Пан Анджей
Пан Анджей
Можно ли изменить настоящее и будущее? Конечно, скажете вы. Главное, иметь сильное желание и железную волю, ведь часто человек живёт, не задумываясь о своём жизненном пути, а просто съезжая в сторону, куда «направлены лыжи». Слышали ли вы о так называемых управляющих ситуациях, которые то и дело нам кто-то создаёт, формируя наше будущее?
Другой вопрос — можно ли изменить прошлое? Как показывает повесть Альфреда Симонова, неожиданно прошлое может измениться само. Так не бывает, скажете вы?
Тогда, чтобы быть корректными, уточним, что иногда меняются наши представления о прошлом. Вот только жизнь, которая могла пройти по другому руслу, давным-давно течёт в другую сторону. Вынь из сердца старый, давно заржавевший гвоздь — так или иначе след останется навсегда, и ничего с этим не поделать. В наших силах — изменить настоящее и, тем самым, более уверенно идти туда — в «прекрасное далёко», которое ещё только зовёт нас путеводными звёздами знаков, мечтаний и необходимостей.
Иметь бы «очи духовные», чтобы видеть «Божьи знаки», скажете вы. Но бывает (и, может быть, чаще всего) так, что человек «угадывает» даже не понимая, насколько метко он попал в цель. Не случайно говорят: «Бог — в совпадениях», только не всем и не всегда даётся дар разглядеть их. Но порой вехи неведомого нам пути проступают столь отчётливо, что не узреть их нездешнее сияние оказывается просто невозможным.
Как вышло, что в полной темноте, вырвавшись из плена привычно слепящих глаза электрических ламп и электромагнитных полей, герой повести «Пан Анджей» впервые начинает видеть нечто необычное и задаваться непривычными вопросами? Как могло случиться, что герой внезапно заговаривает со своей будущей любимой по-польски? Как могло произойти так, что «невозможные» ответы на «неземные» вопросы Андрей всё-таки получает (пусть во сне), да ещё и в день рождения якобы безвозвратно утерянной единственной любви? Для чего происходит эта обжигающая встреча с прошлым, которое, открывшись неожиданной стороной, переворачивает старые представления о том, как всё было.
Полагаю, для нас важнее увидеть, что в финале герой выбирает единственно правильное решение. Звонок жене подтверждает мудрость «пана Анджея», достойно принявшего иную, с учётом изменившихся очертаний прошлого, линию своего жизненного пути. У героя хватает силы воли, чтобы всем сердцем принять свою «обновившуюся» судьбу и жить в только ему принадлежащем настоящем. А будущее, спросите вы? Будущее могло быть совершенно другим, если бы когда-то герой сказал другой девушке совсем другие слова.
Ирина КАЛУС
Тьма захватила город внезапно. Ни городские фонари, ни окна квартир не смогли оказать ей даже слабого сопротивления: впереди себя она послала сильный ветер с ливнем, которые вырубили подстанцию, порвали и спутали электропровода, оставив город без освещения. Поздняя осень давно уже мародерствовала на улицах, отнимая у деревьев и кустов последние золотые листья. Теперь она могла торжествовать: затаившиеся в своих темных квартирах люди в страхе думали о скором приходе ее мрачных друзей, зимних холодов.
Бесприютен, враждебен человеку город, лишенный света. Особенно страшно в нем человеку одинокому — и он стремится где-нибудь укрыться, либо поскорее попасть в общество сородичей: вместе не так тяжко.
Но кое-кто не сдается и в этой ситуации. Отодвинув штору, Андрей заметил, что в нескольких окнах соседних домов появился слабый, какой-то сиротский свет. «Как у нищего на свадьбе», — так сказал бы, наверное, его отец.
Скорее всего, в борьбу с тьмой вступил самый жизнестойкий отряд — пенсионеры. Пережившие войну, застой и перестройку, они не пали духом и сейчас: достали из потайных мест, словно партизаны оружие, белые стеариновые свечки — и, поставив эти немудреные светильники в стеклянные банки, зажгли их.
Так тьма получила первый отпор.
А затем по улице проехали несколько легковушек, мерцая красными и желтыми огнями. И былая оторопь, вызванная погасшими светильниками и ослепшим телевизором, прошла.
Сосед, пять минут тому назад зашедший к Андрею, чтобы скоротать время до сна и уже спровоцировавший хозяина на выпивон, тоже увидел эти огни — и мгновенно отреагировал.
— Ну что, а мы с тобой так и будем сидеть в темноте? — задал он риторический вопрос.
— Обижаешь, товарищ! Мыло, соль, спички и свечи — это в русском доме водится всегда, старики приучили. Сейчас все найду, подожди минутку. Ты помечтай тут пока о светлом будущем…
Зажигая одну за другой спички, Андрей отыскал в нижнем ящике кухонного гарнитура целую пачку свечей. Исполнив краткий вариант танца победы, он тут же расставил свечки по стаканам и кружкам, возжег огонь — и пошлая выпивка стала на глазах превращаться в ужин при свечах.
Не хватало только дам. Супруга Андрея уже два дня путешествовала по прекрасной Франции, а жена Юрия, постаревшего кандидата философских наук, так и не выбившегося в доктора, изволила в этот вечер пребывать на даче, готовя ее к предстоящей зимовке. Но, может быть, без жен было даже и лучше.
Андрей достал из холодильника и поставил на стол бутылку водки, подаренную ему во время недавней командировки в Нижний. На этикетке бутылки красовался летчик, отдаленно напоминавший героя вчерашних и позавчерашних дней Валерия Чкалова. Видимо, чтобы никто не мог усомниться в таланте художника, над портретом было жирным шрифтом поставлено: «Чкалов».
«Эх, фантазеры наши водочники, — вздохнул про себя Андрей, нарезая сыр. — Только вот к чему все эти фантазии? И “Чкалов”, и какая-нибудь очередная “Элитная” — все это наливается из одной бездонной бочки, которую никак не выпьет русский народ, хоть и очень старается…»
— Ну, давай по одной, — потирая руки, произнес Юрка, но без того душевного подъема, который обычно предшествует выпивке. Что-то глодало душу кандидата — скорее всего, вынужденное одиночество.
Они тихо чокнулись стаканами и выпили водку медленно, без спешки и суеты, как истые знатоки этого национального напитка.
По поводу закуски Андрей не волновался: на столе уже красовались располовиненные крупные помидоры, нарезанная толстыми кругами колбаса, ломти сыра, свежего черного хлеба и несколько круглых фиолетовых луковиц, таких сладких, что с ними впору было пить чай вприкуску.
— Может, яичницу сделать? — из приличия предложил хозяин квартиры. Чистить сковородку после окончания пирушки ему, однако, совсем не хотелось — и сосед, уловив это по тону, отреагировал правильно.
