Журнальный мир

Декабрь был в тот год больше похож на ноябрь… Все ждали снега, но его не было… От этого депрессия усиливалась, деревья все стояли давно голые, качали своими насквозь прозрачными кронами, пытаясь дотянуться до серого низкого неба, похожего на ватин из старого ватника… Дождь, если и был, то мелкий, даже не моросящий, как будто взвешенная водяная пыль висела над городом…

Он давно был интересен ей. Когда подсел к ней на вечеринке, обрадовалась. Говорили ни о чём. Он что-то такое рассказывал про свою поездку в Америку. Домой она не спешила: хотелось посидеть ещё. Не так уж часто они встречаются… Было просто хорошо. Ожидание новогоднего чуда не покидало её. Все были уже немного пьяны и потому веселы. Впереди были новогодние каникулы и возможность никуда не бежать. Когда он сказал, что проводит её, она заколебалась, хотя очень хотела, чтобы он проводил её. Страшно тянуло продолжить это состояние предчувствия чуда. Она знала, что у него семья: жена, взрослая дочь. Смотрел на неё из-за колючей проволоки своей семейной жизни: выглянуть на минутку можно, а на свободу нельзя… Она подумала: «И зачем мне всё это?» Блеснула в ответ робкой улыбкой, словно чиркнула отсыревшей спичкой, которая тут же погасла. Теребила пальцами на шее янтарные бусы… Потом махнула рукой… «А… Один раз живём…» Почему она должна думать о его семье? И страдать она будет сама, должно быть, не меньше, если у них что-то случится. Но знала уже, что всё произойдёт в этот предновогодний вечер, когда город снова украшен огнями, когда светящиеся олени летят в звёздное небо – и она уже сидит в санях и несётся за ними с горки… Дух захватывает… Туда, где полынья… Где лёд ещё не встал и трещит под скользящими полозьями. Мелькнула рассудочная мысль, что ещё можно остановиться, чмокнуть в щёку, извиниться, сказать: «Ты пьян, тебе надо домой, и вообще что-то я себя сегодня плохо чувствую». Нет у них будущего, нет и быть не может. А почему собственно нет? Дети у него выросли… Почему она должна думать не о своём счастье, а о мире в его доме?

Потащила его гулять по улицам. Шли по тёмным переулкам, скрываясь от города, украшенного праздничными огнями. Шли в обнимку, не прячась от посторонних глаз. Она гладила его по спине… Полукруг, полукруг, круг, опять полукруг… Болоньевая куртка шуршала под кожаной перчаткой, точно осенний дождик по листьям.

– Как хорошо ты меня гладишь!

Прижималась к нему разгорячённым телом… Она выпила совсем чуть-чуть. Два глоточка шампанского. Нет. Она не пьяна совсем, но точно крылья вырастают за спиной от предчувствия чуда… Из проулка, соединяющего улицу, по которой они брели, и большую прогулочную, где стояли новогодние светящиеся матрёшки, зайчики и снегурочки, где были протянуты между домами гирлянды с огромными свисающими снежинками, разноцветными, собравшимися в сказочное кружевное шитьё, где даже стволы одиноких постриженных тополей были высвечены в ночном мраке голубым, будто след от упавшей звезды, и казались персонажами, забредшими из новогодней сказки её детства, когда она ходила на ёлку, где ей вручали бумажный пакет с нарисованными на голубом глянце белыми снежинками, набитый конфетами, среди которых обязательно попадался мандаринчик и пачка печенья.

