Журнальный мир

Печатается в отрывках. Все повествование в книге ведется в картине Божьего суда над умирающим Иродом. На этот суд приходят его враги, лишенные жизни по воле Ирода, а также его друзья – ими были знатные римляне Марк Антогний и Октавиан Август. На этот суд приходят те, кто еще живы, и уже окончившие свой земной путь.

Глава 2. НА РИМСКОМ ФОРУМЕ

Поистине, если есть в мире нечто великолепное, то это дворец Антония, расположенный на одном из семи холмов, на которых раскинулся вечный город. Дворец этот убран с вошедшей тогда в моду позднеэллинской роскошью. На видном месте – мраморный бюст хозяина, то, что впоследствии будут называть римским скульптурным портретом. Хозяин справляет сегодня праздник авенторий в честь своего друга Ирода, с сегодняшнего дня – царя Иудейского. Для гостей приготовлены роскошные ложа; расторопные рабы расставляют на столе яства и приносят золоченые тазики для омовения ног.

– Прошу вас, дорогие мои, ешьте же! Октавий! Ирод! Отдайте дань моему повару. Ирод, ты столько времени испытывал дорожные неудобства. Ну же, наверстывай, ты наверняка голоден!

– Помилуй, Марк. Еще утром ты накормил меня столь обильным завтраком…

– Послушай, замолчи. Не смеши меня. Завтраком, он говорит! Обильным! Клянусь необъятным брюхом Геракла! Что вы там жрете в своей Иудее, должно быть, сушеных ящериц, – он разразился хохотом, видно было, что он порядочно уже принял и быстро пьянел, белая кожа на его слегка одутловатом лице сделалась красной.

Слегка раскосые, под длинными прямыми ресницами, глаза молодого царя Иудеи мерцали темным блеском. От перемешанности и неожиданности всего происходившего с ним за последние дни он на некоторое время, кажется, утратил способность отдавать себе ясный отчет о значении следовавших одно за другим событий, порой все казалось ему сном и постоянно, даже когда не думал об этом, в мозгу билось: «Масада! Масада! Масада!» Он должен как можно скорее покинуть этот праздник жизни и устремиться туда, где ждут его те, кого он оставил.

Некогда первосвященник Ионатан основал эту крепость Масаду на высокой скале с плоским навершием, со всех сторон окруженной глубокими ущельями. Она казалась неприступной.

Только две дороги вели наверх. Одна из них называлась Змеиной тропой. На этой дороге надо было при каждом шаге смотреть, куда ставишь ногу, ибо с двух сторон ее зияли ужасные пропасти. Ирод со своими спутниками пошел по другой дороге, той, что вела от Асфальтового моря к востоку, ее сравнительно легко было преодолеть, но тут была другая опасность, потому что по ней легко было пройти и врагу. Ведь яростное преследование продолжалось. И была страшная минута, когда ему показалось, что боги отвернулись от него. Это случилось на подъеме в гору. Мул, на котором ехала Кипра, подвернул ногу и упал. Упала и Кипра и громко кричала. К ней бросились, произошла заминка. Неизвестно было, насколько серьезен ушиб матери Ирода. А терять нельзя было ни минуты. На него вдруг сошло неизвестное ему, кажется, до этого дня отчаяние. Ему живо представилось, что вот-вот враги догонят их, и что будет с женщинами, которых он взялся охранять как мужчина и глава семьи, с его матерью, тещей и с его невестой Мириам, когда они окажутся в руках врагов. В тот момент ему в самом деле показалось, что он ничем уже не может помочь им, и в отчаянии, неожиданно для окружающих, молниеносным движением, выхватив из ножен, он сам занес над собой меч. В глазах его застыло искаженное ужасом лицо раба-эфиопа, здоровенного амбала, протягивавшего к нему руку с жестом мольбы не покидать их. Сильный, выше человеческого, удар выбил из руки Ирода меч. Он никогда после не мог понять, откуда силы взялись у тихого, вовсе не воинственного недотепы Прокла. Железной хваткой пальцы обхватили его запястье, и друг Ирода, приговаривая решительно: «Нет, Ирод, нет!» – ногой отшвырнул меч, продолжая приводить Ирода в чувство и громко пеняя ему – как он мог решиться бросить близких, доверивших ему свои жизни, в такую минуту.

