пионер, влюбиться.

Но где искать? Не первая учительница всё ж.

– Пройдите вдоль палат. Мол, до любви свободный.

Представьтесь пациенткам: бедуинский вождь!

И будет вам успех. Не дольше, чем до полдня…

– Понятно, за олима замуж не пойдут.

– А я на что ж?

КОНТРОЛЬНАЯ ЖИЗНЬ

1

Контрольная покупка.

Контрольный пакет акций.

В подвёрстку и контрольная жизнь.

А почему бы нет? Контрольная жизнь очень хорошо вписывается в этот ряд. В особенности, если учесть, что у Бога всё под контролем. И жизнь человеческая, само собой. Не он ли определил её срок? Сто двадцать лет, и ни в зуб ногой! Живи – пользуйся божьим предписанием. Чего проще? Нет, проще могут быть только мощи, как писалось когда-то в давнем стихотворении, а человек – существо сложное. Ему войну подавай, теракты, хулиганские выходки с поножовщиной – все те милые занятия, которые укорачивают жизнь. В результате от подконтрольных ста двадцати лет он выделяет себе этакий прожиточный минимум, на одну-две четвертинки века. И ведать не ведает, что последует в дальнейшем, за пределом прожитых лет. Вот для того и существует контрольная жизнь. Течёт она – не пресекается: ни войн, ни смертельных эпидемий, ни трагических случайностей, имеющих свойство перебрасывать тебя на тот свет. Живи себе – поживай, добро, как в сказке, наживай, а в прибавку к нему – знания. Какие? Всякие-разные. О космическом устройстве, параллельных мирах, братьях по разуму. И… Ну, конечно же, хочется и о себе, любимом, разузнать побольше. Нет не об этом, отраженном в зеркале, а о том, земном, не из подконтрольной жизни. Хочется – пожалуйста, но, разумеется, при наличии допуска в спецхран. Отметься служебным удостоверением на проходной, запрись в кабинке, чтобы никто не подглядывал, набери секретный код на клавиатуре, включай телеэкран – и будь свободен и волен в своих изысканиях. Видишь? Более того, чувствуешь в реале, будто погрузился в земную личность. И говоришь его словами: «Перо и бумагу!»

Понятно, и в больнице не может без творчества. Но пока он будет писать стихи, переключимся на что-то другое, более захватывающее. Хотя бы на это. Человек на мостовой, в воздухе запах сгоревшего пороха.

После того, как его убили, ему захотелось жить.

Впрочем, может быть, его не совсем убили. Однако нет сил шевельнуться, тело непослушно, но мысль – вот она! – пляшет перед глазами, переливается в цвете искрометного огня праздничного фейерверка.

Праздничного? Почему бы нет? Но ведь его убили. Подумаешь, убили. Кому-то это, наверное, праздник. Иначе не убивал бы. Но кому? Голову не повернуть. Значит, и не разглядеть преступника. А ведь он где-то рядом, топчется-топчется, тяжело дышит, с присвистом, будто астматик. А если нет? «Да или нет? Да или нет?» – занедужило мозг. Ну и чертовщина! Какая разница, астматик или не астматик? Ему жить, пусть сам и разбирается в своих болячках. Хотя… На днях – вчера либо позавчера – передавали по израильскому радио, что некий астматик, заражённый коронавирусом, под влиянием нахлынувшей пневмонии свихнулся по полной и застрелил полицейского, который потребовал от него надеть предохранительную маску. «Мне и без того дышать нечем!» – сказал и жахнул из пистолета.

Но это, как подмечают знатоки криминальной медицины, не конечный итог маразма. И выставляют на рассмотрение наглядный пример полного беспредела в области душевного расстройства. В Канаде некий дантист, обладатель трех домов и медкабинета, натворил такое, что вообще не укладывается в голове. Застрелил пятнадцать человек, и без всякой причины. Кто попался на мушку, в того и палил, пока сам не схлопотал убийственный заряд в девять граммов свинца. Почему, отчего? Это так и не выяснилось. Причину умопомрачения тоже списали на коронавирус.

Хорошо хоть, есть на что списать.

А когда нет?

Ну, это дело другое, к эпидемии отношения не имеющее.