— Да не надо, обойдется, и так все хорошо, — сказал Юрка, поддевая на вилку кусок колбасы. — Но вот грибочек бы не помешал… лучше маринованный, ма-аленький такой, белый… Ты, я вижу, без грибов в этом году, а жаль.
У Андрея имелась где-то литровая банка белых грибов, но она была припрятана на новогодние праздники, и он смог сдержать себя от очередного приступа свойственной ему щедрости.
— Что-то плоховато в этом году с грибами, — увел он разговор в соседнее русло. — Правда, выбрался я в лес нынче только один раз, да и то в воскресенье, а в воскресенье, сам знаешь — по лесу словно Мамай прошел…
— Дары леса — это же халява, — заметил кандидат философии. — А халяву наш народ любит больше всего…
— Не в халяве дело, а в традициях, — возразил Андрей. — Собирательство — одно из древнейших занятий славян… попрошу не путать с известной древнейшей профессией…
— Журналистикой, что ли? — засмеялся Юрий. Взяв инициативу на себя, он налил себе и Андрею.
— Ну, поехали?
— Стоп-стоп-стоп! — сказал хозяин. — Юрочка, я так не могу. Мы же с тобой не алкаши, а вполне интеллигентные люди — с хорошей репутацией и минимумом вредных привычек! Поэтому — прошу тост! Если не можешь найти повода, загляни в календарь — вон он, на стенке. Нет ли там какого общемирового, или хоть местного праздника — Дня птиц какого-нибудь… или Дня защиты Вселенной…
— Если нет — тем хуже для календаря, — философски заметил кандидат. — А, все равно… Давай за птиц! За то, чтобы они благополучно вернулись весной к нам, домой!
— Прекрасный тост! — восхитился Андрей. — До слез пробирает…
Они выпили по второй, а потом и по третьей. Рюмки были вместительные, стограммовые — и разговор соседей становился все оживленнее. Полумрак и огни нескольких свечей, отражавшиеся в темном стекле кухонного окна и светлом стекле обеденного стола, придавали трапезе некий мистический оттенок.
— Знаешь, о чем я сейчас подумал? — Андрей взял в руки бутылку и несколько секунд всматривался в лицо мужественного и совершенно трезвого летчика. — Жаль, что мы с тобой не умеем вызывать духов, а то можно бы прямо сейчас попробовать. Обстановка для столоверчения — самая подходящая…
Юрка, мельком взглянув на этикетку, заметил:
— Ну, предположим, вызовем мы духа Чкалова, а дальше что? О чем спрашивать? Мы и сами с тобой все знаем, не хуже любого духа. Да и нет никакой гарантии, что дух не ошибется или попросту не соврет…
— Ну-ну, не обижай духов. Вдруг они все видят и слышат? Один мой знакомый, из бывших отказников-евреев, как-то говорил мне, что духи — народ мстительный…
Юра, взяв в руки бутылку, начал внимательно рассматривать этикетку. Видимо, он решил попугать Андрея: сделал вдруг испуганное лицо и дрогнувшим голосом, явно переигрывая, произнес:
— Взгляни-ка… у него глаза, кажется, живые! Ничего себе… Да ты взгляни, взгляни!
— Ладно, хватит уже, — добродушно бросил Андрей. — И выпили-то всего ничего, а у тебя уже летчики оживают…
— Да ты взгляни, он же улыбается!
Юрий и вправду выглядел испуганным. Андрей понимал, что сосед разыгрывает его, но что-то заставило его взять в руки бутылку. Он глянул на летчика — и отшатнулся: тот выглядел совершенно живым, вот-вот улыбнется и что-то скажет.
Хозяин квартиры потряс головой и громко захохотал:
— Ну, ты даешь, кандидат наук!.. Эзотерики начитался? Переусердствовал, вижу… Юрка, да ты что? Ты же, как и я когда-то, присягал на верность материализму! Ты что, не понимаешь? Это пламя свечей играет — и создает иллюзию движения изображения!
Он вновь покосился на летчика: в застывшем лице Валерия Чкалова не было даже намека на улыбку.
Сосед пугливо потянулся за бутылкой, взял ее — и с минуту всматривался в этикетку.
— Фу ты, — наконец выдохнул он. — А я уж подумал, крыша едет…
— Пить меньше надо, — засмеялся Андрей.
— И то правда, — согласился кандидат наук. — Давай-ка, Андрюш, выпьем за этого летчика. Мир и покой ему там, на небе.
— Вот теперь ты правильно мыслишь, философ! Духов надо ублажать, — подтвердил собутыльник.
Они выпили еще по одной и захрустели ядреными луковицами.
— А вот представь, — решил Андрей продолжить тему, которая, после того как ее сполоснули водкой, вдруг засверкала перед ним первозданной чистотой. — Вот представь, если бы он, — хозяин квартиры кивком головы указал на летчика, продолжавшего уверенно смотреть в небо, — решил все-таки с нами пообщаться. Допустим, так сказать, недопустимое… И о чем бы ты его спросил?
Юрка, почему-то почти отрезвевший, мрачно произнес:
— Если бы да кабы… Раз такое невозможно в реальности, чего в это лезть!
— Ну, а все-таки…. Ну, ты представь, хотя бы только на минуту… Вот у тебя открылась эта уникальная возможность — и что?
Кандидат чуть подумал.
— Ну, спросил бы, поступит ли мой сын на следующий год в университет… А может, о конце света. Да что ты прицепился ко мне! Глупость все это, дурацкие фантазии двух нетрезвых интеллигентов! Сам-то ты — о чем бы спросил?
Андрей положил в рот кусочек колбасы, пожевал.
— Ну-у… поскольку возможность, что называется, эксклюзивная, то, наверное, о том, что всегда заботило думающих людей. Как оно там все устроено, на небе-то… Он ведь летчик — и про небо все должен знать…
Кандидат философских наук активно включился в процесс тщательного пережевывания пищи. И после минутного молчания заметил:
— Вряд ли у него есть доступ к небесным секретам — там, на небе, тоже ведь есть своя иерархия… А он был просто хорошим летчиком. Да к тому же, наверняка, атеистом. Даже на то, что ему известно, там, наверху, обязательно должен быть наложен обет молчания. Да и не надо нам об этом знать! Вспомни-ка, как Бог рассердился на первых людей, когда они сделали попытку обрести знание. Ты хорошо Библию читал? Бог понимал, что это принесет людям только несчастье — и ничего другого. И он предостерегал их от этого!
— Но все же он оставил им свободу выбора! И они, кстати, ею воспользовались. Выбрали!
