Журнальный мир

Система ниппель

Налево – созвездий пасущийся скот,

направо – вселенная лезет в бутылку,

с Венеры на Землю смотрю в телескоп

и всякую тварь узнаю по затылку,

когда-то стремительных гор буруны

в огне и дыму уходящих под воду,

ловлю очертанья родной стороны

по люрексу рек и руинам заводов,

где каждый голыш Евтушенко воспет,

и даже немого поймают на слове,

сквозь дыры от запуска новых ракет

протянуты тросы в озоновом слое –

гудят по ночам, за струною струна,

как в шахте устройство её стволовое,

луны хачапури, и чайник слона,

и плащ каракатицы над головою,

любая успешка мечтает ферзём,

воюет надежда с мучительным страхом,

и космос – блестящий его чернозём,

фантазией Гаррисона перепахан,

как дождь из лягушек и это пройдёт,

но вечность запомнит мои позывные,

где ландыш, на старте, ушами прядёт,

и ноют от сладкого пни коренные.

Зимородок

Ивану Шепете

Кукушка верная охрипла, когда в расщелинах чернил

совпали Сцилла и Харибда – а ты мизинец прищемил,

сожмётся сердце и отпустит, пока лелеешь в пальцах дрожь,

не рубишь в квашенной капусте, мечом в науках не сечёшь,

и провожая тех, кто дорог, сам, непростительно ничей,

пропахший керосином город залапан копотью грачей,

апрель, как зуб передний выбит, и стружкой веет с верстака,

стакан, решая что бы выпить, нагуглишь в яндексе, пока

в угарной пене горностая встаёт царица прочих влаг,

в мятежный дух перерастая из алюминиевых фляг,

закусывая правду сплетней, к чему разыгрывать гамбит,

когда не крайний, а последний твой одноклеточный убит,

на злобу дня твердишь упрямо мишпухе корабельных крыс -

дрожащая имеет право, и жизнь раба имеет смысл,

и сколько этот мир ни гните – одна верёвочка сплела

всех, как опилки на магните с обратной стороны стола.

На море

Проживая скопленное набело,

к пионерской зорьке будь готов –

Куравлёв, поющий в пачку «Мальборо»,

Вицин, усыпляющий котов,

мне легко с попутчицами бодрыми

поделиться в радость, чем богат,

грузовик прошёл с пустыми вёдрами,

молния упала на шпагат,

просто с поэтессами поддатыми

занимать коньяк у молдаван,

Коктебель во сне скрипит цикадами,

дышит, как продавленный диван,

по карманам дождь попрятал лезвия –

в норках неуёмные стрижи,

позвоню Ван Гогу, соболезнуя,

чтобы к трубке ухо приложил,

знаю, от него ушла не зря жена,

к сведению будущих рубак –

у меня ружьё всегда заряжено,

даже если это и не так,

сердце тараторит с промежуткими,

подбираюсь к девушке-врачу –

сетует, завязывайте с шутками,

не смешно – а я и не шучу.

Заполярье 1990

Кого-то на травку тянет, кого-то на авокадо,

другой в Нарьян-Мар и Сыню мотался на отдых трижды,

где в тундре совсем житья нет и почвы для адвоката,

одни лишь грибы босые, и голос конвоя: «слышь, ты»,

постижное скоро лето подёрнуто пухом козьим,

кислят сигареты «Вега», осока сечёт колени,

стучит вертолёт-калека, и азбукой веди морзе

от мошек спасают веки и так никакое зренье,

последний комар-зануда заходит по ветру справа,

морошки ведро врачу я – горит от укусов кожа,

а где-то пасёт верблюдов саудовская орава,

а где-то Москва ночует, на тлеющий пень похожа,

набит вертолёт бичами – их пьяный базар тревожный,

в Печоре муксун и нельма, скрипит свежим лыком лапоть,

а втянешь живот с харчами – с хребта потрошит таможня,

мешает работать сдельно, к горе Росомахе драпать,

не выйдет догнать подранка – вдруг с севера дунет-плюнет,

по весям скользит никчёмным сияний полярных шёпот,

а мне, отложив берданку, поскольку ни звёзд, ни лун нет –

дыру во Вселенной чёрной на голой коленке штопать.