А вот что имеет отношение к эпидемии, это следует изучить, притом с учётом: не отразится ли оно каким-то образом и на контрольной жизни?

Физически это маловероятно. А психологически? Можно ведь и заочно заработать посттравматический синдром при регулярном просмотре данных о заболеваемости на Матушке-Земле.

В США на конец апреля 2020 года идентифицировано свыше миллиона заразных носителей вируса, в России – более 90000, в Израиле – 15000.

Хорошо хоть, что эта инфа доступна лишь ограниченному количеству спецагентов с особыми полномочиями для наблюдения за параллельным миром. Хорошо и другое: компьютер предохраняет от заниженной самооценки при анализе фактов. Недаром Фрейд говорил: прежде чем ставить себе заниженную самооценку, убедись, что ты не окружен идиотами.

Не окружён! Вокруг компьютеры высшего интеллектуального могущества. Своим умом вряд ли докопаешься, где искать астматика, убившего полицейского, а на компе раз-два, и будь любезен, получи адрес, садись в машину и гони на дознание. Нет-нет, понятно, не к тому, земному астматику с пистолетом, а к его прототипу, вдруг и у него намечается какой-то свих по фазе. Вряд ли, если думать без заниженной самооценки своей личности. Но без проверки не обойтись, иначе жизнь пойдёт на самотёк и нарушит незыблемый распорядок подконтрольного благополучия и спокойствия.

2

А вот и астматик. Дверь открыл – не помедлил, что говорит о чистоте души и сердца. Правда, тяжело дышит и покашливает. Но в этом нет никакой криминальной составляющей, так ему на роду написано по генетическому предназначению.

Теперь посмотрим, как отреагирует на предъявление удостоверения спецагента Главного Управления Контроля?

Отреагировал!

Уважение налицо, страха ни в одном глазу.

Уселся в кресло, ногу заложил на ногу, предложил устроиться на диване и задавать вопросы по существу дела.

Первый вопрос, понятно, в лоб, чтобы вызвать растерянность, если есть в чём каяться.

– Вы признаёте себя виновным?

– Нет!

– Почему же на вашей совести мы видим чёрное пятно?

Пожал плечами, но внезапный, явно неподконтрольный вздрог не утаил. Что за этим вздрогом скрыто? Мелкое мошенничество, прелюбодеяние, проезд зайцем в электричке? Или? Нет-нет! Чувствуется, в человеке колобродит. Да так явно, что каждое слово читается.

Пятно на совести? Где? Когда? Но прицепят, и не отмоешься, будет где-то красоваться в досье, мешать карьере. Ходи потом, как под рентгеном. Просвечивайся под каждым настороженным взглядом. И не растолковать дознателю: ошибка, сбой компьютера. Во всяком случае, что бы там ни было, но подопытным кроликом быть не желаю даже на трезвую голову, да и с непривычки очень уж противно. Лучше закрыться вглухую, уйти, уйти, не вступая в объяснения. Всё равно никому не объяснить. А себе? Себе тоже сложно.

Для этого нужно взглянуть на свою жизнь, умозрительно проследить за ней от истоков. Но не нынешними глазами, а глазами своего прошлого. Впрочем, если смотреть глазами своего прошлого, никаких прегрешений в прошлом не разглядишь. Жил как жил, не хуже и не лучше других. Будто под копирку. Включи комп, вся эта жизнь и прокрутится. Эта! А та, другая, неподконтрольная? Вот оно, где собака зарыта! Что же этот – другой – там натворил?

– Этот – другой – застрелил человека. Расследование установило: из-за страха заражения коронавирусом в нём проснулась агрессия и помутила рассудок.

– А я тут причём?

– Нет ли у вас страха?

– У нас и коронавируса нет.

– Но пистолеты и у вас водятся.

– Не в мусорник же выбрасывать.

– Предъявите.

– Конфискуете?

– Для начала номер запишем и проверим, пахнет ли порохом.

– Порохом пахнет.

– Стреляли?

– Не я. Давал пострелять соседу. Он старый-престарый, за сто лет. Мучается дикими снами: будто воюет с фашистами, одного уложил, другого, а последнюю пулю оставил для себя. И бац в голову, финита ля комедия! Так что… без пистолета ему невмоготу, не пересилит старческого маразма, а ему ещё мучиться лишний десяток лет.