— Да, выбрали… увы. Решили все за нас, своих потомков… которые с удовольствием бы сейчас жили в райских садах, ни о чем не заботясь…
— Чушь несешь, философ. Адам и Ева так бы и жили вдвоем, без всякого потомства. Мы-то им зачем?
Юрка блеснул глазами и сел на своего любимого конька.
— Зачем? Послушай, тебе твоих денег — тех, что ты зарабатываешь — хватает? Было у тебя хоть раз такое состояние души, когда ты был всем доволен и тебе больше ничего было не надо?
Андрей подумал, прежде чем ответить.
— Да нет, пожалуй, ни разу… Вечно чего-то не хватает: то того, то сего… Да я понимаю, к чему ты клонишь! Если все есть, то жизнь теряет смысл… так? Сложно все это, Юрочка. Разобраться можно только при одном условии: если мы выпьем еще…
Он налил обоим по полрюмки, оставив в бутылке только так называемую «перспективу», иначе говоря, по глотку на брата — ведь с пустой бутылкой какая же беседа.
— Ну, вперед! За постижение того, что скрыто от нас! Хотя бы на философском уровне…
Несколько минут они молча жевали. Андрей уже был готов переключиться на другую животрепещущую тему — о женщинах, но Юрка, что называется, завелся.
— Итак, представь, что людям открылось абсолютное знание… Представил?
— Легко! — рассмеялся Андрей.
— Теперь ответь мне: можно ли поместить слона в коробку из-под ботинок?
— Можно, но игрушечного. А настоящего… Тоже можно, но выпить надо очень много! Чего ты глупости спрашиваешь?
— Вот так и с нашим разумом. Не влезет абсолютное знание в нашу маленькую коробочку, которой мы думаем, дышим, слышим, да еще и едим! Лопнет коробочка! Именно этого и боялся Бог, когда предостерегал людей от тех самых яблочек. И поставил ограничители, за которые мы, людишки, никогда не прорвемся. И слава Богу!
Андрею уже немного наскучил этот разговор, навеянный улыбающимся лицом летчика с водочной этикетки. Но что-то отвечать приятелю-философу было нужно, хотя бы для того, чтобы не ударить в грязь лицом. К счастью, именно в этот момент в кармане его рубашки затрепыхался и запел свою легкомысленную песенку мобильник.
— Ну, как ты? — послышался в трубке голос жены, такой четкий и ясный, как будто она была в соседней комнате, а не за тридевять земель. — Еще не соскучился?
— Тебе правду или приврать? Как там Париж? Да говори быстрее, а то это дорого, наверное.
— Слов нет… особенно парфюмерные магазины. Настоящие французские духи, а не польские подделки! Но цены — ужас!
— Жаль, что не придумали еще магнитофоны для записывания запахов. Сейчас бы записала — а дома прокрутила подругам…
— Выдумщик ты мой, всю жизнь не тем занимаешься! Ладно, все у меня в порядке, не скучай, я скоро вернусь.
— Не сильно торопись… да шучу я, шучу! Я очень соскучился… по хорошему ужину…да и рубашки чистые скоро кончатся…
— Смотри там, без нарушений! Ну, пока, мой хороший. Целую тебя!
— Я тебя тоже! Приезжай скорей!
Андрей опустил мобильник в карман и потянулся за помидориной.
— Как все изменилось… — прокомментировал Юрка. — Раньше звонок из Парижа был сенсацией, событием, а сейчас… Из жизни исчезли милые маленькие праздники. Помнишь, как было в нашей трудовой юности? Купил по случаю палку колбасы — праздник, книгу за макулатуру отхватил — праздник, а уж если какие-нибудь джинсы сумел достать — вообще суперпраздник, всенародное торжество!
— Соскучился по дефициту? — хмыкнул Андрей, еще не отошедший от разговора с женой. — Так у нас в стране это просто… завтра же введем специальным указом!.. но лучше не надо. Дружок, ностальгические воспоминания — это признак надвигающейся старости. А тебе и всего-то сорок три… Не рано ли ностальгировать?
— Нет, брат, — как-то очень серьезно сказал кандидат наук. — Жизнь так изменилась, что я совершенно не успеваю к ней приспособиться. Вон, слышишь, залпы за окном… кто-то чему-то салютует… Раньше, когда ты был при погонах, уже, глядишь, получил бы команду выяснить, что там происходит. А сейчас, хоть из Царь-пушки пали — никто не пошевелится…
— Ну, да, страна меняется, и порядки в ней тоже… Диалектика, помнишь?
— Страна-то меняется, да две трети людей остались там, в том времени…
Окно кухни осветилось разноцветными праздничными огнями. Кто-то, уставший от темноты, видимо, вышел во двор — и стал запускать в небо петарды, отбиваясь от наступающей осени. Но петарды живут несколько секунд, а что дальше — опять дождь и темень?
Хозяин квартиры потянулся к недопитой бутылке, подмигнул Чкалову. Летчик задумчиво смотрел на чуждый ему мир, где не было ни пятилеток, ни Сталина, ни наркомов, ни подвигов. Андрей вдруг подумал, что этому герою было бы очень тоскливо в их мире. Кем бы он стал, если бы дожил до старости — печальным пенсионером, ждущим, как милостыни, лекарств по бесплатным рецептам?
«Нет, — решительно сказал он сам себе, — герои не должны стариться! Вечно молодые, они потому и герои, что умирают рано».
И разлил остатки водки по рюмкам.
Соседи молча, без тостов, выпили. Полумрак, не желавший ни уходить с улицы, ни вылезать из углов квартиры, объединившись с опьянением, навевал им самые разные мысли — но оба они уже были не юны: их тянуло не на любовные приключения, а на родные диваны.
После ухода гостя Андрей подошел к окну. Дома вокруг стояли темные, только несколько окон светились слабым светом, и по этим маячкам, мерцавшим среди кромешной тьмы, можно было безошибочно определить — там жили пожилые люди. Тоже герои, но, в отличие от улыбчивого летчика на этикетке уже пустой бутылки, продолжающие жить.
Убирая со стола, Андрей хотел было выкинуть бутылку в мусорное ведро, но, еще раз взглянув на Чкалова, поставил ее на подоконник. Пусть стоит. Помойки и так переполнены героями прошлых лет.
Свет все не давали, но его это уже не особенно заботило. Он взял старинный бронзовый подсвечник с наполовину догоревшими свечками, купленный еще в студенческие годы, зажег все три огарка — и осторожно, чтобы не оборвать листики огня, перенес подсвечник в гостиную. Поставил источник света на журнальный столик около своего любимого дивана — и, устроившись поудобнее, начал было читать какую-то книгу, но вскоре убедился, что это невозможно: глаза быстро устали. Благодатный сон стал понемногу одолевать его, да он ему и не сопротивлялся.
