Журнальный мир

* * *
«Я знаю, что я тебя нужен,» -
Твердил я в какой уже раз…
Шла оттепель, хлюпали лужи
И снег под ногами у нас.

Да будь они трижды неладны:
Любовь – я был к ней не готов –
В сырых и холодных парадных
Василеостровских домов,

Свиданья в кафе и столовках,
Стихи и дурное вино,
Томленье объятий неловких
В трамваях, музеях, кино,

Звонок телефона в прихожей,
И голос прервавшийся твой,
И тот поцелуй невозможный,
Случайный, уже роковой.

Кольцо замыкалось все туже,
И день был растерян и мал…
«Я знаю, что я тебе нужен,» -
Твердил я. Себя убеждал.

* * *
Почитаю роман при мерцающем свете,
Не пойму, в чем там дело, черт с ним.
Или пива спрошу в привокзальном буфете –
До отъезда есть час с небольшим.

Впору мне и подумать, что делать с собою
И какого мне надо рожна,
Если той, что любил, причинил столько боли,
И любовь ей моя не нужна.

Если не отпускает щемящая мука
Где-то слева у сердца, в душе,
Так что встреча и горькая наша разлука
Мало что прибавляют уже.

…Мельтешенье в окно протянувшихся веток,
Неумолчный их трепет и шум…
И, как видно, и в этот раз, видно, и в этот,
Я опять ничего не решу.

* * *

Посв. В.Л.М.

Та женщина, которую любил
давным-давно и, кажется, напрасно,
живёт теперь в Париже,
у нее семья, и все – прекрасно.

Я счастлив за нее. Она бывает здесь
с детьми и мужем в августе на даче.
Не совпади француз, «разрядка» и любовь,
могло быть все иначе.

Не то, чтобы жилось ей без забот,
заботы есть, но, скажем осторожно,
их уровень существенно иной,
хотя со стороны судить довольно сложно.

И пусть любовь к той женщине прошла
лет семь назад, когда в кино я вижу
Париж и всё такое, я грущу,
и всё такое… И тоскую по Парижу.

Что, впрочем, точно связано не с ней,
но и не с тем, что мне живется туго,
поскольку при желании и я
мог оказаться там, где бывшая подруга.

Я счастлив за нее, что мне не повезло
и что другой ей оказался ближе…
И счастлив за себя, что я несчастлив здесь.
…Что я несчастлив здесь, а не в Париже.

* * *
Чему душа нас учит,
Приобретая опыт, –
Тому, что этот опыт
Совсем напрасно добыт –
Не стоило стараться,
И все это пустое –
Он ничего не стоит,
А мудрость изначальна,
Как это ни печально.
…Как гусеница грушу,
Высасывают душу
Тоска и дождь осенний,
И нет от них спасенья.
А потому и встречи,
И расставанья наши
Немного прибавляют
И убавляют мало
К тому, что изначала
Душа о мире знала.
…Но обнажится ясно
Никем не нанесенный,
До времени и срока
Таившийся узор…
И путь наш одинокий
Пойдёт все круче, круче
Туда, где только тучи
Приковывают взор.

* * *

Памяти Т.С. Эпштейн

Вот фотка, где нам по 17 лет,
Нас Борькин снимал отец.
Его уже нет, и матери нет,
Обоих прибрал Творец.

Борькина мать умерла в феврале,
Суровой зима была.
А фотка лежит на моём столе,
На самом краю стола.

Кажется, Туся любила меня,
Учила играть на фоно,
Я не научился – это фигня,
Теперь уж совсем все равно.

И жизнь, как обсосанный леденец,
Растает вот-вот на губах…
Пытался ивриту Борькин отец
Меня научить не за страх.

Чудак он – зачем дураку иврит?
Другое дело – фоно:
Я бы играл, сделав умный вид,
Да, видно уж, не суждено.

Я в небо гляжу, плывут облака,
Дремлю… И в апрельском сне,
Мне чудится, гаммы выводит рука
Где-то там… в вышине.

