Перекликаясь с Окою
Перекликаясь с Окою
Встречи, прощания
Января переступлен порог,
и ветров сединою осмыслен
голубой небосвод.
Снегом сыплется сосен навес.
Сотней строк
мной доселе нечитанных письмен,
скрипом песен неслыханных
раскрывается лес.
Здесь ты слушал клеста,
свиристеля, щегла и синицу,
и осенней порой
уносился, как лист, в пустоту
безутешных прозрений,
недвижно следя вереницы
убегавших огней
на далёком мосту.
Столько смысла тебе
и звука и света дарила
эта стройная высь
колыханием дружных ветвей.
А прощаясь, река
что-то сбивчивое твердила
блёсткой между стволов
и кремнистою галькой своей.
Виолончель
(Шуман, Фантастическая пьеса № 1)
Время слухом делится с нами.
С годами
………начинаешь стихать…
Шьют капели вечернюю волглость.
Это свет – что не видно глазами,
лишь только слыхать:
меж двоих пролегает, как волос,
незаметная нить, так крепка и проста, –
вот одна, вот другая… – и туго
ты вплетаешься в ткань моих яви и сна
– снова с крыши капель –
………………..или это весна
нас прочнее сшивает друг с другом?
Нервом в теле клавира алеет смычок:
шьёт сильнее, острее, больнее…
Ты становишься мною – и мне горячо,
и одно на двоих пламенеет плечо,
а иначе лететь не умеет.
Птица в закате
И замолк твой припев:
пять незначащих нот
будто фосфорной спичкой чиркнув, погасли в ветвях,
и зелёная грудка осталась лишь в памяти вод.
Снова музыка вод
возвратила тебя.
Воскресила, звуча
в сотню льющихся флейт,
пронизала снега – и по разливу, средь чащ,
стайкой лёгких стремительных искр-кораблей
меж стволов и ветвей
проблестела журча.
Зелен пёрышек шёлк,
красные лапки блестят
на перстах у берёзы. Пусть ты отлетела в леса –
мне сверкая в глаза, ручьи на бегу шелестят
по багровому следу
солнечного колеса.
Два взгляда
Памяти художника Владимира Тимирева
Слышишь тихий, вполголоса, за ветвями, закат,
под бровями ольшаника,
……….по-над пустошью белой,
как безвинно-покойный
божественный взгляд –
взгляд художника с карточки
из расстрельного дела.
Видишь веточек переломленные костяки –
в талом снеге утоплены острые плечи
над немыми глазами привычной
среднероссийской реки,
белых льдин провожающей косяки,
и над заревом издалеча.
Вечерний лёд
Крыл замедлив размах, на ветлу опускается ворон.
Коршун, чёрный корабль, проплывает в зените.
Долгих теней пора. Беззвучно ведут разговоры
Снег и Солнце, и тонко-блестящие нити
белых кружев плетутся в воздушный орнамент
в час закатный, святой, неизбывно-прощальный:
так родные глаза приглушённо прощаются с нами,
так безмолвные пишутся завещанья
дрожью старческих пальцев,
в кротко-упрямой надежде,
мелко нижущей петли, привычно, но странным узором
круглых капель жемчужных, не замечаемых прежде
и в продлённых лучах исчезающих скоро.
Исчезать в кружевах, искрясь, завиваясь и тая,
оставляя свой блеск дальнему-дальнему лету,
опрокинутых вётел над гривами отлетая
вдаль, разливами окскими,
в дальнюю-дальнюю Лету.
* * *
М.
Воздух обходишь тропкой окольной,
вóроны небо над ельником кроют,
гребень ольшаника треугольный
облако облегает горою.
Миг – и под облачным сводом просвечен
берег двойным пламенеющим кругом.
Зноем старинной любовной встречи
щёки алеют. А знаешь, подруга,
этих минут нам не вынуть, не вырвать
черновиками из общей тетради.
Вплавь пробирается чёрная выдра
в солнце последнем. Узором по глади,
дугами блеск расплетается с тенью,
с холодом жар расстаётся без спора…
Стань – на мгновенье! – пока не стемнеет
там, в облаках, пламенеющий город.
