Журнальный мир

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Все представленные здесь вожди, руководители и политики входили в число людей, с которыми автору так или иначе довелось соприкоснуться в работе. Дипломатическая служба в Москве и за рубежом, работа в аппарате власти – в ЦК КПСС и Правительстве Российской Федерации – требовали от автора участия в делах, которые принято называть политическими.

Если с отдаленного расстояния политика представляется цельной, продуманной системой действий, то вблизи видно, что она составляется подчас из кусочков, которые сшивают не всегда умелые мастера, наделенные к тому же разной долей старания.

Соответственно и эти истории представляют собой не систематизированный, академический взгляд на власть, а всего лишь отдельные зарисовки, сложившиеся как воспоминания о различных эпизодах, запомнившихся, прежде всего, своей курьезностью.

Приглашая вас, уважаемый читатель, пройтись по кабинетам и коридорам властных зданий, автор рассчитывает вместе с вами побывать на некоторых совещаниях и переговорах, подумать над тем, как сочинить речь, с которой мог бы выступить если не царь или президент, то, по крайней мере, воображаемый глава правительства.

Позвольте выразить надежду, что после такой экскурсии белый или иного цвета дом за неприступной оградой не покажется вам пристанищем Бога. Да и люди, что произносят с экранов телевизоров пронизанные заботой о человечестве речи, могут стать более понятными и близкими, почти как соседи по лестничной клетке.

Правда, большинство из тех, с кем автор имеет честь познакомить вас, относятся к категории прошлого. Многие из них ушли вместе с номенклатурным социализмом. Но пусть это вас не расстраивает. В основных чертах проявления людей во власти и около нее неизменны, они диктуются скорее инстинктами, чем интеллектом. Какими были в прошлом, такими, скорее всего, покажут себя и в обозримом будущем.

Зачем нам их суверенитет?

За месяц с небольшим до ввода войск Варшавского Договора в Чехословакию в августе 1968 года руководители союзных стран направили коллективный ультиматум в адрес Дубчека.

Текст ультиматума в виде письма руководителей пяти стран был принят на их встрече в польской столице. Советская делегация прибыла в Варшаву 14 июля, накануне совещания; Брежнев сразу же провел переговоры с польским лидером Гомулкой, игравшим на правах принимающей стороны ключевую роль в организации всего мероприятия.

Вечер после знойного дня. Резиденция главы советской делегации на Парковой аллее. По кругу маленького дворика ходит широким тогда еще шагом Брежнев, разгоряченный только что закончившимся разговором с Гомулкой. Рядом семенит посол в Польше Аристов, бывший секретарь ЦК, неуверенный в прочности своей дипломатической карьеры.

Брежнев страшно недоволен тем, что Гомулка, с одной стороны, как и он, осуждает «ревизионизм Дубчека», а с другой – «талдычит о каком-то международном праве».

– Суверенитет! Суверенитет! – передразнивает Брежнев с гримасой на лице слова Гомулки, – А на фуя мне этот суверенитет?

– Правильно, Леонид Ильич, – подхватывает Аристов, – на фуя нам их суверенитет?

И вновь идут по кругу, вспоминая и отметая сразу же всё, что «нес тут этот Гомулка».

Мы с Блатовым, моим начальником по чехословацкой истории, заместителем заведующего отделом ЦК КПСС, окаменело внимаем происходящему, явственно понимая, что нам придется трансформировать эту, с позволения сказать, фуёвину в речь, которую на следующий день Брежнев будет произносить на встрече руководителей пяти социалистических стран.

Стоящий поодаль один из помощников генерального секретаря делает нам знаки, чтобы мы записывали мудрые слова главы советской делегации.

Нас привезли в Варшаву и вызвали в этот дворик специально для того, чтобы мы получили прямо от первого лица его характеристику происходящего и соответственно переработали подготовленный в Москве проект речи.

– Как же нам такие новации о суверенитете в речь-то включать? – обескуражено спрашиваю Блатова.

Слышу неожиданное:

– Мы всё уже написали ещё в Москве. В тексте говорится, что принципы социалистического интернационализма дня нас – главное. А они, понятно, важнее суверенитета.