Ирод после и сам не мог этого понять. Вскоре выяснилось, что ему только показалось, что удача отвернулась от него. Кипру уложили на носилки, враги замешкались на крутом повороте, и людям Ирода удалось уйти от преследования. Они продолжили путь и через несколько переходов были в безопасности. Но мгновение это – близкой смерти – осталось, и остался странный, увиденный внутренним зрением образ; и смущала мысль о легковесности и непрочности земной человеческой судьбы. Если б не Прокл…

– Эй, Ирод! О чем задумался? Пей!

– Благодарю тебя, Марк. Я и так, кажется, уже порядочно выпил. А мне вскорости предстоит обратный путь. Ты же знаешь мои дела.

– А! Не думай ни о чем. Погляди на старину Марка. Он не утруждает себя мыслями, а все, однако, всегда складывается по-моему. Пей! В вине истина, как говорили древние.

Всё образуется, вот увидишь. Я посылаю с тобой Соссия, это сногсшибательный парень, а ребята из его когорты, ты увидишь, чего они стоят!

Через несколько минут.

– Нет, ну что происходит, в конце концов?! Куда я попал, с кем сидит Марк за пиршественным столом?! Друзья мои! Вы взгляните, что за букет! Вот италийские вина, греческие, с островов Архипелага. Но ничего, конечно, не может сравниться со старым фалернским, а, Октавий? Ты-то что не пьешь?

– Спасибо, спасибо, Марк, я уже, кажется, все попробовал. Ты же знаешь, я вообще пью мало.

Да, поистине в этом райском уголке было все, что может изобрести человеческая прихоть. На впечатлительную натуру Ирода, конечно, не могли не подействовать великолепие и изысканность убранства пиршественного зала и всей виллы Антония, обилие яств, бьющая в глаза во всех возможных проявлениях роскошь на грани пресыщенности. Он не привык к этому. И сравнивал невольно – это было чересчур резким контрастом, когда в его глазах вставали картинки его родины. Страны камней. Причудливо вывернутые, изборожденные складками коричневые горы Иудеи с чернеющими в них дырами пещер; мягкие очертания зеленых холмов Иерусалима; огромная луна над плоским, зубчатым навершием Масады и аквамариновое яркое пятно Асфальтового моря внизу, под ней.

Тишина, царство молчания, и плавный полет огромных черных птиц, реющих над пропастью, словно высматривая что-то. Он не раз наблюдал за полукружием их царственного полета. Нигде, никогда ничего похожего он не видел – эту неторопливую плавность, уверенный размах крыльев, порой, замерев, они распластывались в неподвижном, знойном воздухе. И еще: казалось, что они реяли над этим таинственным местом… всегда. Такое было впечатление – они реяли веками именно здесь, в этом месте, быть может, привлеченные памятью о пышных трапезах во времена кровавых сеч, когда тела убитых, сброшенные с утеса, служили хищным птицам обильной пищей. Что-то не выразимое словами было в этом зрелище, что вызывало странные мысли; на ум приходили иные истины, не воспринимаемые в обычной жизни, но они словно произносились на незнакомом языке. И всегда ему не хватало времени прислушаться к ним.

Страна камней. Грубая кладка необтесанных кусков породы – таков в его стране дом бедняка, но таков же и дом богача, разве немного больших размеров. Не бедность, а скорее – крайняя скудость жизни и мысли, и ни крупицы фантазии! Скудость. А ведь его Иудея – не бедная страна. Страна пшеницы и ячменя и виноградных лоз, гранатов и олив, из которых делают масло, так сказано в Торе. Женщины Иудеи в черных одеждах носят тяжелое золото на шеях.