За строкой черновой
За строкой черновой
и еще недомысленным словом,
темной лестницы бегом
на волю вечерних охот,
за стеною аллеи, за голым
частоколом кленовым,
открывается времени зубчатый ход.
То родимой реки
вожделенно-тяжёлые токи
и уступы слетающих кубарем берегов,
где березника льются
густо-молочные строки,
и ольшаник пурпурен
на белых лоскутьях снегов.
Время, время моё!
Вот ты какое – дугою,
полумесяца нитью стянутые луга.
Солнца кровь на воде.
Но молодеют снега,
свежим пеньем синиц
перекликаясь с Окою.
Бездна
…Там разных множество светов;
Несчётны солнца там горят,
Народы там и круг веков…
Ломоносов
Дымки призрачный шлейф
зацепился за ивовый куст,
над лягушками пеночка гулкая пела.
За холодной неделей
вдоль топких заброшенных русл
закипела черёмух благоуханная пена.
Виждь Безмерное
в вечном движении рощ и лугов,
набегающих волн скоротечных соцветий.
Слышишь?
Гул незримого моря без берегов,
рокот бездн бушующих тысячелетий –
в быстропарусном беге ночных облаков…
* * *
Не дышать – лишь воздух вбирать глотками.
Снег садится на брови нам.
Гладь волны, омывая подводный камень,
чуть топорщится сквозь туман.
Да курлыканье дальней незнамой птицы,
да сквозь кружево – желтизна
вялой пижмы, – а снег всё в глазах струится
и уже почти не видна
ширь реки, и луга смутна граница
по уплывшему вдаль бугру…
Жёлтых мячиков лёт – и на ветвь синица,
как пушистый звонкий цветок, садится,
опрокидывая игру.
* * *
Нам глаза затопило соловьиным разливом:
оглашенного клёкота я нащупал жерло –
там, где с белой черёмухой ветхую иву –
тело с телом – мучительно переплело.
И искрятся в объятиях матово-острые листья,
а под каплями брызжет
соцветий стремительный дождь,
и бурлит, и неумолкаемо длится
вешней музыки благоуханная дрожь.
Не расслышать
Здесь, на ровных снегах занесённого русла, –
мелкострочье лесного зверья;
в гулах ветра, средь льдов неотвязного хруста
не расслышать,
как плещет вода в полыньях.
И бегут подо льдами горючие струи,
и гудит изумрудное дно…
А по белым полям белопыльное крутит
ветровое веретено.
Как шумящих лет
(Случайно поранив руку в ночном поле,
вспомнил друга детства)
Кровь и снег. И ветки сосновой хруст.
В поле белый свет снеговых очей.
Твой ночной привет дальних тёплых уст –
как шумящих лет подо льдом ручей.
Кровь и снег. То время, где лампы воск
лился в блюдце улицы,
……………….и тесны
были склон, и лес, и далёкий мост,
юных сосенок луговой погост
и снега весенней голубизны…
Застывает Ока
– А ворота Оки?
Ужель ты не можешь услышать
льдовый всезатворяющий шум?
А как сом плавники
в утренней глуби колышет,
слышишь?
– Слышу. И в сердце пишу
бессознательно, безо всего,
не словами, а блещущим оком,
а глядящей в иные века
влажной точкой зрачка
пою, как хрустально-глубока
не застывшая в смерти Ока.
Рождение
Хоть зол мороз, речная быстрина
бегучим узким лезвием парит,
как луч прямоугольнику окна
блистанье в влажных сумерках дарит.
Под сизым небом – розовая нить
над чернью остро-зубчатых лесов.
Дуб не устанет с ветром говорить,
звеня отжившей бронзою листов;
а пар всё завивается в кудель
на ветряном Оки веретене…
И вековечно небо. Ветрен день.
Как трепетно молчание во мне –
под птицы охающий возглас, под ручья
подлёдный шелест, под скрипящий шаг.
Позёмки налетевшая струя
взметает прах, – и празднует душа,
и пламя снежное, срываясь на ветру,
тьмы колких искр бросает на меня:
как блещешь ты, мой Царь, мой Сын, мой Друг,
в ледовых руслах лезвием огня!