– Как же так? – не унимался я. – Кто-нибудь завтра припомнит вам, скажут, образное мышление было продемонстрировано, а в тексте старая жвачка осталась.

– Хорошо, – согласился Блатов, – для новизны вместо одного в двух местах напишем слова «социалистический интернационализм». Тогда никто не усомнится, что их суверенитет нам не нужен.

Полемика абсурда

Летом 1968 года границы внутри Союза, понятное дело, существенной роли не играли. Но игра во внешний суверенитет союзных республик была в ходу. Поэтому в состав делегации политбюро ЦК КПСС для переговоров в Чиерне-над-Тисой с делегацией президиума ЦК Компартии Чехословакии был включен глава Компартии Украины П. Шелест. Он прибыл на пограничный полустанок Пост-Блок в отдельном эшелоне, который встал бок о бок с правительственным составом из Москвы. Этим, пожалуй, самостоятельность украинской части делегации и ограничивалась.

В дела внешней политики Шелест старался не вторгаться, понимая, что не располагает достаточными знаниями и компетенцией. Как член политбюро, он просто поддерживал то, что предлагал Брежнев, демонстрируя единство в рамках руководства КПСС.

Когда же, по чужому замыслу, Шелесту пришлось на переговорах в Чиерне прочитать написанную за него речь, ничего путного не получилось. Впрочем, этот эпизод вполне достоин хотя бы краткого описания.

Переговоры в Чиерне планировалось завершить в один день. С пространной речью от КПСС выступил Брежнев. Имелось в виду, что после этого дружно выступят промосковские силы в руководстве КПЧ и позиция Дубчека будет смята.

Но полемика пошла по иному руслу. Друзьям Москвы из руководства КПЧ не хватило смелости на решительный бой, а сам Дубчек вместо покаяния или брани выступил со спокойным разъяснением своей позиции и пригласил к дискуссии всех членов делегации КПЧ.

В этих условиях нужно было срочно увеличивать и число выступающих со стороны КПСС. Шелест, как руководитель соседней с ЧССР республики, был вполне подходящ для этой роли.

Ночью была написана для него речь на пять страниц с разоблачениями чехословацкого ревизионизма и конкретно одного из деятелей, сидевшего за столом переговоров, – члена президиума ЦК КПЧ, врача по профессии Франтишека Кригеля.

По предложению одного из высоких деятелей КПСС, текст речи Шелеста закончили такой назидательной фразой: «Вам, товарищ Кригель, надо об этом особенно подумать».

Шелест добросовестно выполнил возложенную на него миссию, прочитал, не сбиваясь, весь текст и закончил его назиданием «товарищу Кригелю», не очень-то вникая в смысл особой позиции этого деятеля.

Такого рода назидания были в ходу на судилищах в партийных органах КПСС. Надо думать, что и Шелест бросал укоры в адрес обвиняемых на заседаниях украинского политбюро, где никто не смел и слова сказать в ответ. А тут произошло неожиданное.

Кригель, такой же полный и малоподвижный человек, как и Шелест, услышав свою фамилию, вдруг встрепенулся и спросил: «Товарищ Шелест, а почему мне-то надо особенно об этом подумать?»

Если бы Шелест хорошо разбирался в том, что прочитал, а главное – готовился бы к спору, а не к выволочке, возможно, он и нашел бы вразумительный ответ. Но в его интеллектуальном запасе не было подходящего аргумента, и он ответил, не очень-то заботясь о смысле слов: «Вы посмотрели на меня, вот я вам и сказал».

В зале воцарилась мертвая тишина. Бессмысленность упреков в адрес «чехословацких ревизионистов» приобрела осязаемость. Стало невыносимо смотреть друг другу в глаза. Продолжать полемику было психологически невозможно. «Прервемся на этом», – сказал Брежнев, не нашедший лучшего выхода, как и его украинский сподвижник.

Заготовленный сценарий переговоров и атаки на Дубчека рухнул. Начались судорожные поиски компромисса, завершившегося общим согласием провести через три дня более широкое совещание в Братиславе, на котором Шелест уже не получил слова. Ну, а к нему приклеилось в окружении делегации ядовитое определение – «шкаф с ушами». Хотя он, конечно, был и не самым главным носителем зла в этой истории.