От золота и драгоценных камней ломятся сокровищницы Хасмонеев. Но в этой земле живут странные люди. Они отделили себя от всего остального мира и в своей гордыне почитают себя выше всех живущих. Они подчиняются странным законам и запретам, им одним понятным, против которых восстает не угнетенный их догмами разум.

Еще раз он обвел глазами все окружающее. Внутренний сад с бассейном и фонтанами. Фрески полупристойного содержания на стенах, изображающие оргии и альковные сцены.

Он отпил глоток вина. Здесь совершенно другая жизнь. Внешне лёгкая, раскованная, наполненная свободными эмоциями, музыкой и весельем. Хотя и здесь, внутри огромной империи, существуют раздоры и политические интриги, и есть место жестокости. Нет, он, Ирод, сын Антипатра из Идумеи, не желал бы, если б случай такой ему представился, изменить свою участь и остаться здесь. Он обязательно должен вернуться, и будет всегда возвращаться в страну молчания и камней и реящих над пропастью огромных грифов. Но ему жгуче вдруг захотелось приоткрыть непроницаемую завесу, дать ворваться разнокрасочному миру туда, нарушить аскетизм, пусть даже надругаться над ним!.. Разбудить, наполнить ту страну движением и весельем, застроить ее красивыми дворцами, храмами, водрузить статуи – почему нет?! Вызвать к жизни искусства и ремесла, ведь там живет, в сущности, благожелательный и способный, ловкий и веселый народ!

Уже, кажется, не осталось места в растягиваемых без меры желудках пирующих. Но подали на этот раз действительно диковинное блюдо, показывающее, что нет предела фантазии, когда на это есть деньги и время. Сооружен был на блюде целый город, стены и башни с флагами, улицы и дворцы, все было сделано из фарша с ароматными приправами – предел кулинарного искусства кухни Марка Антония, римлянина.

– Бьюсь об заклад, – воскликнул хозяин, – вам не угадать, какой это город! А! Это прекрасный и диковинный город, други мои дорогие. Старина Марк знает все его закоулочки, да. Нет такого приморского кабака, где бы я не набил морду и бока не намял всяческому сброду. Но не только об этом воспоминания Марка, не только о таких обыденных вещах. Дивные денёчки там были мною прожиты, клянусь персями Венеры, дивные ночи, други мои дорогие! Ради таких воспоминаний стоит жить!

Племянник Цезаря хотел было что-то произнести, но его опередил Ирод.

– Думаю, что не ошибусь, сказав, что твой умелец повар, милый Марк, с потрясающей точностью и большим искусством воспроизвёл прибрежный квартал Александрии египетской вместе с садами и дворцом царицы Клеопатры, – сказал он и тут же пожалел об этом.

– А ты почем знаешь? – удивленно воззрился на него Антоний.

– По пути сюда я ненадолго останавливался там, – начал он выпутываться, – в александрийском порту я нанял суденышко, которое должно было доставить меня в Брундизию. Но по пути, я, помнится, утром тебе рассказывал об этом, нас настигла сильная буря на море, и судёнышко наше разбилось у Родоса о прибрежные скалы. Я еле спасся вместе с несколькими матросами…

– Помню, помню, ты рассказывал, – проворчал Антоний и, помолчав, сказал: – Так ты, стало быть, был у неё. Видел.