– Страдает по той, потусторонней жизни?

– Сны, должно быть, вещие. Кто знает? Я не знаю. Он не знает. Вы…

– Обо мне прошу не зарекаться. Имя? Фамилия старика? Год рождения?

– Бен Хай, родился в 1919 году.

– Мой смартфон подключен к головному компьютеру. Сейчас проверим.

– Ну?

– А что я говорил?!

– Что?

– Погиб! Да-да, тот, земной, погиб на войне с фашистами. Был командиром спецназа, во время рейда по тылам противника попал в засаду, отстреливался до последнего. И – да – смертью храбрых! Посмертно удостоен звания Героя Советского Союза.

– Тогда яснец-кладенец! Это его и неволит, не дает жить спокойно.

– Эхо той жизни.

– Героической, надо полагать.

– Само собой.

– Не то, что здесь.

– А что?

– Здесь он прозябает. Все сто лет своей жизни. Живет со всем комфортом: квартира, машина, полный холодильник. А по ночам, как неживой, страдает от кошмаров, звонит с просыпу, выпрашивает пистолет и пуляет-пуляет там за дверью – тир, видите ли, устроил себе домашний, и мне спать не даёт.

– В этом случае…

– Да-да, я догадался, о чём вы хотите сказать. «Мог бы не давать старику пистолет». Верно?

– В точку!

– Так и решил поступать.

– С каких пор?

– С минувшей ночи. Старик за пистолетом, я ему от ворот поворот. Иди ты, дедушка, куда подальше, хоть на войну, но без оружия. А то ты спать не можешь из-за кошмарных снов, а я – от твоей стрельбы в неурочное время.

– И что? Обиделся?

– Не показывается больше. Но это так себе. Не показывается, и ладно. Но проблема в другом. Сказать – не поверите.

– Пропал?

– На все сто процентов! Я к нему тук-тук! И никакого отклика. Дверь не заперта, квартира пуста, постель не примята. А ведь он из дома не выходил, почитай, пару лет.

– Бывает.

– Не понял, что бывает?

– У сильных мужиков это порой случается. Та жизнь, пусть и погибельная, но с неподконтрольным героическим подтекстом, их выманивает на реальную Землю, и назад сюда не возвращает. По натуре, видать, им ближе пожить пусть недолго, но с полной отдачей, чем…

– Ладно, не будем. Мне ещё и пятидесяти не настукало.

– Выходит, лет семьдесят ещё маяться. И учтите, с пятном на совести.

– Как это? Вы о пистолете?

– О нём самом. Дал бы старому бойцу пострелять напоследок, и, глядишь, человеком бы остался в нашей подконтрольной жизни. А так… так теперь от него пустое место.

– Мне семьдесят лет думать об этом?

– До ста двадцати. Будь здоров и не кашляй!

– Астма у меня.

– У всех астма.

– Шутить изволите? Мне астма жизнь сгубила. Я с предложением руки и сердца, а мне – от ворот поворот.

– Заразиться побоялась?

– Не за себя побоялась. За детей. Не рожденных, понятно. Оказывается, астма передается по наследству. Я не знал, она знала.

– Умная!

– И красивая. Не желаете ли взглянуть?

– С собой носите?

– Не вживую, яснец-кладенец. Фотку. На, полюбопытствуйте.

– Ой!

– Что за «ой» в рабочее время?

– Лея!

– Она самая. А что – знакомы?

– По той жизни – да, а по этой… Не пересекались. Адрес найдётся?

– Тот же, что и в той жизни. В это время, – посмотрел на часы, – она обычно обедает в кафе «Гармония».

– Подле моего дома?

– Вам виднее.

3

Помнится, сколько раз он наблюдал по телевизору в спецхране свою земную жизнь, как сочувствовал себе – тому, не подконтрольному, видя его метания после трагической смерти жены. И знать не знал, что в этой, подконтрольной жизни, ему уготована встреча с Леей. Может быть, поэтому, ведомый судьбой, так и не открыл сердце никому. Может быть, так.