История с черным портфелем

В какой-то момент подготовки к советско-чехословацким переговорам в Чиерне-над-Тисой летом 1968 года то ли Л. Брежневу, то ли секретарю ЦК КПСС по соцстранам К. Катушеву пришла в голову мысль таким образом подготовить выступление главы советской делегации, чтобы в случае вопроса чехословацкой стороны по поводу любой фразы, любого упрека можно было ответить: об этом было сказано там-то в печати ЧССР, говорилось в такой-то беседе и т. д. То есть каждая фраза из выступления Брежнева должна была опираться на публикацию или иной документ.

Легко было поставить такую задачу. Гораздо труднее оказалось выполнить. К обоснованию речи Брежнева, а она была продолжительностью в два с половиной часа, были привлечены сотни различных материалов. Сложенные воедино и последовательно в соответствии с текстом речи, они составили толстенную папку в несколько сот страниц.

Естественно, такой груз оратор не мог таскать с собой. Вместе с тем документы должны быть под рукой в любой момент, если бы Дубчеку вдруг пришло в голову спросить у Брежнева, на каком основании тот бросает упреки в адрес чехословацкого руководства.

Было решено, что это досье ляжет в мой портфель, а я буду сидеть во время выступления Брежнева за ним и при первой необходимости достану требуемое обоснование, чтобы генсек мог опрокинуть малейшие сомнения в фактической неточности его заявлений.

Оказалось, что большинство документов, которые легли в мой черный портфель, кстати сказать, специально купленный в ГУМе для этой цели, имели грифы с обозначением высоких степеней закрытости: «секретно», «совершенно секретно», «особой важности», «литер “Кˮ», «особая папка» и т. д.

Таскать такой груз можно было только при соблюдении мер безопасности. Существовали на этот счет какие-то инструкции, по которым получалось, что при перемещении портфеля рядом должны находиться два офицера при оружии. Но в то же время другие инструкции запрещали перевозить оружие через границу.

Задачка решалась на уровне руководства КГБ. В результате для сопровождения моего портфеля был выделен один офицер, но в штатском, к которому был прикреплен офицер с чехословацкой стороны, но с правом ношения оружия.

Так мы и двигались втроем от поезда, который привозил делегацию с советской территории, до клуба железнодорожников на чехословацкой станции Чиерна, где проходило совещание. И если советский офицер догадывался, что он должен был охранять, то его чехословацкий напарник, видимо, смутно представлял свои обязанности, поскольку сосредоточил внимание главным образом на знаках почтения своему коллеге с советской стороны, а вовсе немне или моему портфелю.

Слава Богу, что Брежнев произнес свою речь в первый же день совещания. Содержимое досье никому не понадобилось, хотя я добросовестно перекладывал документы справа налево, листая вслед за Брежневым свой экземпляр его речи. Тяжеленную папку больше не нужно было таскать на переговоры, и она заняла верхнюю полку в моем купе, не привлекая к себе внимания каких-либо секретных служб.

Портфель я по-прежнему брал на переговоры, храня в нем уже не секретное досье, а обычные рабочие блокноты, проекты речей и т. п. Однако, поскольку к моему черному портфелю прикрепили двух офицеров с советской и чехословацкой стороны по договоренности на высоком уровне, то и отменять этот порядок могли только на таком же уровне. Но кому была охота вновь разводить суету? Так и оставалось на протяжении всего совещания в Чиерне. Два офицера безопасности совершали загадочный ритуал сопровождения человека с черным портфелем, в котором не было никаких секретов.

Не исключено, правда, что какую-то роль здесь играло и одно приятное слагаемое жизни вокруг переговоров, а именно: пока делегации обменивались речами, в фойе можно было без ограничения и бесплатно выпить прекрасного пльзеньского пива, которое в угоду капризным гостям с другого конца страны завезли сюда в достатке гостеприимные хозяева.

И если мне со своим черным портфелем приходилось сидеть в прокуренном и жарком зале заседаний, то оба офицера вскоре обрели постоянные места вблизи пивной стойки. Они вели задушевные разговоры, без тени политики, и были, кажется, разочарованы тем, что совещание в конце концов подошло к концу.