– Знакомство мое с царицей было мимолетным…

– Я-то давно у неё не был, – свесив голову, молвил потомок Геракла и продолжал, все больше воодушевляясь. – Ах, други мои дорогие, что это было за время! Что это, я вам скажу, за женщина! Она, представьте, даже уж не так поразительно хороша. То есть я хочу сказать, бывают бабы и покрасивее… Но она забирает тебя всего, с печенками, без остатка. В чем ее секрет, и как ей это удается, мне не отгадать. Бес, а не баба! Мы с ней бродили, бывало, по ночным улочкам, забираясь в самые злачные уголки, я в своей одежде римского патриция, а она рядилась то служанкой моей, рабыней, то черт знает кем! Ничего не боялась, чертовка, ни драк пьяной матросни, ни убийств! Только ржала всеми своими зубами. От этого ее смеха я с ума сходил, поверьте! А я ведь не мальчик, опыт имею. Ладно, давайте выпьем. За мою женщину! Выпьем за Клеопатру!

Молча трое друзей осушили чаши.

Глава 4. ЖЕМЧУЖИНА КЛЕОПАТРЫ

Снова зал суда, полутемно. Судья, надев очки, что-то записывает в большой развернутый фолиант, похожий на Книгу судеб. Он уже в парике и судейской мантии. В тени зала Ирод и римляне стоят, обнявшись и низко опустив головы. Высвечено лишь небольшое пятно в первом ряду кресел, там, где сидят Клеопатра и Александра. Гиркан, первосвященник Иудеи, подремывает рядом с дочерью. На Клеопатре уже не прозрачный, затканный золотом балахон, а глухое платье из плотной, блестящей переливающейся материи, как для торжественных приемов, на плечах – широкое ожерелье-нагрудник, собранное из нескольких рядов тонких золотых пластин, и других – из драгоценных камней, на запястьях и щиколотках золотые браслеты с драгоценными камнями, в ушах – огромные жемчужины. Она расстроганно вздыхает.

– Простая душа! Весь нараспашку. С ним было легко. Ах, какое это было время! Все началось с нашей первой встречи в Тарсе, куда я приплыла к нему по речке Чидно в золоченой ладье в сопровождении музыкантов и красивых рабынь, распевающих песни о любви.

– Ты любила его?!

– Ах, милая, – другим тоном, – ну, конечно, любила… потом. А тогда мне было не до этого. Я и не думала о любви. Были дела поважнее. Выжить надо было мне, выжить. А для этого я должна была пленить римского военачальника. Задачка была, что говорить, по мне. Но я и немало потрудилась, чтобы выбрать правильную тактику. Первым делом я навела о нем самые подробные справки. О его привычках, характере и, конечно, об отношениях с женщинами. Подробнейший получила отчет. Выяснила, что мой римлянин – большой бабник. Это сильно упрощало дело. Я избрала верный ход. Собственно, самое простое, даже примитивное, чисто женское.

– Ну, насчет убранства, сама понимаешь, на мне ничего не было. Кроме украшений, – молчит она некоторое время, вздыхает. – Наши сердца устремились друг к другу с первой же минуты. Он был красив мужественной красотой. Мне вообще всегда нравились мужчины-римляне, – с оживлением. – Он и в самом деле похож на изображения Геракла, ты не находишь? Широкий лоб, курчавые светлые волосы, красивая борода, губы, которые целовали много женщин…

– Все-таки ты любила его!

Клеопатра тихо смеется.

– Ну конечно, любила… Послушай, я тебе сейчас открою одну тайну. Тайну Клеопатры. Чтобы любить мужчину по-настоящему, надо быть женщиной. А я никогда ею не была. Почти.

Александра смотрит с изумлением.

– Ну да, не смотри так. Нет, я овладела, разумеется, в совершенстве искусством пленять мужчин. Изучила все приемы, все способы любви, это целая наука, поверь мне. Я даже выписала для этого знаменитую греческую гетеру с острова Крит. Она уже состарилась для этих дел, годилась только в наставницы. Мне надо было научиться властвовать над мужчинами для своей выгоды. А что ты хочешь? Что прикажешь делать девочке из египетской царской семьи, с самого нежного возраста окруженной интригами, семейными кознями! Мои боги! Я еще играла в куклы, а у меня уже было полно врагов, даже смертельных! Я уже мешала многим одним своим существованием! Постоянно была предметом чьих-то расчетов и под угрозой гибели. Мой младший братец, за которого одиннадцати лет я была выдана замуж, строил козни против меня, подстрекаемый придворными. С самых ранних лет мне надо было самой защищать свою жизнь.