А может, и по иной причине. Пути Божьи, как говорится, неисповедимы. А человечьи? Разве человечьи пути исповедимы? Вроде бы так – направление известно, конечный пункт – кафе «Гармония». А вроде и не так, если не сложится, и Лея не признает в нём того, земного, проще говоря, своего суженого. Заранее не предугадаешь. И, открывая дверь, испытываешь волнение, как на приёмном экзамене в универ.

Бармен Гарик – приветственный жест – «садись за стойку».

Налил коньяка, и себя не забыл.

– За счёт заведения!

Чокнулись, выпили. Теперь, не привлекая внимания, и осмотреться пора.

Лани поискал глазами, где пристроиться и принять на грудь. Взгляд его запал на девчушке в зелёной шапочке, в углу кафе, чем-то знакомой девушке, причём не случайно, как бывает при встрече в переполненном автобусе.

Ну да, это же Лея! Точно такая же, как на экране секретного телевизора в спецхране, но не в армейской форме, без капитанских шпал на погонах, вот и не признал поначалу. Внутреннее зрение, как его ни кори, интуитивно настроено на израильскую солдатку.

– Не занято? – спросил Лани, подсаживаясь с коньяком и чашкой кофе к незнакомке.

– Ещё не успели! – приветливо улыбнулась девушка, словно намекая, что есть и другие охотники занять его место.

– Мы знакомы?

– По вашему виду – да.

Смешно, конечно, обращаться к своей земной жене с таким идиотским вопросом. Но вопрос отнюдь не идиотский, если вспомнить, что в подконтрольной жизни это первая их встреча.

– Разрешите представиться – Лани. А вас как вас зовут?

– Лея.

– Красивое имя, библейское.

– Тогда лехаим, если это комплимент!

– Хороший тост, Лея. В переводе с иврита лехаим – это к жизни!

Лани поднял рюмку. И чуть смутившись, не донёс её до рта. Обернулся к стойке:

– Гарик! Девушке тоже «Наполеона».

– Понравилась?

– Не то слово. Ощущение, будто мы чуть ли не муж и жена. Прямо не знаю, что предположить.

– Прозит! – Лея подняла рюмку. – Хватит вам, Казановы! И помните: направляясь в рай, человек нередко ошибается с дорогой.

– Я не ошибусь! – поспешно заметил Лани. – Вот вспомнить бы ещё, где мы встречались, и ладушки-лады, Лея. Может, сами напомните?

– На трезвую голову вряд ли вспомним, – девушка выправила кавалера на правильный курс и с лёгкостью поглотила коньяк.

– Тогда пойдём? Я тут недалеко живу. А дом – сплошное изобилие.

– По части выпивки?

– По всем удобствам.

– Пойдём.

Впечатление от квартиры портил винный перегар. Но это смывалось, как полагал хозяин, плазменным телевизором, настроенным на успокоительную музыку.

Лани совестливо убрал со стола пустые бутылки, оставшиеся с вечеринки, открыл окно. Несколько сконфуженно посмотрел на гостью: что скажет?

– Зато не накурено, – сказала Лея.

В дверь постучали.

Посыльный – парнишка лет пятнадцати в очках и сандалиях на босу ногу – внёс в комнату коробку плотного картона с припасами для спонтанного застолья.

– Бармен Гарик просил передать, коньяк за счёт заведения!

– Спасибо, малыш. Передай и ему от меня…

– Приглашение на свадьбу?

– А что? – Лани вопросительно посмотрел на девушку. – Передадим?

Лея пожала плечами.

– Кто замуж не идёт, того ведут.

– Значит? – посыльный переминался с ноги на ногу. Видно было: игра взрослых в «любишь не любишь» мало его занимала – не футбол. Но делать нечего, необходимо с чем-то вернуться к бармену.

И вернулся с заверением новообращенных жениха и невесты непременно пригласить его на свадьбу.

Тут и телефон зазвонил.

– Слушаю! – Лани поднял трубку. – Слушаю и не понимаю, – сказал, чуть помедлив, спустя полминуты. – Да катись ты, Гарик, со своими предложениями, остряк-самоучка!

Дал отбой. Искоса взглянул на Лею, пряча смешинку в уголках губ.

– Чего это он? – поинтересовалась она.

– Предлагает сходить на распродажу.

– Сейчас?

