Журнальный мир

— Галина Сергеевна, я читала, что первое свое стихотворение Вы написали на спор, лет в десять…

— Лет в двенадцать.

— А с чего Вы начали знакомство с поэзией, кто были Ваши любимые поэты?

— Начала я с прошлого века, с XIX, конечно. Там и Фет, и Тютчев… Пастернака читала, Маяковского… Правда, в двенадцать-то лет я ничего такого не читала. Читала, что было положено в школе. Потому что я рисовала. Я начала с рисования, а не со стихов. Я стихи просто на спор написала, и потом стала писать так, понемножку. Такие, детские стихи были.

А по-настоящему начала писать, когда закончила школу и не смогла поступить в художественный вуз, потому что коляска, все дела… Все мои сверстники, с которыми рисовала, поступали в училище Мухиной или в Академию художеств. И я решила, что любителем я не буду, так что это все несерьезно, надо учиться. В университет поступила кое-как. Заболела…

И — стала писать стихи. У меня знакомый появился, Лев Друскин. Питерский поэт, очень хороший. И я начала с восемнадцати лет читать ему свои стихи по телефону. Он меня правил и говорил: «Вот эти две строчки оставь, остальное переделай». И я как-то очень послушно все делала. Потом какой-то вкус все-таки выработала свой.

А потом — такой был Глеб Семенов, но я уже была постарше, лет двадцати. Я посылала ему стихи. Глеб Семенов вел ЛИТО — так многие, практически все поэты, какие в Питере тогда были, через его школу прошли. О Сосноре слышала? Лауреат премии «Поэт». Но плохо понятный. Понятно, конечно, все понятно, но очень сложно. Нагромождение такое… Нетрадиционный. Это были два полюса: Александр Кушнер и Виктор Соснора. Кушнер — к классике ближе. У него стихи простые, но они и непростые очень. Глубокие. Это мой любимый, в общем-то, поэт сейчас. А Соснора — другой совсем. Авангард такой крутой. Вот между этим — и этим все остальные.

И Кушнер ходил туда, к Глебу Семенову, и Соснора. Нонна Слепакова, Галушко Таня… Витя Кривулин даже иногда приходил, еще круче был авангард. То была целая школа. И они собирались у меня часто — мне было трудно ездить тогда совсем, — и обсуждали. Обсуждали примерно как у нас сейчас. Кого-то обсуждали, кто-то читал. Ну, Глеб был очень крутой, от него похвалы дождаться было сложно.

— Но, наверное, люди старались…

— Люди старались, да. Перед каждым занятием писали.

— А как возникла идея создать Ваше ЛИТО?

— От Союза писателей попросили сделать ЛИТО, и вот оно у нас уже 12 лет. Вначале были яркие очень, хорошие люди. Постепенно они разъехались, разошлись. Кто-то отошел от стихов, кто-то остался. Сейчас иногда приходит еще Виталий Нестеренко. Была Аня Банщикова — она сейчас не приходит. Антон Погребняк приходил с самого начала. Много, человек десять было. Собрались как-то постепенно, сделали первую книжку вместе (прим. — сборник «Со-Звучие», 2002 год). А потом мы начали делать каждый год, потом через год свои книги. Мы очень быстро подружились и читали, очень как-то быстро люди вырастали. Приходили с совсем простыми стихами — и то они потом начинали писать. Рано пришла только Калерия Соколова. Она в шестнадцать лет пришла и очень быстро выросла. Она, правда, пришла — уже хорошо писала. Такие, молодые совсем. А другие были уже более зрелые. Много людей было.

— К Вам приходят ребята, которые только начинают писать стихи. Каких авторов Вы посоветовали бы им для формирования вкуса?

— Я посоветовала бы начать с прошлого века — как Александр Кушнер, как Белла Ахмадулина… Потому что они и к нам близко, и, в общем, вкус очень хороший. У Евгения Евтушенко хорошие «молодые» стихи — о любви… Андрей Вознесенский был очень крепким поэтом, интересным. Вот у него «Треугольная груша»… У него специально официальных не было стихов никогда.