Настя вошла в его комнату неслышно, даже не позвонив. Андрея это не сильно удивило — мало ли что бывает. Может, он, провожая Юрку, оставил дверь незапертой… Она молчала, вглядываясь в него. Он мгновенно встал с дивана — и порывисто, как в юности, обнял ее, потом немного отстранился, сам вглядываясь: она нисколько не изменилась с тех пор, как они познакомились. Это было много лет тому назад, в крохотном садике перед театральным училищем…
…Она сидела тогда с подружкой на скамейке, о чем-то весело болтая, часто улыбаясь и бойко жестикулируя. Пройти мимо и не обратить на нее внимание было просто невозможно — но совсем не потому, что она выделялась какой-то особой, яркой красотой. Нет, пожалуй, напротив — цвет ее лица, глаз, губ был слегка приглушенным или, как сразу определил для себя Андрей, акварельным.
Заметив девушку, которая в одну секунду взяла в плен его сердце, он сразу замедлил шаг и пошел медленнее, пытаясь на ходу придумать хоть какой-нибудь, пусть самый дурацкий, предлог, чтобы заговорить с ней. И, конечно, ничего не смог выдумать. Поэтому, когда поравнялся с ней, решил положиться на свою склонность к экспромтам. Остановился и произнес первую пришедшую на ум фразу. Причем, неожиданно для самого себя, не по-русски, а по-польски, хотя этого языка он не знал совсем, за исключением двух-трех фраз, которым его давным-давно научил приятель.
— Пшепрашем, пани кохане… Як ваше назвистко? Пани разуми по-польски?
— Разуми, так есть, — весело ответила девушка, и быстро-быстро заговорила на этом славянском языке, внимательно глядя на Андрея, который уже понял, что попал в самую дурацкую ситуацию, какую только можно представить. Как же спасти положение?
Девушка закончила очередную фразу, в которой он совершенно ничего не понял — и выжидательно смотрела на него. С неменьшим интересом его разглядывала ее подруга, яркая брюнетка с голубыми глазами, которая, по-видимому, быстрее всех сообразила, что здесь разыгрывается мини-спектакль.
— Меня зовут Андрей, — сознался он, не став дальше валять дурака. И добавил фразу из какого-то фильма:
— Я не мог найти предлог, чтобы познакомиться с вами… поэтому — можно без предлога?
Девушка рассмеялась и снисходительно ответила:
— Жаль, пан. Я бы с удовольствием поболтала с вами по-польски. Несколько месяцев ни с кем не говорила на этом языке.
— Так вы полячка?
— Не полячка, а полька… правда, российская.
— Полька — это танец, — засмеялся Андрей, счастливый уже оттого, что она не отказалась с ним поговорить. — Я в пионерлагере учился ее танцевать, знаю. Так как насчет назвистко?
— Меня зовут Анастасия, можно Настя, — улыбнулась девушка с акварельным лицом. И взглянула на часы. — Нам пора, сейчас у нас этюды. Пошли, Алена. Ну, до видзеня, пан Анджей!
— До видзеня, — эхом повторил он. — А когда оно быть может?
— Завтра, в это же время, здесь же. Вас устроит, пан?
Подруги встали — и направились к зданию училища.
Андрей, который в те времена был склонен переоценивать степень своей мужской привлекательности, глядел ей вслед, надеясь, что она обернется. Для него это было бы своеобразным знаком, что он заинтересовал ее… но она не оглянулась.
«Да, полный облом…» — сказал он себе. И, раздосадованный, покинул «край непуганых девушек», как тут же окрестил это место.
На другой день он, конечно же, был, как герой известного шлягера, «на том же месте, в тот же час», но даже не удивился, когда никого там не застал. Немного посидел на облупленной зеленой скамейке, исписанной нехитрыми признаниями в любви, подышал ядреным осенним воздухом, поворошил носком ботинка холмик из желтых и красных кленовых листьев. И пошел прочь, громко произнеся:
— Не мой день!
Он приходил туда ежедневно, целую неделю, но результат был неизменен — Анастасия там больше не появлялась. «Может, из училища вылетела и уехала домой? Интересно, откуда она конкретно — по-русски говорит чисто, без акцента… так что, явно не из Варшавы. Наверное, кто-то один из родителей — поляк…»
Последний раз он пришел к училищу в субботу. Анастасии опять не было, зато было много красивых девчонок с выразительными лицами, будущих актрис, среди которых он, тогда уже завзятый театрал, заметил и Нину Заречную, и Эсмеральду, и даже одну Вассу Железнову. Васса одарила его стальным взглядом — и он, внутренне уже простившись с Анастасией, с выражением произнес:
— Довольно! Хватит мне пред гордою полячкой унижаться!
Васса вполне дружественно улыбнулась в ответ, признав в нем собрата по искусству, и он направился к выходу из садика, понимая, что и на этот раз чуда не произошло.
В этот момент к нему подошел парень, одетый в отлично сидевший на нем джинсовый костюм фирмы «Леви Страус». Название фирмы можно было легко прочесть на пуговицах.
Андрей остановился и с завистью посмотрел на парня, тут же вспомнив известное изречение, а может быть, просто частушку:
Приходи ко мне на хаус
В модных джинсах «Леви Страус».
Парень, в свою очередь, с сомнением оглядел Андрея, на котором были джинсы местного производства и лохматый, домашней крупной вязки, свитер. И спросил в упор:
— Западной музыкой интересуешься?
— А что есть?
— «Саймон энд Гарфункель», молодая американская группа. Потрясный музон. Особенно «Саундс оф сайленс», бери пока есть!
— Спасибо. Сколько?
— Пятерка, всего-то.
Пятерка, по тем временам, была совсем не «всего-то», на эти деньги студент университета мог жить, пусть и без излишеств, целую неделю, но Андрей уже решился. Вынув деньги, спросил только:
— Не лажа? Диск настоящий?
— В упаковке! Да ты не бойся — фирма веников не вяжет! Ведь она их продает!
На всякий случай оглянувшись по сторонам, Андрей отдал парню деньги, взял пакет с диском — и быстрым шагом пошел прочь от места сделки с молодым фарцовщиком, предтечей грядущего российского капитализма.
В общаге, где Андрей тогда жил, проигрывателя не было, да и диск был новый, «нецелованный», поэтому счастливый обладатель музыкальной новинки немедля позвонил приятелю, Сашке. Его отец работал за границей, и хорошая аппаратура у них дома была.
