Журнальный мир

— Обязательно полей Платона! А то загнется. И не открывай окно на балконе — Платон боится сквозняков!

Связь в автобусе то и дело прерывается, приходится кричать громко и повторять по три раза про Платона, про сквозняки. Про то, что может загнуться… Попутчики недовольно косятся на меня. Мы уже два с половиной часа едем в этом рейсовом автобусе из пункта А в пункт Б и как-то ментально сроднились от духоты, пробок и других прелестей поездки. Но вот Платон — он разъединяет. Потому что — непонятно. Ну, не буду же я объяснять случайным соседям, что загадки никакой нет. Платон — большое денежное дерево. Если по-научному — крассула. Украшение кухонного широкого подоконника и смутная надежда на финансовое благополучие. Я сорвалась в командировку внезапно, и вот уже в пути вспомнила, что забыла Платона полить; даю по телефону указания сыну. Сам, конечно, не вспомнит, что Платон «может загнуться». А это — очень плохо! Даже опасно. Прошлое денежное дерево (кстати, безымянное) полностью сбросило плотные глянцевые листочки во время жаркого лета 2010 года, когда горели торфяники. Вместе с гибелью денежного дерева сдохла и фирмочка, в которой я трудилась. Кто-то, может, скажет: совпадение! Мало ли карликовых фирм закрылось — вот и эта не перенесла кризис. А я с тех пор как-то поверила в прочную симбиотическую связь денежного дерева и финансовых потоков в отдельно взятой семье. Вот и Платон. За годы жизни в нашем доме окреп, разросся. Я стала получать гонорары за свою писанину и устроилась работать в процветающую газету. Я пью кофе со сливками и с любовью поглядываю на Платона, купающегося в утренних лучах солнца. Мы понимаем друг друга без слов… Он бросает иногда вниз пару упитанных листочков — не любит, когда жарко, но и сквозняков не любит тоже. И тут же грядут проблемы, сопряженные с финансами. Ломается стиральная машина. Срывает кран. Чем хуже Платону, тем хуже мне. Поэтому я всеми силами поддерживаю боевой дух денежного дерева. Пусть колосится, буйно растет и радует меня! Но самое смешное — я привязалась к Платону по-настоящему, как привязываются к живому существу с его сложным характером, перепадом настроений, особенной энергетикой. Я боюсь, что «Платон загнется» уже не только из-за того, что и финансы мои споют романсы. Нет, нет и нет. Я потеряю друга.

Наверное, все дело в том, что комнатное растение получило имя собственное. Как только назовешь — значит, одушевишь. Сам придумаешь и поверишь — это не просто тебе крассула какая-то, пошел да купил новую в случае чего. Сразу возникнет история, легенда. В баночках на подоконнике пророс весной лук — дал зеленые веселые перышки. Три луковицы — обыкновенные, безымянные. А маленькая — Лушка, согласилась сидеть только в небольшой баночке из-под детского питания. Все луковицы покрошили в салат, а Лушку порезать рука не поднялась. Так и превратилась Лушка из упитанного подростка с хохолком в сморщенную старушку Лукерью с длинными блеклыми косами. И вода протухла. Пришлось выбросить. Но — не съесть! Горе луковое. Лушку съесть невозможно.

Так обычный майский паук, построивший уютную паутинку на летней кухне, становится всеобщим любимцем и хозяином дома — если кто-то, вместо того чтобы смахнуть его веником, даст ему имя. И покормит жирной мухой. Так паук станет Анной Савельевной, полной тезкой классной руководительницы сына. По-домашнему — Нюшей. К концу лета Нюша заматереет, увеличится в пять раз, на спине проступит белый крест. Осенью дом закроют на зиму, а Анна Савельевна останется его единственной полноправной хозяйкой.

В деревнях, кстати, никогда не дают имена домашнему скоту. За исключением штучного товара вроде коровы. Те — да, Зорьки, Субботки, Малинки… А козы, овцы, куры? «Та, рыжая» или «черная окаянная». Ну, «бодучая». Только чтобы объяснить — какая именно. Я как-то спросила — почему?

— А как ее потом резать? — ответила мне хозяйка Галина.

Вот и у деда Семена Фомина были всю жизнь гуси. Поколения гусей сменяли друг друга. Когда дед состарился, от большой стаи гусей осталось штук пять. По меркам Фомина, «так, баловство». Конечно, все безымянные. А один гусь, тоже старый, как и дед Семен, привязался к хозяину как собака. Не было до этого у Фомина такого гуся — преданного, с явно не птичьим интеллектом. Они сидели рядом на лавке у дома, удивительно похожие друг на друга. С маленькими головами, длинными шеями, небольшими пронзительными глазками. Даже, казалось, шипели одинаково недовольно на пробегающих мимо шумных мальчишек. Дед назвал гуся Андреем. В честь известного телеведущего, которого сильно уважал. Кормил его отдельно от других гусей и даже гладил старческой рукой по спине. Гусь радовался и хлопал крыльями. Дед Семен своей привязанности стеснялся и на людях старался на Андрея даже покрикивать, чтобы не подумали, что он, суровый мужик и почетный работник колхоза имени Ульянова-Ленина, стал вдруг сентиментальным слизняком.

Желание деда выглядеть крутым, как Бельмондо, и сгубило обоих. Дед ходил на уколы в больницу, а гусь с ним, как и положено верному другу. Шли огородами, часто останавливались на отдых. Деду было приятно, что кто-то, хоть и простой гусь, разделяет его путь и его боль. Но вот как-то только вышли они за порог, их увидела тетка Нина. И ничего вроде такого обидного не сказала. Ну, может, что-то вроде «Шерочка с Машерочкой». Мог бы дед и не обратить внимания. Но нет — обратил и разозлился, поднял полено и бросил в гуся. Сказал: «Иди домой! Король паркета». «Король паркета» прозвучало оскорбительно и непонятно. Откуда такое Семен взял?!

Гусь вытянул шею, зашипел. Ясное дело, на тетку Нину. Он был не согласен бросить деда Семена. Тут-то полено и прилетело и тюкнуло Андрея по маленькой смешной голове. Удар оказался смертельным. Умер тут же, на месте.

А дед Семен так горевал, что пережил гуся только на несколько дней. Хотя глупо, конечно, получилось.

И Нина Ускова на похоронах очень плакала и убивалась и свой бабский язык без костей проклинала. Ну, да чего теперь.

Многие не понимали — как же так, почему из-за гуся умер крепкий еще старик? У него эти гуси жили всю жизнь, и головы он им рубил только так.

Все дело в том, что этот гусь получил имя. Он перестал быть безымянной птицей, он обрел душу.