Осенний свет к земле прильнёт…
Осенний свет к земле прильнёт…
КРЕЩЕНСКИЙ ДЕНЬ
Улицы, дома и переулки
Сжала стужа жёстко и всерьёз –
Так, что в рощах деревенских гулко
Лопались стволы седых берёз.
Глубина вселенская звучала
Тонким-тонким звоном бубенца.
Этой песне не было начала,
Этой грусти не было конца.
Холодно и солнечно на диво!
Смолкли все земные голоса.
…Что-то на земле происходило…
…Что-то совершалось в небесах…
И никто не ведал, что в пределах,
Где-то на задворках бытия,
Тихо во дворе заиндевелом
Мальчик очарованный стоял.
* * *
Травы, звери, птичьи переливы!..
Радуясь, мелькая и звуча,
Всё живёт в неведенье счастливом…
Только людям ведома печаль.
Знаем мы, что есть на свете нечисть,
Только, уподобленным почти,
Нам понятья «вечность», «бесконечность» –
Разум, бедный разум! – не постичь.
Но зато – как милость иль немилость? –
Осознать такое не суметь,
Свыше нам зачем-то приоткрылась
Сущность рокового слова «смерть».
Проступая сквозь свинец ненастья,
Сквозь весёлый полдень голубой,
Чёрная «memento mori» надпись,
Словно меч, висит над головой.
С тайною надеждой и тревогой,
В большинстве своём на склоне лет,
Молим приютиться ближе к Богу,
Веря: рядом с Богом смерти нет.
АЗИЯ
Май в казахской степи. Маки в алых рубашках.
В море маков бежит золотая казашка.
Под закатом густым пламенеют просторы…
Выше – розовый свет; дальше – синие горы.
Там равнина; там дол; там, на склоне уютном –
Философский дымок у задумчивой юрты.
Пронеслись табуны за седыми веками,
Всё былое вдали улеглось облаками…
А казашка бежит, лепестки растревожа, –
Сколько воли гнедой, сколько юности, Боже!..
САД
Предзимью всю печаль передоверив,
Октябрь отшептал… В пустом саду,
Как на гравюре, чёрные деревья
Кривых ветвей явили наготу.
Примолкло всё: остывшие тропинки,
И за ночь поседевшая трава,
И та скамейка с выгнутою спинкой…
…Листва так ломко хрустнула сперва;
Возню небесных хлябей укрощая,
Морозец молодой дохнул затем, –
И падал снег… деревья превращая
В букеты свежих, сонных хризантем.
Захочется на миг побыть счастливым,
Любимым быть захочется опять,
Средь яблонь одиноким черносливом
В том белом сне без шапки постоять…
Но вдруг кольнёт, что всё не так отныне,
Что прежнего себя не повторить,
Вот – сердце есть, но в нём сверкает иней,
Вон – есть цветы, но некому дарить.
РУССКИЙ СЕВЕР
Средь камней изумрудная травка,
Глубже с метр – уже мерзлота.
Вроде лето, а прут без антрактов
Стаи туч… и тоска ещё та.
Ещё та, говорю я, погодка!
Голый берег под светом скупым,
Лишь у кромки тяжёлая лодка
Спит тревожно, как пёс на цепи.
Выше! к людям! к амбарам и избам,
К тем продутым ветрами местам,
Где отсутствуют всякие «измы»,
Жизнь сурова и с виду проста.
Там солёная рыба в подклетях,
В тихих комнатах строгий уют;
Там на кольях развешены сети,
И поморы в бахилах идут.
…Тучи, тучи – сплошная морока,
Воздух даже на ощупь свинцов;
И в пальтишке стоит одиноко
Кто-то грустный, как трезвый Рубцов.
Эта близость студёного моря,
Эти сивых туманов слои…
Храм бревенчатый стойко на взгорье
Держит ржавые шлемы свои.
Он давно уже необитаем.
Лишь в окошке глухом в тёмный час
Жёлтый отсвет дрожит… Словно тайно
Кто-то молится. Может, за нас.
* * *
Глухие дебри. Луч прощальный…
Гниют болота. Дремлют совы.
Там – одинока и печальна,
Людьми забыта, бродит совесть.
Там нет жилья и нет дороги.
Туманы сыро липнут к платью,
Быльё босые режет ноги –
Идёт она и молча плачет.
Стремясь к богатству и успеху,
Её, как дряхлую служанку
И как досадную помеху,
Прогнали прочь… А ей всех жалко.
* * *
И не могу я в этот дом
Войти без низкого поклона.
Виктор Баянов
Свет вечерний высок. Ещё нету семи.
У конторы автобус споткнулся и скрипнул…
Ты приехал домой – что ж так сердце щемит? –
Ни шагнуть, ни вздохнуть и ни вскрикнуть.
Свет вечерний высок. Далеко до росы.
А над крышей родимой твоей развалюхи
Бравый клён шелестит – так нелепо красив! –
Как гвардейский султан на мужицком треухе.
Эх ты, дом, ты мой дом, что поделаешь тут.
Для живущего здесь населенья
Ты всего лишь чуднÓй бабки Марьи закут,
Для меня же – начало вселенной.
Всякий раз заходя в сень простых потолков,
В предзакатных лучах, как в оранжевом дыме,
Я крещусь на портреты своих стариков,
На которых они молодые.