— Хорошо, что ты позвонил, — вялым голосом сказал приятель, — приходи, тем более что сегодня у меня и у одной моей знакомой — день рождения. Решили отпраздновать вместе. Клевые чувихи будут из театрального. Вот под твой новый диск и спляшем калинку-малинку…
Андрея несколько покоробил Сашкин тон — но около семи вечера он уже стоял у двери его квартиры и выдавливал из кнопки звонка какую-то очень узнаваемую мелодию. Сашка открыл дверь сам, но было видно, что празднует он уже с самого утра. Впрочем, держался приятель молодцом.
Жилец общежития вошел в роскошную гостиную — и сердце его дрогнуло: за пианино сидела его прекрасная полячка. Она наигрывала какую-то мелодию из репертуара Гленна Миллера, как он тут же безошибочно определил.
Анастасия обернулась, но почти никак не отреагировала на появление знакомого лица, просто кивнула головой, продолжая играть. Мгновенно и смертельно обидевшись, Андрей уселся в глубокое кресло около книжного шкафа и, вынув из шкафа какой-то альбом, начал преувеличенно внимательно разглядывать цветные иллюстрации. Тогда, как, впрочем, и теперь, он совершенно не разбирался в женской психологии — а посему решил, посидев у приятеля какое-то время, покушать как следует (после покупки диска он был полный банкрот), а затем незаметно, по-английски, уйти.
Вскоре в квартиру ввалились еще несколько парней, знакомых Андрея по университету, и девушек, среди которых он узнал Алену, подружку Анастасии. В его сердце еще теплилась слабая надежда, что именно она и есть та самая приятельница Сашки, день рождения которой совпал с Сашкиными именинами. Но когда все стали поздравлять Анастасию, ему все стало ясно.
Гости немного выпили и мгновенно расслабились. Андрей подошел к приятелю и попросил его поставить новый диск, но Сашка, в этот момент по уши занятый беседой с именинницей, отмахнулся от него, бросив:
— Поставь сам — вон аппаратура, на тумбочке…
Постояв немного в нерешительности, Андрей уселся за стол и всерьез занялся закусками. Ел он увлеченно, как едят по-настоящему проголодавшиеся люди, поэтому на время как-то потерял интерес к тому, что творилось вокруг. А когда, наконец-то, оторвался от угощения, понял, что его шансы упущены окончательно. Именинник и именинница танцевали друг с другом в обнимку, и Сашка изредка касался губами золотистых завитков на открытой шее младой полячки.
Андрей окончательно расстроился. Видеть девушку, которую он, как идиот, целую неделю караулил у театралки, в объятиях приятеля, совершенно не похожих на дружеские, было невыносимо. Прихватив пакет с диском, жилец общежития встал и бочком двинулся к двери.
В прихожей кто-то прикоснулся к его плечу. Он обернулся и обомлел: прелестная полячка улыбалась ему — и только ему.
— Что пан так заторопился? Саша сказал, что у вас с собой классный диск «Саймон и Гарфункель». Я знаю эту группу, очень красивые и ритмичные песни, немного напоминает стиль «кантри»…
Андрей вернулся назад, подошел к тумбочке, где стоял проигрыватель какой-то английской фирмы, одним своим видом внушавший мысль, что такая машина может иметь дело только с качественными западными дисками, а не с черными «колесами» фирмы «Мелодия» — и, наконец-то, поставил свой диск.
Первая мелодия и была теми самыми «Саундс оф сайленс», «Звуками тишины» — нежная, красивая музыка, предлагавшая одновременно и поразмышлять, и потанцевать — как получится.
Настя стояла рядом, упускать такой момент было преступно.
— Станцуем? — предложил Андрей, внутренне дрожащий от возможного отказа и, одновременно, почему-то уверенный в том, что она не откажет.
— Быть может, пан Анджей.
— Почему «быть может»? — не понял он.
— «Быть может» по-польски означает «да». Очень удобно…
Она улыбнулась ему той улыбкой, после которой ему стало совершенно не важно, какие у нее отношения с Сашкой и почему она за всю неделю так и не встретилась с ним, Андреем.
Они начали танцевать — и больше в тот вечер не отрывались друг от друга. Сашка, сначала равнодушно наблюдавший за ними, наконец, все-таки не выдержал — и подошел. Со всей иронией, на какую был способен, произнес:
— Дети мои, вы как будто слиплись от жары, вас не растащить…
Андрей ставил «Звуки тишины» несколько раз.
Эта мелодия, мелодия их любви, вспыхнувшей в тот вечер, сопровождала его потом всю жизнь.
Только расставаясь с Настей у ее подъезда, он вспомнил, что сегодня они праздновали день ее рождения. И подарил ей диск.
…Она молчала, вглядываясь в него. Тихо сказала:
— Как ты изменился, милый… Я много раз хотела прийти, но не знала, нужно ли это… А сегодня, нечаянно услышав ваш разговор с Юрием, решилась…
— Настя, но ведь тебя же нет, уже давно нет! — воскликнул он. — Твоя подруга позвонила и сказала мне, что ваш самолет разбился, что ты погибла!
— Я очень долго был один… — как бы оправдываясь за что-то, добавил он.
— Это не важно… Важно только то, что мы любили друг друга. А то, что мы не успели пожениться, это зависело уже не от нас. Пойдем, милый, — она взяла его за руку, — мне разрешили открыть тебе кое-что из того, о чем ты хотел узнать…
За штурвалом старинного самолета сидел летчик, одетый в меховые унты и теплую кожаную куртку. Он обернулся — и Андрей, совершенно не удивившись, узнал человека с водочной этикетки. Настя прижалась к Андрею.
– Ну что, летим? — спросил Чкалов. — Держитесь!
Маленький самолетик, взяв длинный разбег, взлетел — и стал быстро удаляться от земли.
Через мгновение они приземлились на ярко-зеленом участке земли, похожем на площадку для игры в гольф.
— Пойдемте, ребята, — сказал Чкалов, выбираясь из кабины. — Андрюха, ты ничего не бойся, Настенька все время будет рядом. Я очень рад, что вы сегодня вспомнили обо мне. Для нас здесь это очень важно. Да, вот что еще: разговаривать здесь ни с кем не пытайся — они не ответят, потому что не видят и не слышат тебя. Здесь, братишка, все иначе. Но кое-что ты поймешь, если захочешь…
Они тут же оказались в огромном зале, вернее, в каком-то залитом светом пространстве, несомненно, ограниченном, хотя стен нигде не было заметно. Повсюду были видны небольшие группы людей, лица которых Андрею были знакомы. Он сразу же узнал Ленина и Сталина, стоявших рядом — главные российские персонажи минувшего века о чем-то оживленно беседовали между собой, причем Андрей даже мог слышать содержание их беседы.
— Над чем сейчас работаете, Владимир Ильич?
