Неумелые намёки

Неумелые намёки

* * *
Снова он сорвался куда-то в ночь –
может быть, устав от бессонных
  нош,
выбрал по ошибке маршрут «домой»,
напрямик, по трассе пятьсот восьмой,
где давно ни матери, ни отца,
и никто не выслушан до конца,
а в ответ на правду, всегда не ту,
улыбнутся вежливо в пустоту,
где свои несказанные «прости»,
носят нерасплёсканными в груди
и двойную тяжесть – скорей, скорей! –
в рукаве припрятанных козырей.

 

Криво припаркуется у ворот,
наберёт, сбиваясь, знакомый код,
и ворота – кому там под хвост вожжа? –
отъезжают, сдержанно дребезжа.
Видит: в дальней комнате свет горит
сквозь ветвей сомкнувшихся лабиринт –
словно каждому бездомному, нищему…
И слова, что заготовлены,
ни к чему.

 

 

* * *

Илье

 

если нет лазейки наружу
и щёлочки нет вовнутрь,
ничего не вернуть
и ничем не нарушить
твой личный логичный квест –
постарайся уснуть,
а потом принимай как есть
и рассвет, все волокна его непрочные,
все случайные его слова,
все подстрочники,
все свои изъяны и червоточинки,
и закат горько-лаймовый,
и прочие
запрещённые вещества…

 

 

* * *
По стене соседской дачи
забирается вьюнок,
до верхушки – эй, на мачте! –
доцветёт и в ножны спрячет
флибустьерский свой клинок.
Для каких открытий важных
вдоль щербинок и щелей
он верёвочные ванты
вьёт из высохших стеблей?

 

И с какой неясной целью,
по случайному родству,
так желанно пахнут прелью
книжки в запертом шкафу?
До поры ещё запретны
те, что спрятаны внутри,
и года, и континенты,
и за домом пустыри.

 

Но к стене чужого сада
стебель намертво прирос,
словно вечная досада
на незаданный вопрос.
В небесах немарко, голо,
там, далёко от земли,
к Поднебесной
Марко Поло
подплывают корабли…

 

 

* * *
Бледным дымом бестелесным
городок размыло,
словно в принтере небесном
кончились чернила,
и повисло между нами
на частичках влаги,
что не выразить словами
на листе бумаги,

 

словно кто-то одинокий
мне оставил метки,
неумелые намёки,
камешки, монетки,
вечно понятый неверно,
прячется отныне
где-то в смуте подреберной,
в самой сердцевине.

 

 

* * *
Впалость висков и щёк,
хрупкий овал
  лица –
нет никаких глубин,
просто бессонница,
низкий гемоглобин.

 

Если не брать в расчёт
скрипы и голоса,
и под ребром сверчка,
два-три ночных часа –
плата невелика.

 

Только бы испытать
снова ожог, озноб,
этот тягучий миг –
словно проход сквозной,
в арку и напрямик.

 

Только бы тот портал
между уже пора
и погоди чуть-чуть –
проводы до утра,
самый короткий путь –
брезжил, не зарастал…

 

 

* * *
Мелкая погрешность и ошибка
нудным алгоритмам поперёк –
маленькая красная машинка,
дерзости шипучий пузырёк,
посреди досадного круженья
скоростных развязок и колец,
храбрая участница движенья
тель-авивских кровяных телец.

 

Как дитя показывает гордо,
охая притворно и хитро,
алое дыхательное горло,
плачем воспалённое нутро,
как душа, что просится из тела –
напрочь, на свободу, наугад, –
так её хочу!
верней, хотела
миллион шипучих лет назад…

 

 

ЧЁЛОЧКА

 

Чёлочку? Давайте коротко,
а судьбу – наоборот.
Девочка ошиблась городом,
прозевала поворот.
Так ли было предназначено –
что загадывать всерьёз!
Жёлтой лентою подхвачены
лохмы тель-авивской набережной,
а над ней притворно набожный
неба медный купорос.

 

Утомительный, упадочный,
город шумный и босой –
липнет к сердцу, каждой складочке,
липнет к телу, как песок.
Научи меня, неробкая,
вся курортная братва
уходить, не слыша окриков,
спешно натянув на мокрое
и одёжки, и слова,

 

на ходу стареть и маяться,
слать воздушный поцелуй
в зеркалах щербатых маленькой,
на два кресла парикмахерской,
у Роберто, на углу.

 

 

* * *
Стареть и просыпаться в страхе,
что сквозь рассветный этот страх
старенья водяные знаки
проступят сетью на висках.

 

Как будто в маете рассвета
завистливый незваный гость,
укравший все мои секреты,
увидевший меня насквозь,
скупой фонарщик невезучий,
сквозь дымку медную зари
расчётливо, на всякий случай,
пока не гасит фонари.