Посоветовала бы вот этих: Вознесенского, Ахмадулину, Кушнера. Замечательные стихи у Юнны Мориц… А потом — переходить в XIX век, потом современное читать, совсем современное.

— А из современных авторов Вы о ком слышали, кого читали?

— Собственно, всех слышала и читала. У Бориса Рыжего были очень хорошие стихи. Масса хороших стихов. Кушнер тоже современный, в общем. У Глеба Горбовского хорошие стихи. Сергей Гандлевский — очень хороший поэт. У нас сейчас хорошая очень поэтесса есть в городе, Вероника Капустина. Настоящие стихи. Наверное, в Питере самая сильная поэтесса. Полина Барскова — поэтесса очень крепкая. В Америке сейчас живет. У нее книги выходят, печатаются в Пушкинском фонде. Андрей Крыжановский был чудным поэтом. Одна книжечка успела выйти, он умер в сорок четыре года. До перестройки его не печатали, потом только успели, в 1991 году книжка вышла, «Звездный муравейник». В Союз писателей вступил, писал чудно. Он авангарда не любил, любил кушнеровского типа стихи. Но писал сильнее Кушнера. Такой, очень мощный, очень сильный он был. И философский, образованный, начитанный. О Достоевском диссертацию писал, по «Братьям Карамазовым». Потом, Ольга Бешенковская, тоже замечательные стихи. Из московских авторов — Олег Чухонцев. Помню, я держала перед собой, все думала, кого бы я лучше читала — Кушнера или Чухонцева? Так и не разобралась. Потому что это где-то близко лежит. Инна Лиснянская чудная поэтесса. И к старости писала все лучше. Она писала в молодости так, не очень. Не в молодости, но в средние годы, я ее знала, когда ей было лет сорок. А потом у нее мощные стихи пошли.

— Сильно ли изменились темы, о которых пишут? О чем писали больше тогда? О чем пишут больше сейчас?

— Изменились. Сейчас больше пишут преходящее, сиюминутное. Глубокие, философские темы как-то сейчас меньше обсуждаются и пишутся. Вот приходишь, видишь, что природа, погода, там, какие-то сиюминутные… Но это не у всех! Все-таки философской лирики меньше стало. Такой, глубоко философской, как у Тютчева… Где именно касалось масштаба вселенского.

— А как Вы думаете, почему так происходит?

— Сейчас очень много пишут. Мне кажется, что так много не писали. Сейчас если человек пишущий, то он пишет очень много, и больше о том, что вот сейчас попалось на глаза. И потом, сейчас очень много нерифмованного, очень много белых стихов, свободных стихов. В этим главное отличие. Тогда же — это редкость была. Свободного стиха, верлибра — вообще не было.

— Это какое-то своеобразие, новый виток развития, или, может быть, лень, нежелание работать над формой стихотворения?

— Нет, это просто мода, я думаю. Мода, подражание Западу. Там же совсем исчезла рифма.

— Это, может, при переводах еще?

— Нет, нет. Так вот, просто, без переводов. Переводить-то с рифмой можно. Переводить трудней, чем писать, кстати. Я переводила XIX века англичан — Китса, Байрона, Шелли. Очень сложные, там все строго рифмовано, и надо попасть и в рифму, и во все.

А потом XX век — это уже пошли нерифмованные стихи. Их переводить тоже непросто: надо сохранить напряжение, ядро это. Сейчас один из моих ребят, Егор Фетисов, живет в Дании, переехал. Он говорит, там не читают рифмованного. Просто не хотят, им это скучно. А вот свободный стих, с отступлениями с какими-то… У них даже вообще почти проза. Но такая, немножко ритмизованная проза, как у Белого романы, у Цветаевой эссе — там тоже можно считать, что это в прозе стихи. С одной стороны, это проще, потому что можно любую тему тронуть, перескочить на другое. А у нас все-таки все время сохраняется школа рифмованного стиха. Я думаю, тоже долго не продержится. Выкладывают очень много стихов нерифмованных. А если рифма, то плохая рифма — это еще хуже, чем никакой. Лучше свободный стих, чем плохая рифма. Глеб Семенов очень строго к рифме относился и как-то на это реагировал очень. И в Союз принимали — очень обращали внимание на рифму.