Здесь когда-то твоя загорелась звезда,
И от высшей печали заплакал впервые…
Детских лет голоса, отзвенев навсегда,
В ленты радуг ушли и в цветы полевые.
…Вот приблизишься и… мать не выйдет встречать.
Той минуты страшусь до иголок по телу! –
Мне куда приезжать? Где мне выть по ночам
От всемирной тоски оголтелой?!
…Редкий лай, палисад, сон травы под окном,
Мирозданья огни… – или это всё тени?
Появляясь на свет, мы всё знаем о нём,
Покидаем в неведенье, в горьком смятенье…
Дан приход и уход. Ничего на века.
Но я так не хочу, я на Бога в обиде, –
Без меня над землёй будут плыть облака,
Но как я – их никто больше так не увидит!
Этот день голубой мне глаза напитал,
От подлунных ночей голова серебрится;
Пусть когда и шатнусь, но я жить не устал,
Это сердце в груди не готово разбиться!..
Ничего, ничего, мы ещё поживём.
Пусть косая не шлёт свою группу захвата;
Улыбнуться сквозь слёзы, вздохнуть о своём…
Ну, веди меня, матушка, в хату.
ВОТ ПРИЕХАЛ
Вот приехал в январе.
Крыши. Тени синие.
Тихо. Белая сирень –
Не в цвету, а в инее.
Снег небес вокруг избы
Чистоты исполнен;
Что ж такое позабыл,
Что ж такое вспомнил?..
Прощемлюсь в калитку я,
Обращусь к сирени:
Что молчишь, сестра моя,
Божие творение?
Разгорается уже
Красота закатная…
Тихо, благостно в душе,
Что ж слеза вдруг капнула?
Разожгу среди зимы
Мёрзлые поленья;
Жаль, c тобой исчезнем мы,
Божии творения.
Вслед другие зацветут,
Иней их застудит…
Нас с тобой не будет тут.
Нас совсем не будет.
* * *
Наевшись жизни оголтелой,
Устав сражаться в темноте,
Устав метаться в тесноте,
Душа донашивает тело,
Уже готовая взлететь.
Уже ей чужды мир жестокий
И агрессивная среда.
Покинув землю навсегда,
К своим таинственным истокам,
К мирам ли грозным и далёким –
Взлетит куда?..
* * *
Молодая мама своему сыночку,
Сидя у окошка, под синиц свистки,
Вышивала в полдень синюю сорочку –
В крестик чёрно-белые цветки.
Лишь всего два цвета (ниток было мало),
Только в два рядочка стёжка пролегла,
Только на сорочке, но хотела мама,
Чтоб в цветах вся доля у него была.
С трёх икон святые молча наблюдали.
Над шитьём витала лёгкая рука.
За окном сияли голубые дали,
Зеленели травы, плыли облака…
Дорогая мама, как ты угадала.
В стороне далёкой после, без тебя,
Вышилась сыночку (ниток было мало)
В крестик чёрно-белая судьба.
К ДЕРЕВНЕ
Встаёшь и спозаранок шаришь спички…
Деревня, ну опять ты, ё-моё,
Укуталась в ненастье, как чумичка,
В осенне-беспросветное хламьё…
Да хватит облачаться по старинке,
И печь топить особой нет нужды.
Ну что ты по привычке моешь крынки –
Кому они, щербатые, нужны?
Никто не навестит, не приголубит
Забытую в забытом том краю,
Лишь дети городские как бы любят
За пенсию несчастную твою.
В глуши ты и сама почти глухая,
Теряешь ум, по-старчески чудишь.
Уж у окна печально не вздыхаешь,
Лишь в никуда невидяще глядишь…
Деревня! Погоди ещё немножко!
Принарядись. Нам нечего терять.
Накроем стол. Я сдую пыль с гармошки –
И с песней!.. Помирать так помирать.
ЗОЛОТОЙ ЖУК
Осенний свет к земле прильнёт,
Печаль высокую прольёт…
И в чаще, ржавой до изнанки,
Лешак нечёсаный вздохнёт,
Рябина красным полыхнёт,
Как шалью смуглая цыганка.
Денёк погодой одарил
И поздним солнцем озарил,
Сменил унылые картины;
В кусту, застрявшем в камыше,
Блестит, похожий на мишень,
Лоскут ажурной паутины…
…Бредёшь в стеклянной пустоте
С невольной думою о тех,
Кто здесь топтал тропинки эти:
Ушли в грядущие года,
Иль в никуда и навсегда –
Прожив своё и не заметив?..
Луч низом медленно скользит,
Травинку острую пронзит
До самой тоненькой прожилки;
Жук золотой по ней ползёт,
Ползёт, родной, своей стезёй,
Упорно так – как я по жизни…
ЗЕМЛЯ
В чёрном космосе, как бы случайно
Приютившая рой человечий,
Странный свет голубой излучая,
Еле слышно планета щебечет…
Неподвластны законам науки,
С постоянством каким-то напрасным,
В ней рождаются жизни и звуки,
Чтоб мгновенно в безвременье гаснуть…
Всё живое под солнечным светом
Возникает, кипит, умирает…
А вселенский безжалостный ветер
Следом хрупкую память стирает.