– Именно! До того, как нырять в кровать.

– Так и сказал. Нырять?

– Он бывший спасатель… на водах.

– А что за распродажа?

– Пелёнки, распашонки, ползунки. В магазине для новорожденных.

– Подначка?

– Вот-вот! Хотя не подумай, мужик он хороший, я у него в баре по вечерам посиживаю.

– А я – в обеденный перерыв.

– Если бы знал заранее… Расписание поменять недолго.

– Ради меня?

– Ради-ради… и слов не подберу.

Они переплели руки и уже не могли разъединиться, будто склеенные поцелуем. Какая-то неодолимая сила приняла их в объятия и не отпускала.

– Знаешь? – сказал он. – Мне вдруг вспомнилось, что я написал тебе акростих.

– Когда успел?

– Не знаю.

– А что это за зверь такой – акростих?

– Не боись, ручной. Но с причудами. На него надо смотреть сверху вниз.

– А попроще нельзя?

– Ну, это когда первые буквы стихотворения, если смотреть сверху вниз, складываются в имя любимой.

– Обязательно любимой?

– Не дразнись, Лея! Иначе не прочту.

– Слушаю.

– Любовью жизнь с тобою склею.

Ей-ей, поверь, а то робею.

Я навсегда с тобою, Лея.

– Когда сочинил? Мы только-только познакомились.

– Сейчас и сочинил. Но кажется, вечность назад.

– В прошлой жизни, до реинкарнации?

– Брось! Какая реинкарнация? В реальной земной жизни, не в нашей с тобой подконтрольной. Стихи понравились?

– Экспромтом просто уложил в нокаут.

– Подушку подложить под голову?

– Можно и без подушки.

Проснулся от трезвонящего телефона.

– Алло! – спросонья. – Кто это?

– Уже и не признаёшь? – послышался знакомый голос Гарика-бармена. – Приготовить столик к завтраку?

– У Леи спрошу.

– Но не тяни с заказом. А то девушка сбежит.

– Не строй прогнозы с дурацкими намёками.

– Это не дурацкие. Сейчас тут у нас, особенно под рюмку, такое поветрие, после этого старика… рвануть в неподконтрольную жизнь.

– Какого старика?

– Не притворяйся, что не в курсе. Весь наш кабак на ушах стоит. И каждый второй посетитель норовит сбежать в Настоящее.

– От уплаты за счёт? Или на свою погибель?

– А что если она героическая? К тому же, кто знает про погибель? Во снах видится жизнь, а не смерть. Лее, во всяком случае…

– А подробнее?

– Подробнее у неё и расспросишь, если не сбежала.

Сердце тут и дрогнуло. А где и впрямь Лея?

Засыпал – была. Проснулся – и?

Наверное, кощунственно прозвучит, но журчание воды в душевой, означающее присутствие Леи в его жизни, одаривало ощущением счастья.

Не мимолётной радости, а именно счастья.

И представлялось: это счастье уже не обманет, не взорвется в секунду, как самопальная бомба, не усеет окровавленными осколками последующие годы.

Лея, обернутая до колен в махровое полотенце, выглянула в проёме двери:

– Как я тебе?

– Главное, что ты со мной!

– Признание в любви?

– Мне без тебя теперь никак! – вырвалось у Лани.

Лея присела на кромку кровати, пригрела ладонь на его лбу.

–Температура?

– Жизнь!

– Только не говори мне, что я твоя первая и единственная!

– Ты не поймёшь, Лея!

Лани приподнялся на подушке, губами коснулся женской руки.

– Чего ты? – смутилась девушка.

– Сам не понимаю. Всё это время я сторонился каких-либо знакомств. А с тобой… С тобой что-то у меня невероятное. Будто ты и я – одно целое. Неразрывное. На века.

– Ага! Надо полагать, вечная жизнь до тебя дозвалась.

– Без иронии, Лея. Я ведь сказал, сам не понимаю.

– А кто?

– Может, Он? Говорят, браки заключаются на небесах.

– Опять реинкарнация?

– Я не о реинкарнации. Я о том, что кто-то на небесах о нас думает.

– Главное, пусть о нас думает хорошо.

– Согласен. Иди ко мне, и чтобы нам не разлучаться.

– Амен!