Жизнь проходит. Ещё чуть-чуть – и она превратится в опрятную старуху, которая будет накладывать на лицо толстый слой тонального крема, пытаясь срыть морщины, перерезавшие её лицо, будто воздушные трещины высохшую грядку. Походка её станет словно она идёт по обледеневшему тротуару, даже если она будет семенить дома по паркету. Весь мир в её глазах будет отражаться с размытыми контурами и очертаниями, как если бы она смотрела через запотевшее стекло. Редкие волосы, выкрашенные рыжей хной, станут напоминать осыпающиеся сосновые иголки. Возможно, она даже будет пахнуть по-стариковски, хотя она и очень чистоплотная. Сквозь лёгкий флёр земляничного мыла и дешёвой парфюмерной воды будет просачиваться этот старушечий кисловатый запах, который не вытравить никакими духами и отдушками…

А пока она ещё не перешагнула ту грань, за которой женщина становится невидимой для мужчин, надо жить не оглядываясь на чужие взгляды, бросающие косые тени… Жизнь одна, и другой не будет. И это твоя жизнь, а не встреченных на широком тротуаре прохожих.

Она хотела, чтобы у них всё было… И даже думала о том, что внезапно может поменяться и ровное, как поток запылённых машин на перегруженной трассе, течение её жизни. Ей было странно, что она хотела, чтобы всё было с человеком, с которым она и виделась-то несколько раз всего, мельком, на собраниях и застольях… Нет, она, конечно, многое о нём знала и даже не только расспрашивала о нём, но и читала в газетах и в интернете…

Мы всю жизнь ждём новогоднего чуда… Подарка под ёлкой, искрения бенгальского огня, хоть и знаем, что бенгальский огонь прогорает мгновенно, лишь успев озарить всё вокруг слепящими искорками автогена и ослепить, но помнится эта вспышка света почти всю жизнь. А в руке остаётся чёрная безжизненная палочка, похожая на сухую веточку.

Это было просто какое-то умопомрачение… Она ведь умная, рассудительная женщина… Ну и что? Так и он профессор, только что из Америки прилетел, где читал лекции… И будет ли в её жизни ещё одна такая встреча? Это ведь бывает только под Новый год… Не зря вся страна столько лет подряд смотрит «Иронию судьбы» под Новый год… «Вы считаете меня легкомысленной?» – спрашивает там героиня Надя маму своего случайного возлюбленного. А мама мудро отвечает: «Поживём – увидим».

Всё быстро, ласки порывисты, как ветер перед грозой, который срывает с головы шляпку от солнца… Голову-то и так напекло… А панамка сдавливает голову тяжёлым обручем… Волосы разметались по подушке, будто их треплет ветер.

Тяжёлое и неловкое время после первой близости, когда двое ещё по-прежнему остаются чужими… Неловкие паузы в разговоре, которые надо чем-то заполнить. Тема для беседы находится с трудом… Что-то такое говоришь, лишь бы не было длиннот, когда надо смотреть друг другу в глаза… Совершенно чужой человек, который тебе по-прежнему интересен… Вы ещё ничегошеньки не знаете друг о друге. Полчаса назад ты тонула в его объятиях, захлёбывалась солёной влагой, сброшенная с гребня волн, плюющихся пеной… Тебя крутило, как мелкий сор, смытый с прибрежной полосы… Пот и слёзы на кончике языка, горьковато-солёные, как морская вода… Быстрое погружение в глубину, когда боишься открыть глаза и набрать в них едкой солёной мути… Лучше вот так, зажмурившись от блаженства, с осознанием, что может бросить на острый камень, ударить и даже убить…

– Почему ты молчишь?

– Ты говори что-нибудь, говори…

А как она может говорить, когда она захлёбывается и ей нечем дышать? Когда у неё получается только воздуха чуть-чуть глотнуть – и она снова погружается в солёную влагу, сквозь которую все очертания её жизни размыты… Видит колышущееся лицо над собой – словно гигантская рыбина проплывает, махая плавниками… Солнечные лучи пробиваются сквозь толщу воды. Или это и не солнечные лучи вовсе, а лампочки мигают на ёлке: жёлтый, зелёный и синий? А сейчас красный… Ну и пусть красный. Поздно мигнул… Уже выскочили на перекрёсток дорог. «Скрещенье рук, скрещенье ног, судьбы скрещенье», как подметил Пастернак… Поздно останавливаться. Теперь только вперёд…

Как будто взяли за руку и швырнули, как палку: «Плыви, плыви вон до того водоворота…»

А он говорит что-то всё… Интересно, а как у него это так получается? Столько говорить?