— Сейчас в Интернете публикуют свои стихи разные поэты. И порою их уже не интересует мнение каких-то признанных авторов, редакторов толстых литературных журналов. Как Вы к этому относитесь? Надо ли поэту к чему-то прислушиваться? Или он чувствует свое направление, у него своя аудитория — и пошел?

— Нет, я думаю, что надо. Потому что так идут многие косым путем… В толстых журналах все-таки хорошие стихи печатают.

— А какие толстые журналы Вы порекомендуете?

— «Звезда», «Знамя». Два основных. В «Новом мире» поэзия послабее. Но тоже сильная поэзия. Есть «Октябрь»… Вот почему-то только в «Октябре» печатается Юнна Мориц, раз в году у нее там подборка.

— Как Вы думаете, в нашей стране, при наших условиях может человек быть только поэтом? Или обязательно следуют: поэт, переводчик, там, инженер — то есть дополнительные профессии, которые обеспечивают его существование материально? Или все-таки можно быть только поэтом?

— Будешь плохо жить только. Будешь плохо, бедно жить.

— Зато хорошо писать при таких условиях…

— Да. А жить на поэзию, конечно, нельзя. Ну, вот Вера Полозкова как-то умудряется. Она много выступает и собирает деньги. Но это надо уметь! Вообще поэту можно жить, если жена содержит или муж содержит. А так…

— Сейчас популярны выступления, больше похожие на шоу — когда стихи под музыку, картинки, образы на экране, какое-то действо происходит…

— Но это вспомогательное, как костыли. Для настоящей поэзии это, конечно, не надо. Если бы, допустим, Бродский! Картинки показали бы вначале, а потом дали его послушать… А сейчас это, наверное, все больше за счет слабости поэзии как таковой. Очень много плохих стихов выкладывается. Очень много средних, никаких. Есть хорошие, но до этого дойти надо, накопать много.

— А как Вы определяете, что стихи хорошие? Чем отличается настоящая поэзия?

— Образностью… Ритмикой, образностью… Не должно быть примитива. Чтобы это был собственный голос. Пусть даже не очень сильный, но свой. Чтобы можно было узнать по голосу. Главное, чтобы не было штампов.

— То есть разные люди могут говорить об одних и тех же вещах, об одних и тех же событиях, но если человек говорит по-своему, он уже выделяется?

— Да. По-своему говорить. Хоть как-то, но чтобы не повтор, не азов повторение. Это убивает прежде всего поэзию, вот эта штампованность. А ее много.

— Галина Сергеевна, на Ваш взгляд, как в России относятся к людям, которые пишут стихи?

— Почему-то считается, что они «с приветом». Что-то такое выдумывают, откуда у них что берется… Но все-таки относятся с уважением.

— Вам среди поэтов какие люди встречались преимущественно?

— Много встречалось с причудами.

— Это необходимое условие для творчества?

— Нет, конечно. Вот Кушнер без причуд. Всегда нормальный был совершенно. Кушнер — это исключение, в общем, по нормальности.

— Есть стихи, которые ты читаешь — и у тебя руки дрожат…

— Уносит.

— Да. А у него — наоборот, возвращают в этот мир, помогают. Уверенность какую-то дают…

— В этот мир, но такой — тонкий мир. Он чувствует. Но уверенность — да. Многих просто уносит. Вот как Юнна Мориц, ее уносит. У нее есть стихи, посвященные мужу: «Я — черная птица, а ты — голубая…» Ты такой вот нежный, изысканный, а я вся в черноте. Ну и все, все они пили здорово. Бродский-то особо не мог пить, потому что сердце плохое. Но зато курил по-сумасшедшему. Ему уже нельзя было курить, а он все равно курил. Он тоже, конечно, из разряда нормальных выходящий.

— Чем для Вас является творчество? Что Вы цените в процессе творчества?

— Я ценю состояние, когда ты находишься в такой эйфории, что, действительно, слова сами приходят. А бывает такое чувство, что мысль опережает ручку… Вот такое состояние эйфории ценю. Не знаю, ради чего еще пишу. Тогда не думаешь ведь, что кто-то похвалит. А вот такой подъем, когда ты вроде сильный, ты многое можешь… А потом эта сила куда-то девается, и все.