Полевой политический быт

Советско-чехословацкие переговоры летом 1968 года на приграничной станции Чиерна-над-Тиссй занимают особое место в истории международных отношений. И не только имперской направленностью советской позиции. Но и курьезностью обстановки, несуразностью быта, в котором никак не соединялись цели и средства.

Начать с того, что это была встреча в полном составе двух высших партийных органов – политбюро с советской стороны и президиума ЦК КПЧ – с чехословацкой. По десять высших начальников.

Саркастичный Бовин, входивший в состав экспертов, тотчас же обновил пролетарский лозунг – Политбюро всех стран, соединяйтесь!

Далее. Любым переговорам на высшем уровне всегда предшествует предварительное согласование регламента, итоговых документов, протокольных мероприятий и прочее. А здесь не было никакой подготовки. Договорились по телефону, по карте выбрали место встречи, сели в самолет и полетели.

Наконец, при проведении всех крупных переговоров точно знают не только время их начала, но и окончания. Ведь, кроме всего прочего, людям надо где-то жить, где-то есть, иметь сносные условия быта.

Речь идет не о малом числе людей. Если учесть все службы – охрану, шифровальщиков, связистов, врачей, машинописное и множительное бюро и прочее, то насчитывалось около четырехсот человек.

В Чиерне всё было поставлено с ног на голову. Переговоры планировали провести за один день, поэтому члены делегации и сопровождающие разместились в вагонах двух стоявших на запасных путях поездов всего лишь в расчете на краткий отдых после перелета из Москвы. Поезда стояли на полустанке Пост-Блок, что расположен впритык к пограничному мосту через речку Тису. |

К границе здесь подходит целый веер железнодорожных линий. По правым, если смотреть в сторону границы, продолжали идти поезда. Основной состав делегации КПСС стоял на крайнем левом пути. Вдоль небольшого откоса шла грунтовая дорога, а за нею сразу же – табачная плантация, за которой через сотню метров начиналась вспаханная погранполоса. И плантация с высоким стеблями табака, прямо сказать, весьма пригодилась, хотя и не для того, на что рассчитывали местные крестьяне.

Лишь в середине первого дня переговоров, когда стало ясно, что они затянутся, на этот полустанок прибыл стройбатальон. Солдаты сколотили прочные лесенки, чтобы грузным немолодым членам руководства страны легче было вскарабкаться на высокие ступени вагонов. Построили и выгребные сортирчики вдоль линии поездов, сняв тем самым нагрузку с табачной плантации.

Сортирчики сразу же распределились. Одни получили обозначение «М», другие – «Ж», а третьи никак не обозначались – они были для членов политбюро.

Воинская часть обеспечила и доставку воды, которую с помощью пожарной водопомпы стали закачивать в вагонные резервуары. Появилась возможность умыться и принять душ в двух старомодных вагонах «СВ», которые оказались в основном составе.

Вагоны стали напоминать табор на колесах. На сквозняке у окон вывешивались стиранные рубашки и кофточки, на полках для просушки раскладывались иные предметы туалета, поскольку никто не рассчитывал на долгий срок пребывания на полустанке, а при июльско-августовской жаре не только рубашки, но и пиджаки становились мокрыми, хоть выжимай.

Купить же смену белья или носок было просто-таки негде. Полустанок Пост-Блок представлял собой абсолютно ненаселенное место. В город Чоп выбраться не было времени, а в чехословацкой Чиерне, где проходили переговоры, нельзя было ничего приобрести, потому что в карманах не было ни кроны.

Брежнев ночевал в своем вагоне с автономной системой жизнеобеспечения. Это был единственный вагон, к которому подкатывались железные ассенизационные бочки, что избавляло генерального секретаря от прогулок на табачную плантацию или к сортирчикам вдоль состава.

Вагон был традиционный для начальников высокого уровня – просторный салон с длинным столом, кухня, кабинет, купе для охраны и спальный отсек.

