Журнальный мир

Для русской переводной поэзии Серебряный век оказался золотым. До конца XIX века знакомство российского читателя с мировой литературой ограничивалось десятком поэтов, это были Гете, Шиллер, Гейне, Беранже, Байрон, Мицкевич, это – почти все. Их переводили много, но нам уже трудно поверить, что можно знать Байрона и не знать даже по имени ни Шелли ни Китса, что Петрарка у нас был известен едва десятком сонетов, испанский язык был какой-то тропической экзотикой, Америка просто не существовала. Между тем интеграция в мировую культуру есть залог нашей цивилизации. Только культура и отличает нас от муравьев в муравейнике, поэзия в том числе – она возникает раньше всех других видов искусства.

Знакомство русского человека с мировой литературой в 1730-1880 годах по большей части ограничивалось чтением в оригинале, но доступных оригиналов было не так уж много, да и мода вредила изрядно. Читали Горация и Гете, но уже Сервантеса читали во французских переводах. В «Египетских ночах» Пушкина итальянский импровизатор, приехав в Петербург, лишь с трудом может собрать аудиторию: слишком немногие знают итальянский язык. За образом импровизатора прозрачно угадывается Адам Мицкевич, а на каком языке разговаривали друг с другом Мицкевич и Пушкин? Правильно, на французском, хотя Мицкевич определенно знал русский, а Пушкин мог понять польский. Теперь бы они говорили по-английски, впрочем, о поэзии могли бы и по-русски: на английский (тем более на французский) стихи стихами нынче все меньше переводят.

Нам, в эпоху тотальной англофикации мира, даже читать об этом странно. Ведь всего-то полтора столетия назад русские маменьки экономили, не нанимая своим деткам преподавательниц английского – нужен был французский. Хороши были б теперь такие маменьки и такие детки… Хотя ведь были и раньше мировые языки. Взять хотя бы шумерский и латынь, – к тому же последняя остается таковым мировым языком отчасти и теперь. Видимо, дальше будет то же самое, и нельзя гадать – какое наречие вынесет на гребень глобализации.

Переворот семнадцатого года сперва сказался на качестве бумаги, лишь потом – на всем прочем, в том числе и на том, что поэтов-переводчиков стали физически уничтожать или принуждать к эмиграции. Но в 30-е годы произошла перемена: в сугубо политических целях была создана легенда о великой многонациональной, и, заметим, единой литературе народов СССР.

С начала 1930-х по 1970-е не было даже просветов. Разве что случайные. Пока не возникла необходимость в «престижной серии» – в БВЛ. Никто тогда и не думал, что для цензуры и вообще для советской власти это было начало конца. Но к 1990 году государственные дотации на перевод прекратились, а деньги, скопившиеся у поэтов переводчиков прежних лет, съела инфляция. За стихи же нигде не платят, разве что грант дадут, а на что дают грант? Скажем, на изучение такой важной темы в поэзии – «Иисус Христос как феминист». Или «поэты-самоубийцы». Еще бывает, что богатый западный поэт хочет, чтоб его перевели. Переводят, но этих книг никто не читает.

Ну, а нам в XXI веке что делать?

Очевидным образом – идти напролом. Так викинги перли в Америку около тысячи лет тому назад. Дело это было безнадежное, но на таких делах мир стоит. За перевод не платят, так ведь и за стихи тоже. А стихи все-таки пишутся. Зачем? Вопрос – к Богу.

Группа поэтов-переводчиков, собравшихся на сайте «Век перевода», двадцать лет назад объединилась – и стала делать сперва антологии своих работ (собственных переводов из классики), позднее – книг западноевропейских поэтов прежних веков. В итоге издательства «Эксмо», «Водолей», «Престиж Бук» и другие смогли издать трехтомную антологию «Семь веков английской поэзии», первый русский полный перевод поэтических книг Леконта де Лиля, полный свод стихотворений Оскара Уайльда, Артура Конан Дойля, почти полного Киплинга, почти полного Бернса, «Трофеи» Мориса Роллина, много раз выходили полные Бодлер, Рембо, Малларме, короче, десятки книг. Гонораров нам почти не платили, но ведь за публикацию мы тоже не платили, а это по нынешнему времени немало. Может, мы не лучше всех – но других пока не видно вовсе.

Главное – кончилась советская «золотая латынь перевода» (мастеров ее, правда, чаще называли в те времена «виртуозами на пиле». Пятью сотнями процензуренных слов теперь не обойдешься, и если у слова сто синонимов – выбирай то, которое ляжет в стиль, а про переводы с подстрочников мы как-то уже забыли, выучить три-четыре языка там, где молодость не уходит на сдачу истории партии и научного коммунизма, не так уж трудно.

Конечно, лопнули дутые авторитеты ХХ века. Обман с выдачей мистика Блейка за детского поэта, или уж вовсе смешная выдача куртуазного Бернса за поэта крестьянского, давно забыт, все сделано заново. Подстрочный и сокращенный перевод «Неистового Роланда» заменен на перевод правильными октавами. «Теоретики» поэтического перевода, не найдя для своих теорий подтверждающих фактов, поголовно вымерли.

Зато выяснилось, что Вийон или тот же Бернс творили не в вакууме, что вокруг них было много десятков выдающихся поэтов, которых пора открыть. Что на кельтских языках в последние пять столетий писало столько великих поэтов, что все и не перечислишь. И все это или почти все открыли мы, за малым исключением – технари и служащие, чуть не все поголовно – автодидакты, говорящие и пишущие по-русски в десятках стран мира. Это не похвальба. Это тот факт, которого, как говорил наш выдающийся современник Иван Елагин, «не объехать никаким конем».

А что «не платят»…

Так за любовь тоже не платят, если она – любовь настоящая.