Журнальный мир

— На Пасху? Нет, мы вечером в театр, — поделилась моя Катя со своей школьной подругой, позвонившей за день до означенного события.

— В какой? — завистливо спросила подруга, безнадежная театралка, живущая в другом городе и даже стране.

— Догадайся с трех раз.

— А, понятно. Что, в Москве других театров уже и нет? — съязвила та. Она знала.

Мастерская Петра Фоменко.

Волшебный театр. Заколдованный. Ни разу без приключений. И приключения какие-то все… однотипные. Словно по лабиринту добираешься.

— Катя, ты дорогу смотрела? — спросила я Катю, подобрав ее на остановке.

— Конечно, — самоуверенно ответила она.

— И как?

— Все отлично! Местами затруднения. Прорвемся за полчаса.

— Навигатор ставим?

— Зачем? Я дорогу и так хорошо помню…

Навигатор заглючило (кто бы сомневался!). На театр он реагировать отказывался и посылал нас… в общем, посылал. Сто двадцать пять раз останавливались и пытались привести в чувство взбунтовавшийся аппарат. Аппарат капризничал и шизел, как магнитный компас на полюсе.

Я ж говорю: заколдованный театр!

— Черт с ним! — в сердцах сказала Катя (в смысле, навигатором). — Путь давно проторен и знаком.

Я покосилась на нее с сомнением.

— Сейчас светло! — отреагировала она.

При выезде на Кутузовский, где дорога «раздвояется», я спросила:

— Нам правее или левее?

Катя замялась.

— Правее, — решилась, наконец, она, напряженно глядя вперед.

— Тэ-экс! И куда мы едем?— концентрации яда в моем голосе могла позавидовать мулга. — Ты же сказала, что все здесь знаешь.

— Я плохо ориентируюсь в туннелях.

— Где ты еще плохо ориентируешься? Блин! Ну, сколько ж можно?! Ты, вообще, понимаешь, куда мы едем?

Катя расстроено бормотала, глядя в пол автомобиля, что она плохо соображает, когда нервничает, тем более, когда на нее кричат и ругаются.

— Я стала плохо видеть. А в стрессовом состоянии… Да и очки надо менять.

— Голову тебе пора менять. Сусссанин! — Мы стремительно удалялись от театра в сторону Воробьевых гор. — Нет, ну что за гадство! В который раз — на те же грабли! Я за этими билетами полгода в очереди отстояла.

— Разворачивайся!!!

— Где?!

Машина вздрагивала и исходила паром, как породистый жеребец, выигравший заезд. И мы тоже — как две клячи после скачек… вспотели даже сапоги!

— Все! Спокойно, — выдохнула я, утирая лоб: — У нас в запасе пятнадцать минут. Отдышаться. Обсохнуть. Покурить. — И, глядя чуть поверх Катиной головы: — Пригладить волосы, в конце концов. Кофе выпить. Но сейчас!.. — глубокий вздох с закатыванием глаз. — в туалет.

…Мимо гигантскими скачками промчалась Галина Тюнина (тоже опаздывает). Я, занятая своими мыслями, ее не заметила. А Кате она озорно подмигнула в ответ на ее растерянную улыбку…

— Вот это да! — выдохнула я, когда мы вышли после спектакля.

— Вот это да… — тихим эхом отозвалась Катя.

— Ради такого я готова сделать еще пару кругов по Москве и Московской области.

Зал не дышит. Он не шуршит,

Не кашляет, не шаркает,

В нем плотная, тугая тишина,

Заполненная сотней ждущих лиц…

Евнух (Томас Моцкус) –

лицо, приближенное к императору,

дворцовые глаза и уши, гибкий стан,

изогнутый, как тетива, и напряженный,

стремящийся достигнуть и расслышать,

натренированный хранитель мрачных тайн:

«…И я клянусь, такой туники брачной

ни на одном не видели царе»¹ …

Юстиниан (Андрей Казаков) —

Константинополя безжалостный правитель,

величественно титанически-домашний,

чей будничный и тихий скучный голос

(зачем? — его и так прекрасно слышат)

лишь изредка возвысится, достигнув

всей мощи, и тогда — мурашки:

«Ты на три дня ее положишь в яд.

Тебе секрет известен?»

Евнух:

«Я смущен: так, значит, свадьбы —

не будет? А скорбь невесты?»

Юстиниан:

«Что девичьи слезы

пред пользой государства?»

Зоя (Мадлен Джабраилова) —

бесхитростная Юстиниана дочь,

порывистая, искренняя, юная,

цветок полей, неведомо как выросший

в отравленном интригами и завистью

холодном мраморе бездушного дворца,

босая и почти парящая на цыпочках,

все чувства, чаянья и переживания

которой — в гибких пальцах ног и рук:

«Отец, ужели брачная туника

Отравлена?.. Зачем?»

Юстиниан:

«…Дитя мое, законы государства,

Законы человеческой судьбы

Здесь, на земле, которую Господь

Ведет дорогой неисповедимой,

Подобны тем, какие управляют

И тварью, и травою, и песчинкой»…

История всегда одна и та же:

Власть и владение одни имеют ценность,

Меняются лишь декорации ее.

Ну вот, и я уже заговорила

высоким слогом греческих трагедий.

Галина Тюнина, та — подмигнувшая…

Нет, Феодора — Зои злая мачеха,

плетущая изысканное кружево

из ненависти, страха, жажды мщения,

одна играющая против всех,

отталкивающая и остро-манящая,

скользящая и скользкая, как лед,

вползающая в душу каждому,

беспечно подпустившему чуть ближе,

чем расстояние для слова или взгляда.

И ее последний — для Зои — монолог:

«Тебя я ненавидела всегда…

Кровь римская и древняя в тебе,

Во мне плебейская, Бог весть какая.

Ты девушка была еще вчера,

К которой наклонялся только ангел,

Я знаю все притоны и таверны,

Где нож играет из-за женщин, где

Меня ласкали пьяные матросы.

Но чище я тебя и пред тобой

Я с ужасом стою и с отвращеньем.

Вся грязь дворцов, твоих пороки предков,

Предательство и низость Византии

В твоем незнающем и детском теле

Живут теперь, как смерть живет порою

В цветке, на чумном кладбище возросшем.

Ты думаешь, ты — женщина, а ты —

Отравленная брачная туника»…

Чем женщина дешевле — тем дороже:

Заплатишь кровью, жизнью и судьбою.

Заплатишь одиночеством и болью.

Заплатишь сердцем. Впрочем, это

Я, кажется, недавно говорила…

А вы — вы любите театр?

Сегодня этого легендарного спектакля, в равной мере зрелищного и глубокого, поставленного Иваном Поповски и получившего Золотую маску, к сожалению, нет в репертуаре театра. Мы его посмотрели в 2012 году, десять лет спустя после премьеры.

Будет ли он восстановлен? Кто знает. После ухода Петра Фоменко в театре многое изменилось. Но я надеюсь, что его восстановят. И если такое случиться — я очень советую!