Журнальный мир

Нынешний год для Юрия Кобрина – юбилейный, год 75-летия. Кобрин всегда ощущал себя поэтом, соединяющим две культуры – русскую и литовскую. Переводил литовских поэтов на русский язык. В переводах Марцинкявичюса, Скучайте, Стрелкунаса, Шимкуса, известных литовских поэтов, стихи Кобрина издавались на литовском языке. Когда-то мне довелось быть его гостем в Вильнюсе – с какой любовью он открывал мне горячо любимый им город, город, сыном которого он ощущал себя. На первой перестроечной волне Кобрин искренне верил в то, что единение культур не будет сломлено новыми границами, считал своим долгом служить этому единению и дальше. Но реальность оказалась иной. Стихи последних лет проникнуты разочарованием и болью. Но и стремлением держать удар и выстоять.

Д. Ч.

«…НЕ УМЕР ИНОСТРАНЦЕМ»

НЕ ЭМИГРАНТ

На той земле, которой больше нет,

моей до боли, чтоб не говорили нам,

отвергнув ложь, хулу её, навет, живу

и никуда не эмигрировал.

«РЕВЕ ТА СТОГНЕ…»

Давно тебе не гладил волосы,

прости и не гляди с укором!

Проходит время гладиолусов,

зазимок в дверь ударит скоро.

Неласковым я вырос

сызмала,

брал всё терпением, –

не голосом,

не поддавался ложным

вызовам,

в хор не ходил, пел песню

соло сам.

В краю непуганых неясытей,

где небылицы об отчизне

моей вбивают деткам ясельным,

не знающим о жизни-тризне…

«Реве та стогне…» не допели мы,

примёрзла в горле песнь Тарасова,

и сгусток крови вишней спелою

,застыл в краю, в котором здравствуем.

Язык от Вильнюса до Киева

не доведёт без переводчика,

ликует шустро нечисть Виева

русскоязычного наводчика.

Давай с тобой уйдём мы

во поле

изъятые из обращения

средой, где мозг загажен

воплями

о покаянии-отмщении…

Давно пора на воздух выйти нам.

Смахни горючую-горячую:

моя неласковость чувствительна,

нежнее темечка дитячьего.

Толпа и митинг – знак

безлюдия,

оно стозевно, обло, лайя…

И в нём шепчу, что я

люблю тебя.

И ты люби, не умирая…

ГРАЖДАНСТВО

Отечество не выбирают,

родился: оно уже есть!

А паспорт иного края,

не Бог весть, какая честь…

ПРАВО

Поэтов любят после смерти,

строчкослагателей при жизни.

И всё же выстоять сумейте,

когда вы не нужны отчизне.

Страна – родимая

и зверь она!

Страна – в надежде

и изверена…

Аршин сломали,

не измерена

страна –

республика-империя.

Канат над пропастью

натянут,

ступай над жизнью

необыденной:

и ладан в ней, и смрад

портянок,

и этим мы

кого обидели?!

Что не скажи, то в пику ндрава

постмодернистского плевателя.

Мой слог давно имеет право

сам выбирать себе читателя.

МУЛЬТИКУЛЬТУРА

Польской речью сердца не обидишь,

по-литовски водочки налей,

вспомним, как загнали в гетто идиш

и по-русски плакал соловей.

ПРАВО ОДНОГО

Томасу Венцлове

Я думал, этот край – навек родной,

и я ему – родной. Но, хоть убейся,

не понимаю с сыном и женой,

в чём провинилось скромное семейство?..

Да, «у литовца нет земли иной»,

всё это так. Но скрыть же не пытайся,

что в этой формуле такой простой –

намёк прозрачно-ясный: выметайся!

Народ мне дорог. Ценности его

воплощены в обычаях, свободе…

И всё же выше п р а в о о д н о г о,

его права не меньше прав народа.

Права народа вытекают из

прав человека, словно кровь из раны,

Того, Кто на Голгофе отдал жизнь

за каждого из нас. И очень странно,

когда вошла в национальный дух

сводящая толпу с ума идея

о превосходстве коллектива, двух

друг друга ненавидящих злодеев.

Ещё не раз придётся нам жалеть

,о смуте духа на закате века,

и, что не Жизнь сказала нам, а Смерть:

права народа – в праве человека.

НЕВИНОВНЫ

Все, кто в веках нами правили,

все, как один накровавили.

Так и ушли без отчёта,

Дескать, такая работа…

НИЧЕЙ

Я в Вильнюсе ничей…

Постыдно быть в нём вашим.

Бессонница ночей –

дань мёртвым дням вчерашним.

Забвения вода

угомонит едва ли…

И я вернусь сюда

таким, каким не знали.

Я был здесь тенью слов,

и я хранил молчанье,

когда пустоголов

плевался порицаньем.

Как испытанье в дар

ниспослан был мне канцер.

Но я сдержал удар,

не умер иностранцем.

И русский свой язык

я сохраню дотоле,

покуда не отвык

болеть чужою болью.

Я вхруст молчал стихи,

и в кислой атмосфере

не умирал с тоски,

взахлёб жил в полной мере!

Заплёван мой порог,

заклёван неслучайно.

Я всё исполнил в срок

в молчанье и в звучанье!

ВЕРА

Жизнь погружает то в святость,

то в скверну,

в ней и противлюсь день ото дня:

даже, когда я в Бога не верю,

верю, что Он верит в меня.

ЗАЛОЖНИК

Ехидный голос из зала:

«Это о ком, о Литве или жене?»

Свыше, ох, сорока лет терплю в плену,

я уже заражён стокгольмским синдромом,

и железную цепь я свычно тяну

от аэропорта, вокзала – к дому.

В истеричный вернувшись свой неуют,

что до нервов искусан бешеной лаской,

где в углы закатилась сверкучая ртуть,

я вхожу, улыбаясь: «Каторга, здравствуй!»

Я вдохнул отравленный воздух-дым,

да, конечно, и сладок он, и приятен,

как тогда, когда был сам молодым,

всякий встречный, когда –

твой друг-обниматель.

Авангардная рифма кровь и любовь

новизною пронзала душу и тело,

и хрустела в зубах забавно морковь,

и сластил языки поцелуй неумелый.

Да, полвека почти что в плену терплю,

где в любую секунду жахнет шахидка.

Но успею ли выдохнуть ей: люблю

до разрыва двоих связующей нитки.

16.08.2015. Льеж-Брюссель-Вильнюс