Буратино

Рубанок на фанере женит и в стружках плавает верстак,

а я был молод неужели, и оборудован весь так,

закусывая горьким луком, последнюю просыпал соль –

и обменял свою базуку на фантик с надписью контроль,

в объятьях театральной клаки, резвился в праздничной стране,

где хлопали цветные флаги, как стометровка на спине,

сорвавшись с огненной рессоры, протискиваясь выйти вон,

на лапу наступил Азору, а взвыл позорник Артемон,

каблук шузы моей не роза, перегорел под кожей чип –

и нет спасенья от занозы которой хвостик не торчит,

живу картинкой в букваре я и, одновременно, извне,

не убивайся, дай скорее, Азор, на счастье лапу мне,

не обращай, что деревянный, мне, за красивые гроши,

полиция накрыть поляну с поличным вряд ли разрешит,

на сцену выходя с повинной, прошу присяжных всей душой

голосовать за чай с Мальвиной, и доли лобной небольшой.

Низкая обморочность

В зеркале обратном вида я тебя не знаю, маска –

зарекаясь от ковида, не гримасничай, будь ласка,

век мой, вроде, не просрочен, но покашливает в душу

доктор, неприятно очень, хоть напоминает Буншу,

с кем, закусывая воблой, водку вёдрами вязали,

разбивали кием Волги пирамиду из Казани,

даже в Киеве днепруха и хана тому, кто шпилит,

если ни пера ни пуха, а под футом восемь килек,

от хлопушки новогодней веет ужасом пещерным,

в светлом будущем сегодня перебои с освещеньем,

несмотря на то, что провод перегрызли крысы-лоси,

в гриппе выжили Петровы, может, и не жили вовсе.

Иду на выкл

Друзья, пока свободою пылим

по чердакам, есть повод для насмешки,

не прилепился к Леду Цеппелин –

разъехался разъём китайской флешки,

расстроенная женщина в летах,

которой всё на свете полосато,

исполнила на мартовских котах

оттаявших газонов Травиату,

везде попса, откуда ни копни,

один БГ сочувствия не просит –

пошмыгивает носом из копны,

как суслик из люцерны на покосе,

другой, в наколках, щёлкает хрящом,

другая хорохорится, как дервиш –

но центнер так от тяжести смещён,

что галоперидолом не удержишь,

а кто-то, очумелый от муры,

язык свой к микрофону приморозил –

катает в глотке злобные шары,

подрагивая нервно, как бульдозер,

ковшом губищу тоже раскатал,

а я давно тоски такой не мыкал,

пока скакал с канала на канал,

добравшись, наконец, до кнопки выкл.

Старый телевизор

За то, что бабье лето и т. д., антоновские яблоки в охотку,

с утра, такой единственной, тебе я посвятил футбольную погодку,

где, с занавеской в окнах не в ладу, похож на сумасшедшую указку,

цветёт засохший кактус раз в году, блондинок молодых

вгоняя в краску,

увы, румяной юности друзья, прошла пора выпендриваться скопом –

один успешкой вырвался в ферзя, другой холопом скачет по европам,

быть равноправным каждому дано, всех несогласных

время раскатало,

и не с кем пить поганое вино, переключать советские каналы,

остались пыль да копоть про запас, любимую едва не проворонил,

у спутника над нами глаз-алмаз – кристалл Swarovski

в солнечной короне,

скачаешь, на досуге, новый патч – отыщется канал такой же редкий

по ссылке из программы передач в за телек завалившейся газетке,

где почему – всегда по кочану, показывают что-нибудь, и ладно –

я непременно старый починю, сколоченный в Союзе, ящик панды,

уверен, обойдёмся без франшиз – с тобой, родная, будущее ближе,

пусть тумблером пощёлкивает жизнь, пока за нами Бог и пассатижи.