— Изучаю дела о незаконных порубках леса в Тверской, Ярославской и Московской губерниях. Поступило задание из Главной Канцелярии. Необходимо срочно выработать какие-то рекомендации, а затем подыскать необходимых людей, внушить им эти идеи — и курировать процесс, вплоть до принятия необходимых законов. Иначе скоро наш лесной народ будет жить в песках… если будет жить! Все идет архитрудно. Ну да ничего, батенька, справлюсь, не впервой. А у вас, Иосиф Виссарионович, как дела?
— Я работаю над трудами современных богословов. И тоже вырабатываю рекомендации.
— Удачи вам, Иосиф Виссарионович!
— И вам тоже, Владимир Ильич.
Андрей с Настей прошли мимо Брежнева, который, одетый в рабочий комбинезон, но при всех своих наградах, увлеченно копался в двигателе иномарки. Неподалеку Хрущев поливал ухоженные грядки с огурцами и капустой, а рядом Рональд Рейган ставил свет для какой-то сцены — шли съемки фильма.
Все эти люди казались вполне счастливыми. Встретив недоуменный взгляд Андрея, Настя улыбнулась:
— Здесь они делают то, что всегда хотели делать, то, к чему у них лежала душа. И они, как видишь, счастливы…
— Но у нас на Земле они занимались политикой — и это был их выбор… Получается, что здесь свободы выбора у них нет? Но ведь без этого же нельзя жить… Хотя, что я говорю? Ты больше меня знаешь, объясни…
— У них был выбор там, на Земле, где они находились в кратковременных командировках. Там они сделали свой выбор, и результаты ты знаешь. А здесь, — она коснулась своими пальцами его щеки, но он не почувствовал этого, — все иначе… Но это все, что тебе можно знать…
— Настенька, а что будет со мной, я останусь здесь?
— Нет, Андрей, ты сейчас вернешься назад. Просто сегодня, в мой день рождения, там, на Земле, мне сделали подарок — встречу с тобой. И попросили кое-что тебе показать, учитывая твою просьбу. Ты же хотел узнать, как тут все устроено.
— Но это же была шутка не очень трезвого человека…
Она вновь улыбнулась.
— Пойдем, Валерий доставит тебя обратно…
— Не уходи, не исчезай! Я же не виноват, что все так сложилось! Я ведь просил тебя остаться со мной, не лететь никуда, помнишь?
— У меня тоже был выбор — и я выбрала тот полет… Но я любила и люблю тебя, пан Анджей. Помнишь, как ты пытался изобразить поляка?
— До сих пор стыдно, — пробормотал Андрей.
— Но было так мило… Если бы не те твои фразы по-польски, мы вряд ли бы были вместе. Я просто не обратила бы на тебя внимания. Столько мальчишек увивалось вокруг…
Он уже сидел в кабине самолета. Герой-летчик Валерий Чкалов, очень похожий на свой памятник в Нижнем Новгороде, подошел к пропеллеру, руками крутанул его, запустил двигатель. Настя махнула Андрею рукой.
И стало светло.
Он открыл глаза: в гостиной сияли все лампочки. Свечи едва теплились, сжигая последние капли стеарина — и вскоре погасли, испустив печальные струйки дыма.
Он молча сидел на диване, пытаясь припомнить детали своего сна. И не мог. Но Настя стояла у него перед глазами — юная девушка, которую он когда-то потерял.
Да, сегодня был день ее рождения. Сегодня ей было бы тридцать семь. Он немного послонялся по комнате, а затем, порывшись в ящике, отыскал «си-ди» с записями ранних концертов Саймона и Гарфункеля. Знакомая мелодия, мягкие голоса молодых тогда американцев, певших о звуках тишины, вновь вернули его в его юность.
Он вспомнил, что у него не сохранилось даже ее фотографии. Сразу после свадьбы его юная супруга, увидев альбом, где было несколько фотографий девушек с дарственными надписями, потребовала, чтобы он их разорвал, причем при ней. Отступать ему было некуда — и все фотографии он сжег тут же. Все, кроме Настиной, которую он сначала отложил в сторону, а затем положил в альбом. Юная жена ничего ему тогда не сказала, но ту фотографию он больше не видел, сколько ни искал.
Подробности их последней встречи, уже забытые было, ясно виделись ему теперь. Как же это было? Да, верно, поздней весной того же года они поехали небольшой компанией за город на веселеньком белом речном трамвайчике…
Кроме Насти там были еще ее подруга, голубоглазая брюнетка Алена со своим воздыхателем, молодым поэтом Котовым. Тот уже начинал тогда понемногу печататься, но ни о каком вступлении в Союз писателей не думал — ему просто нравилось писать стихи и декламировать их друзьям. В свежей березовой роще, среди только что распустившейся зелени, они сидели, пили дешевый портвейн и слушали стихи. Котов, любящий эпатировать публику, не делал никаких скидок на возраст и пол слушателей — и прочел две строчки из своего нового шедевра «Царевна-лягушка»:
Лягушки, конечно, встречались мне,
Но хоть бы одна царевна…
Алена вспыхнула, обиделась и убежала, Котов пошел ее разыскивать, а Андрей с Настей, оставшись вдвоем, целовались, пока у обоих не онемели губы. А когда уже надо было уходить, Настя, глядя на него своими серо-голубыми глазами, достававшими до самого сердца, вдруг сказала:
— Андрей, женись на мне!
— Что, прямо сейчас? — неловко пошутил он. И тут же, увидев, как похолодели ее глаза, добавил:
— Не сердись, мы еще так молоды, и за душой ни образования, ни денег…
— Какой ты практичный, я и не знала, — улыбнулась она. — Да ладно, я пошутила. Кстати, сразу после экзаменов я улетаю с родителями на юг, уже и билеты куплены. На самолете полетим. Здорово, я никогда еще не летала, только во сне…
— Но мы же, вроде бы, хотели провести это лето вместе?
— Не получится, — вздохнула она, — родители настаивают, а я послушная дочь.
И, немного помолчав, добавила:
— Трудно выбирать, но когда выберешь — становится легко…
В начале июля она улетела, а спустя неделю он узнал от Алены, что самолет разбился при посадке, что Насти больше нет.
Что же с ним было потом? Он не любил об этом вспоминать. Но «Звуки тишины» всю жизнь потом звучали в его сердце.
…Саймон с Гарфункелем давно уже пели другую песню, о страданиях несчастной миссис Робинсон. Андрей вдруг решил, что на сегодня тоски ему уже хватит. Вырубив музыку, подошел к окну.
Город сумел победить осеннюю темень — и она, отступив, затаилась в маленьких переулках и старых двориках, где тусклые лампочки не были ей страшны. Многоцветье огней навело Андрея на мысль, что он сегодня один — и может слегка развлечься. Он позвонил и заказал такси.