На ужин, как правило, Брежнев приглашал к себе людей своего круга. Но не всегда и не всех. Поэтому неприглашенные члены политбюро могли зайти в какой-то день и в вагон-ресторан, где столовались, например, эксперты, разделить трапезу, чаще всего сдобренную достаточным количеством звёздочных напитков.

Происходило этакое «общение с народом». Неизменно на шуточно-анекдотичной ноте, но и с возможностью что-то пробросить как бы мимоходом, а в чем-то и аргументировано поспорить.

Насколько помнится из литературы, между вельможами и челядью всегда допускался элемент неформальных отношений, которые, однако, должны быть забыты, как только персонажи возвращались к своим официальным обязанностям. Если кто-либо упускал из виду это правило, напоминание, и подчас весьма жесткое, возвращало всё на свои места. Утро должно начинаться так, будто вечера не было вообще.

Не говоря уже о других звеньях, я не знал никого из личного секретариата Брежнева, кто бы не получил предметный урок на этот счет. Причём, если нравоучительный разговор происходил один на один, о нём узнавали другие. Несмотря на дистанцию, равную бесконечности, генсек мог одному помощнику сказать, как он отчитал другого.

Впрочем, дистанция была с должностной точки зрения. «По интеллекту» всё выглядело совсем иначе. Поэтому в час расслабления с Брежневым в салон-вагоне садились играть в его любимую игру домино начальник охраны, врач и лишь один из его помощников. Другие считались неспособными составить боевую команду, чтобы на должном уровне «забивать козла».

Кажется, такой состав людей, самых близких к начальству высшего уровня, остается постоянным, несмотря на смену эпох, – главный охранник, лечврач, доверенный помощник. Общий стиль жизни, общая философия власти формируют и общую схему ближайшего окружения. Хотя играть не обязательно в домино. Можно делать вид, что увлечен теннисом.

Поезд Брежнева

Впервые я оказался в поезде Л.И. Брежнева, когда ехали в Варшаву в июле 1968 года на совещание руководителей пяти стран Варшавского договора. На остановках в крупных городах к вагон-салону Брежнева приходили областные руководители, рассказывали о своих делах.

Вот ведь как хорошо получается, приходила на ум верноподданническая мысль, не теряет времени даром наш начальник, получает информацию из первых рук.

Впрочем, общение это представляло собой хорошо разыгранное очковтирательство. Местные руководители стараются доказать свою рачительность, и за час-два им это удается.

Генеральный же говорит о громаде дел, лежащей на нем, и тем самым формирует представление о ничтожности тех вопросов, с которыми, может быть, вначале собирались обратиться к нему руководители областей.

Получив сведения «из самых компетентных источников» о положении на местах, Брежнев считал себя вправе отгородиться от всякого иного общения.

В этом отношении даже сама организация его поездки по железной дороге была показательной. Станции и вокзалы, где останавливался поезд, были очищены от людей. Поезд подходил к пустому перрону. Брежнев встречался с очередными руководителями, в окружении трех-четырех из них ходил вдоль поезда, брал под руку, рассказывал истории, шутил, похлопывал по плечу, затем поднимался на ступени медленно отходящего состава. Последние слова напутствий. Взаимный вздох облегчения от окончания ритуала без какого-либо содержания.

И где-то за штакетником пристанционной ограды мужики в телогрейках, женщины в аккуратных платках, надвинутых на брови, пристально вглядываются в проходящий мимо «поезд с правительством», будто пытаются разгадать, хорошим или плохим обернется для них эта встреча начальников.

После таких встреч местные руководители будут внушать подчиненным, что они все согласовали с генеральным секретарем и получили его полное одобрение. А генеральный секретарь будет выдавать за мнение народа запомнившиеся ему обрывочные фразы, почерпнутые и тысячекилометровом пути.

Ушел ли в прошлое такой эрзац внимания к людям или он свойствен всем системам власти? Наполнены ли реальным содержанием пароходные и самолетные вояжи? Скорее всего, изменений по сути не произошло. Тогда что же они собой представляют? Политический туризм? Борьбу за голоса? Или просто шоу? Если не можем дать работы и денег, то вот вам зрелище на самом высоком уровне. Арена. Забавная – и без последствий.