Я вздрогну, очнусь, от сна ни следа,
И явственно в этот момент,
Что Туся, конечно, ушла туда,
С собой прихватив инструмент.

Попасть в заоблачный мир мудрено,
Но вдруг повезёт дураку –
Туся научит меня на фоно…
…А Борькин отец – языку.

* * *
Как-то представить себе всё труднее
Встречу ли здесь… или там – за порогом.
Нет, невозможно… Но им там виднее,
Как осчастливить в житье нас убогом.

Ну, и пускай… Жить привычно с невзгодой.
Не оглушить себя травкой и водкой.
Ты приплывешь, как себя не уродуй,
Волнами памяти, ставшей короткой.

Жизнь раскололась на две половинки,
Ты получаешь письмо без помарок…
И, как звучало с известной пластинки,
Это последний подарок.

* * *
Камень. Ножницы. Бумага…
На столе хмельная брага.
Пей со всеми… Выйди вон…
Ветер злой со всех сторон.

Здесь огонь горит в печи,
Стужа за окном в ночи,
На дворе мороз и снег.
Бедный… слабый человек.

Вот и думай сам, простак:
Что-то все же здесь не так.
Застилает очи влага…
Камень. Ножницы. Бумага…

Что ж ты смотришь за окно –
Веселит тебя вино?
Сердце ноет, в горле ком…
Разговоры не о том.

Нет греха в такой беседе,
Что ж – соседи, как соседи:
Солнце тоже не без пятен.
Выбор легок и понятен.

Встань и выскочи за дверь,
Где пурга, как дикий зверь.
Все начни – ведь жизнь проста –
Снова… с чистого листа.

Смех застольный безобиден.
Легкий выбор очевиден.
Ты попался на крючок –
Пей со всеми, дурачок.

…Камень. Ножницы. Бумага.
И у слабых есть отвага.
Две дороги – в ад и в рай.
Ты свободен. Выбирай!

* * *

Буду резать, буду бить…
/считалка/

Не любил ни в пятнашки, ни в прятки:
Делай вид, что игра… все в порядке,
Понарошку… кругом не враги.
Не спасёт пистолетик из жести –
Где найдут – растерзают на месте,
Как ни прячься и как ни беги.

Ещё хуже, когда по считалке
Выпадало водить в догонялке
Или, хуже того – казаком.
Месяц ножик протянет с усмешкой.
Что ж – ищи, догоняй и не мешкай,
А найдёшь – и ножом, кулаком.

Вход – пятак, а за выход целковый.
Нету выхода. Ножик, как новый,
И отныне зовут: имярек.
А когда жизнь другая настанет,
Месяц ножик пусть держит в кармане –
Не возьму его в руки вовек.

* * *
«Ты стал мне чужим, посторонним,
Сгорели все чувства дотла…
Ты рифму искал и синоним –
Остались лишь прах и зола.

Ты был эгоистом всегдашним,
Разбил свою жизнь пополам.
Что дал своим близким… домашним –
Лишь строчки? Рифмованный хлам?

Что толку, что в книге воспета,
Лежащей на пыльном столе?..»
…А тот, кому сказано это –
В кладбищенской стылой земле.

* * *
Тающий в вечности, ни на что не похожий звук…
Что это было? – удивленно спросит прохожий.
Так, расправившись с тетивой, выпрямляется лук.
Не слухом воспринимаешь – затылком и кожей.

Сознанию после… (чего – не касается вас)
Внятно все: от инфра- до ультра- звука и света.
Вот в такие моменты ты и приемлешь тотчас,
Что все же Земля наша – маленькая планета.

Виды весенние, сменившие зимний пейзаж,
Так и мелькают – от чуда до нового чуда.
Этот невнятный… расплывающийся антураж
Длится в пространстве… а черт его знает, докуда.

Глядя в зеркало видишь уж вовсе не свой портрет,
С зеркалом вряд ли душа кажется совместимой…
Приходишь к мысли, что лишь первую тысячу лет
Жизнь обжигает и кажется невыносимой.