В кафе играла негромкая музыка в стиле «нью эйдж», настраивая немногих посетителей на спокойный разговор о милых пустяках. Все столики были заняты, но как-то очень нерационально: за каждым сидело по одному-два человека.
Андрея здесь хорошо знали — он частенько заходил сюда, чтобы выпить чашку хорошего кофе, а то и бокал дорогого французского вина.
— Как обычно? — спросила барменша, приветливо улыбаясь ему.
— Да, фужер «Божоле» и чашку кофе без сахара. Но сначала кофе — мне надо немного взбодриться.
Он поискал глазами, куда бы пристроиться, чтобы никому не мешать — и выбрал столик у окна, где сидела одинокая женщина, пытавшаяся что-то разглядеть в глянцевом журнальчике. Подошел, попросил разрешения сесть. Женщина, равнодушно посмотрев на него, кивнула утвердительно, продолжая рассматривать веселые картинки из жизни богатых и счастливых.
На столе, в маленькой восточной плошке, наполненной водой, плавал одинокий плоский огарок. Андрей вытащил зажигалку и зажег свечу.
«Сегодня у меня какой-то свечной вечер», — подумал он, внутренне усмехнувшись. Как и любой человек, он любил смотреть на огонь; это занятие, не требующее ни физических, ни умственных усилий, всегда восстанавливало его душевное равновесие.
Юля, молоденькая улыбчивая девушка, быстро выполнила заказ и поставила перед Андреем чашку ароматного, с аппетитной пенкой, кофе, бокал красного вина и блюдечко с крохотной шоколадкой, похожей на золотую десятку царской чеканки.
— Надеюсь, это всего лишь «Божоле», а не прославленное молдавско-грузинское ассорти, — со значением пошутил Андрей.
— Ну, что вы! Вы же наш постоянный клиент! Да и взгляните-ка на цену.
— Ну, цена — вещь гибкая… как балерина: сделает пируэт в любую сторону, как прикажет постановщик танца. Ладно, я это просто так, в вашей порядочности я нисколько не сомневаюсь…
Он попросил девушку сразу рассчитать его: это позволяло уйти без предупреждения и утомительного ожидания процедуры расплаты.
Уютно устроившись в мягком кресле, он не торопясь отхлебывал из фужера превосходное молодое вино нового урожая, и постепенно ощущение покоя и устойчивости жизни вернулось к нему. Ни с кем общаться ему не хотелось, достаточно было того, что вокруг него сидели люди, которые негромко разговаривали друг с другом, или же танцевали, не обращая ни на кого внимания.
Андрей старался не смотреть на свою соседку, чтобы ненароком не спровоцировать какой-нибудь ненужный разговор. Впрочем, она тоже как будто не проявляла никакого желания поболтать, продолжая листать свой журнальчик и изредка прикладываясь к своему фужеру с белым вином.
Но так уж устроен мир: некие токи все равно пробегают между двумя людьми, особенно если это мужчина и женщина, сидящие за одним столом. А если еще на этом столе горит свеча, похожая на маленькую часовенку, то пламя ее непременно объединяет все освещенное ею пространство.
— Ничего, если я закурю? — осведомился Андрей.
— Курите, хоть это и вредно.
— Да жить вообще вредно.
— Дело вкуса.
Во время этого коротенького диалога он успел рассмотреть женщину, яркую брюнетку с голубыми равнодушными глазами, поняв, что где-то уже видел ее. Но, похоже, очень давно. Задавать банальные вопросы он не любил, а поэтому промолчал.
Свеча горела, два человека за столом молчали. Постепенно, однако, Андрей почувствовал нарастающее в нем некое внутреннее беспокойство — и решил на этот раз изменить своей привычке.
— Мы раньше нигде не встречались? Мне знакомо ваше лицо. Извините, не отвечайте, если не хотите…
— Быть может, — коротко ответила женщина и, достав из сумочки пачку сигарет, тоже закурила. Пригубив из своего бокала, пристально взглянула на собеседника.
— Вы здорово изменились, пан Анджей. Я вас узнала с трудом. Видно, жизнь у вас была непростой…
Андрей вздрогнул. После гибели Насти его так никто и никогда не называл.
С улыбкой, скрывающей смущение, он ответил, разглядывая женщину:
— Похоже, я оказался прав… Это что, привет из юности далекой? Пан Анджей… так называла меня только одна девушка, да и то очень давно. Но ее больше нет.
— Да, — спокойно заметила женщина, — это действительно было так давно, что не стоит горевать заново. Но вот вспомнить Настю мы с вами можем. Тем более что сегодня ее день рождения.
Андрей опустил голову. Он уже понял, кто пред ним, узнав в собеседнице подругу Насти.
— Привет, Алена, — грустно сказал он. — Такую встречу, как наша с тобой, не спланируешь заранее. Как у тебя все сложилось? Где твой поэт? Кстати, ты помнишь ту поездку за город? Ты еще тогда обиделась на него и убежала. И очень кстати… — усмехнулся он.
— Конечно, помню, — наконец, улыбнулась и она. — Стаканов не было, ты разрезал пополам каравай черного хлеба, вытащил оттуда всю мякоть — и в эти сосуды разливал портвейн…
— Правда-правда, — припомнил Андрей, — очень удобно было закусывать таким стаканом…
Они помолчали, вспоминая каждый свое. Молчание затягивалось — и Андрей вновь решил его нарушить.
— Ну и как, произошла «сбыча мечт»? Удалось тебе сыграть Нину Заречную? Ты, помнится, тогда очень увлеченно говорила об этой роли…
— Нет, все как-то не сложилось… Да так даже и лучше. Понимаешь, я, пусть и годы спустя, поняла этот образ. Дело в том, что Чехов устав от глупости, от капризов, от измен окружавших его женщин — взял и назло им всем написал женщину-мечту, женщину-фантазию, которая ему в жизни не встретилась, да и встретиться не могла. И таким вот образом отомстил всем… особенно знакомым актрисам. Он создал образ, который невозможно сыграть достоверно! Ведь сыграть мечту невозможно. Уже не одно поколение актрис бьется над этим образом — и ничего! Сколько я пересмотрела «Чаек», а видела лишь перекрашенных в белое ворон…
— Ну, не знаю, — сказал он, несколько ошарашенный этим внезапным монологом. — Может быть, в тебе говорит обида на несложившуюся актерскую судьбу? Мне встречалось и вполне приличное исполнение этой роли… Но пьесы Чехова, по моему мнению, надо просто читать, а не смотреть. Это просто он такую форму выбрал для своих романов. Он ведь не любил писать длинно.