— То есть стихи — это дар?

— Дар, но такой, неустойчивый дар.

— А в людях что цените? Какие качества?

— Простоту и отзывчивость. И очень ценю ум, память. Это не от возраста зависит, есть люди, которые много текстов помнят. Вот тот же Илья Фоняков, руководил секцией поэзии в Доме писателей, — он все свои стихи помнил наизусть, начиная со студенческих лет, читал без бумажки. Потом Вадим Шефнер… Такая память была! Мог часами наизусть читать, и не ошибется ни разу. Но тоже ушел человек, и о нем как-то подзабыли.

— Зачем нужны стихи лично Вам?

— Лично мне-то для счастья. Из-за этого и пишешь, чтобы счастливой побыть немножко. Даже если грустное пишешь, даже если о смерти, о чем угодно — то все равно это мгновенный подъем.

— А зачем люди их читают?

— Да тоже для мгновенного какого-то взлета.

— То есть даже если очень грустное стихотворение?

— Если оно настоящее, то оно поднимает. Как крепкий алкоголь. Или лекарство.

— А поэты, получается, алхимики?

— Алхимики. Варят. Для себя самого варят ведь. Пишешь — не думаешь, кто прочтет. Пока пишешь, никто не нужен, ничто не нужно. А потом нужен человек, который прочтет и оценит.

— То есть поэт пишет для себя?

— Мне кажется, что для себя, если по-настоящему. Я потом получала массу писем всяких. Письмо, помню, получила, что люди попали как-то под обвал, в горах где-то, и они сидели в кружке, ждали каждый момент, что что-то случится, и читали мои стихи. И вот написали мне письмо… Но не ради этого же пишешь. Кто знает, что куда-то… Я не верю, что можно вдохновиться тем, что тебя прочтут, и это будет для кого-то.

— Мне как-то довелось брать интервью у Александра Дольского, и я у него спросила: нужно ли поэту вдохновение? Он сказал такую фразу: «Вдохновение придумано слабыми. Надо работать. Сидеть — и писать, писать».

— Нет, неправильно.

— Вдохновение нужно?

— Нужно. Только одно вдохновение-то и нужно. Просто так писать ты можешь разве? Сесть и писать?

— Нет.

— Ну вот. Это откуда-то спускается, потом забирается — и сиди, жди у моря погоды. Самое противное время, когда не пишется.

— А когда нет этого вдохновения? Это же такая тоска, когда нет стихов! Как неприкаянный.

— Да. Вот мне сейчас не пишется. В 2014 году писала очень много, а сейчас — ну хоть умри. Я пишу, но такое, что меня не удовлетворяет. Я боюсь, что все закончилось.

— Ну, это, по-моему, естественный страх каждого поэта. Недавно читала про Нику Турбину. Она в девять лет стала очень известной, Евтушенко возил ее за границу… А потом она перестала писать…

— Она выбросилась из окна.

— Наталья Борисовна Иванова, заместитель главного редактора «Знамени», говорила, что поэзия — это гормональное…

— И я так думаю. И Бродский меня удивил, он тоже говорил, что это гормональное состояние.

— То есть в юности только?

— Когда рвет все на части. Ну, может быть, потом, спустя время — но все равно как-то предельно это. Но Ахматова писала в старости. Но хуже.

— А что Вы можете пожелать ребятам, которые только начинают писать стихи и еще не знают, куда податься, еще не совсем, не до конца верят в это дело? Что можете посоветовать начинающему поэту, чтобы придать ему уверенности?

— Могу сказать, что это — большое удовольствие. Что когда он научится писать, когда он будет писать для удовольствия, то это будет ни с чем не сравнимое счастье. Но он сейчас не поверит. Потому что пока он пишет так, как бы на ощупь. Хотя многие начинают писать здорово уже рано… Когда пишешь и сам понимаешь, что у тебя получается, чувствуешь, что живешь по-настоящему.

Беседу вела Ольга Молчанова