– Ослепнуть можно! Ты смотришь на себя в зеркало? Вот так…

«Вот так» – без ярких тряпок, похожих на оперение райской птицы или экзотической бабочки?

Нет, она не смотрит на себя в зеркало, вернее, она смотрит в него, только когда на работу собирается: реснички подчернить, красные прыщики замазать, облупленный нос припудрить. А ещё у неё мысль всё время всплывает: «Господи, да зачем же я с ним? Он мне нравится очень, хотя я его почти не знаю как человека…» Зачем латать лодку стеклотканью, если знаешь, что она проплавает очень недолго? Скоро её всё равно затаскивать в подвал. Река покроется толстым жёлтым льдом, на него навалит снега, который сильный порывистый ветер будет поднимать в воздух, закручивать в танце, как белый саван привидения, и бросать в лицо колючую крупу, от которой на глаза выступают слёзы, а кончик носа горит, как ягоды боярышника в сентябре? Только неужели она надеется на долгое продолжение со счастливым концом? Пустое… А ведь надеется, надеется на чудо… А вдруг лодке суждено отправиться в путешествие длиною в жизнь?

После любого шторма бывает затишье. Ни слова нежности… Ровный шёпот мелкого прибоя, перекатывающего голыши… Волна обкатала всю гальку. Ноги уже не изранит, даже если пройдёшь по ней босыми ногами, только иногда больно, если попадается расколовшийся камешек… Муторно, как после качки… Пустота, точно выпотрошили, и земли под ногами нет… Всё ещё плывёшь куда-то, не зная, то ли выбросит на скалы, то ли утащит в море…

Этот чужой тебе человек пока по-прежнему остаётся чужим, хотя ты уже немножко знаешь, как устроено его тело, но не поняла ещё, что ему нравится, а что нет… Дрожь и обморок прошли, осталась неловкость. Вы не знаете, что сказать друг другу, но не потому что нечего сказать, а потому что боитесь расплескать внезапно нахлынувшее чувство. Это не любовь ещё… Любовь ещё, быть может, придёт… И даже не нежность. Оторопь от случившегося, будто поднесли спичку к бенгальскому огню – и ослепительно яркий белый свет осветил чужого полузнакомого человека, – и погас, оставив в глубине души сожаление, что всё кончилось так быстро, и желание увидеть этот свет ещё. А пока вы стоите в полутёмном коридоре, стены которого оклеены тёмно-зелёными обоями в цвет июльской, ещё не выжженной солнцем травы, по шёлку которых летают диковинные золотые райские птицы. Изумрудный свет люстры горит под потолком, как глаз светофора, сигнализирующий: путь открыт. Переминаетесь с ноги на ногу, точно лениво топчите виноград в кадушке…

Он легче переключается: вспомнил своего коллегу и его статью… А ей, в сущности, безразлична и эта статья, и коллега… Она не знает, что делать теперь с собой и с этим свалившимся на неё праздником… Будто ветер принёс чужой парашют – и опустил на голову: она запуталась в этой шёлковой нежно скользящей ткани, стропы перекрутились и не дают расправить купол… Она не может на нём полететь, и выбраться тоже не может. Её охватывает паника. Да, именно такой сон она видела накануне… И вот сбылось…

Лёгкий поцелуй в губы на прощание. Так лижут мороженое, осторожно, чтобы не простудить горло… Холодная сладость. Так дети лижут сосульки. Зачем? Сосульки – не мороженое. Вкус талой воды на губах. И удивление, что твой горячий рот может по капельке растопить кусок льда.