— Может, ты и прав. А насчет моей судьбы… нет, у меня все не так уж плохо. Играю в театре в Москве, снялась в нескольких сериалах. Правда, — она усмехнулась, — с некоторых пор пришлось перейти на роли молодых мам молодых дочерей. Ну, тут уж ничего не поделаешь. Смешно ведь, когда тридцативосьмилетняя, перевидавшая все на свете дама играет юную Джульетту.
— Да, сейчас время юных и молодых…
Он говорил что-то еще на эту тему, но уже чувствовал, что эти его слова никому из них не нужны, что целью его встречи с Аленой была не околотеатральная болтовня, а совсем другое. Все, что происходило с ним сегодня, не было случайным — и эта встреча с Аленой — тоже. Кто-то свел их сегодня за этим столиком, и этим кем-то была Настя.
Он встал и поднял свой бокал.
— Давай выпьем за нашу юность! И за день рождения Насти. Как жаль, что жизнь ее оборвалась так рано. Из нее получилась бы великолепная актриса, я уверен. И женщину-мечту она бы сыграла… По крайней мере, в моем сердце она осталась именно такой.
Чуть пригубив из своего бокала, собеседница быстро взглянула на Андрея и тихо, как бы через силу, произнесла:
— Да, у нее все получилось совсем не так, как она хотела…
— Да что получилось-то! — воскликнул Андрей. — Погибнуть в семнадцать лет…
— Она не погибла…
Он недоуменно посмотрел на нее.
— Как не погибла? Ты же сама мне тогда позвонила и сообщила о ее смерти…
Он встал, отошел от стола, вернулся, снова сел в кресло.
— Ты хоть понимаешь, что говоришь?
Алена с сочувствием посмотрела на него. Было похоже, что она жалеет о том, что сказала. Да еще человеку, который когда-то был безумно влюблен в ее подругу.
Андрей, совершенно ошарашенный, молчал.
«Да нет, абсурд, нелепость… Она, конечно, что-то фантазирует — у актрис это бывает, особенно в бальзаковском возрасте… Разве Настя могла обмануть меня? Она же любила меня, я знаю, я помню!»
Наконец, он овладел собой.
— Ну, если уж ты сказала «а»… Говори, говори!
Он уже понял, что Алена проговорилась нечаянно — и теперь жалеет о сказанном.
Она залпом допила свой фужер и затянулась сигаретой.
— Нам с тобой никогда не понять, что чувствует человек, попадая в аварию высоко над землей… Там надежда только одна — на то, что Бог пожалеет, поможет летчикам и пассажирам. Настя потом, в больнице, куда она попала после катастрофы, рассказывала мне, что она сидела в кресле — и молилась. До этого она не знала ни одной молитвы, а тут как будто вспомнила то, что было давно ею забыто. Никто не мог ее спасти — ни родители, которые были рядом, ни ты, оставшийся на земле — только Бог! И она сказала себе, что если останется жить, то посвятит себя Богу — и только ему…
— Так она жива осталась! Жива?
— Да, хотя самолет здорово покорежило при посадке… Я встречала ее в аэропорту — и все видела. Лучше бы не видела… Она была без сознания, когда ее вытаскивали из самолета. Но пострадала не так уж сильно… в общем, выкарабкалась. А когда пришла в сознание, попросила меня позвонить тебе — и сообщить, что ее больше нет. Я пыталась ее отговорить, ее родители, когда пришли в себя, тоже были против, но она уже приняла решение. И, когда поправилась, уехала, став послушницей женского монастыря где-то в Вологодской области…
Помолчав, Алена добавила:
— И знаешь, какая во всей этой истории была странность… фамилия летчика, который все же смог посадить самолет и всех спасти, была Чкалов. Это, если ты помнишь, однофамилец известного летчика-героя сталинских времен…
Андрей сидел, опустив голову. Он никак не мог взять в толк, почему Настя так поступила, почему решила оставить его.
— Она о тебе помнила, — отвечая на его невысказанный вопрос, произнесла Алена, — да и сейчас, наверное, все помнит, пан Анджей. Любила она вас…
И вновь за столиком повисло молчание. Свеча уже догорела, и что-то навсегда исчезло вместе с погасшим пламенем.
— Да… — наконец, вымолвил он, — жизнь не спектакль, заново не поставишь, идет без репетиций — как сложилось, так и сложилось… А ты виделась с ней после этого?
— В те времена — нет… Она прислала мне поздравление с каким-то праздником и просила не тревожить ее.
— Эх, ну как же так можно! — вырвалось у него. — Неужели ты не могла обо всем сообщить мне? Я вытащил бы ее оттуда, я уверен…
— Я не умею и не хочу спорить с Богом! — отрезала она. — Кстати, и Бог не принял ее жертвы, снова пожалел… Почти год она была послушницей, а затем все-таки не выдержала и ушла из монастыря. Я знаю, что она жила в одном маленьком городке, потом вышла замуж за какого-то простого парня, нарожала ему кучу детей…
Он еще ниже опустил голову.
Она тронула его за руку:
— Не печалься, ведь она жива — и живет той жизнью, которую выбрала сама. У нее был выбор, и она его сделала… как когда-то сделала свой выбор Ева, первая женщина на земле…
— Да, — подтвердил он печально, — выбор всегда делаете вы, а не мы…
— А вы, пан Анджей, запомните на будущее, — сказала она, улыбнувшись, — что завязывать разговор с малознакомой женщиной — это очень неосмотрительно. Жили бы сейчас спокойно…
— Да что уж теперь, — вздохнул Андрей, — все давно улеглось. Я давно женат, двое детей, все у меня нормально… Но болит иногда сердце о несбывшемся…
Она кивнула, думая уже о чем-то своем. Но ему хотелось договорить:
— А в общем-то, главное, что она все-таки жива… Хорошо, что я узнал обо всем! Мне легче будет жить на свете, зная, что где-то есть человек, который любил меня…
Они простились, но из кафе ушла она одна.
Он заказал себе еще вина, потом еще и еще. Вино его не брало, а водку там не продавали. И выбора у него не было.
Глубокой ночью он заказал такси и поехал домой. Загнанная в углы и узкие переулки тьма сидела там смирно, осенний город, как и всегда, сиял огнями фонарей и рекламы — и даже многие окна еще горели. Там, за окнами, шла жизнь других людей, у каждого из которых, быть может, как и у него, иногда болело сердце о несбывшемся. И каждый, как и он, преодолевал свою трагедию терпением, верой и надеждой. Наверное, рядом с каждым был кто-то родной, помогающий жить на земле.
Он достал из кармана мобильник, нашел парижский номер. И, несмотря на поздний час, позвонил жене.