– Ах, бедная моя, кто бы мог подумать! Но я еще больше восхищаюсь вами! Поистине вы великая царица!

– Мы, кажется, перешли на «ты». Так проще. Да. Все переменилось с приходом великого Юлия. Это был мужчина. Это была крепость, и надо было много думать, прежде чем к ней подступиться. Он тогда был немолод; опытен. И, главное, занят, во всякую минуту дня и ночи занят мыслями и делами.

Женщины у него были где-то на десятом месте. Он не искал их. Подбирал кое-что из того, что попадалось ему. Тем не менее, я отважилась. Но, говорю тебе, мне немало пришлось поломать голову над этим. Потому что просто явиться к нему обнаженной, – деловым тоном, – такой дешевый прием мог сразу угробить все дело.

– Как все было? Расскажи!

– Надо было изощриться и поразить его воображение чем-то необычным. Слушай. Меня привез к нему в лодке ночью мой друг поэт Аполлодор завернутою в огромный персидский ковер.

– Как?!

– Очень просто, закатал в ковер и тащил, как бревно. Если б ты видела, как он хохотал – Цезарь! Мы проговорили всю ночь. Я не стала его женщиной. Это случилось позже. Я была совсем юной. Он долго обращался со мной, как с девочкой. Наш роман был недолгим. У меня родился сын. Юлий уехал в свой Рим, где его убили, – долго молчит, вздыхает. – Но царицей Египта я стала по его и только по его воле, волей Цезаря, еще до всей нашей небольшой и не такой уж важной для него альковной истории. И это я считаю своей заслугой. Я расположила к себе великого Цезаря чем-то иным, кроме постели. В этом смысле он был единственным среди мужчин, которых я знала. Для всех остальных на первом месте всегда была постель с Клеопатрой. Но у меня, знаешь ли, не так уж много было любовников, как об этом рассказывают. Все брехня, что обо мне болтают.

– Великая, великая царица!

– Ну, а Марк… Это было позже, уже после гибели Цезаря. У меня тогда уже было все: царство, войско, флот, богатства страны фараонов. Да, я поехала к нему, чтобы завоевать сердце этого римского военачальника. Так мне было удобнее… и безопаснее. Ну, а потом… Я уже почти не играла с ним. Я могла позволить себе эту прихоть, иногда быть женщиной, – оживлённо. – Знаешь, что я тебе скажу: в своей изменчивости и подверженности разным влияниям Антоний, так нередко мне казалось, походил скорее даже не на большое дитя, а на женщину! Он так менялся! Даже в одежде, походке. В сущности, в нашем союзе я была более мужчиной, чем он!

– Ну, уж скажешь!

Клеопатра – медленно, грозно:

– Я держала в голове множество планов. Я знала наперечет все царства, все земли, кто чем владеет. И правителей, кто чего стоит. Повсюду были разосланы мои тайные шпионы, которые следили и докладывали мне все новости. Кстати, лучшими из шпионов были женщины. У них свое оружие; они более коварны. Я выведывала всё, вплоть до обыденных привычек тех, кто меня интересовали, вплоть до сорта предпочитаемого ими вина и женщин, какие кому нравятся – нежные, уступчивые блондинки или страстные брюнетки. На каждого у меня был заведен отдельный папирус. Я знала все ходы и интриги. Ни одного взгляда и ни одной улыбки я не посылала без хладнокровного расчета. В особых случаях я использовала в борьбе и игре против мужчин самое сильное и безотказно действующее оружие: свое тело… Что ты так смотришь?

Александра уже некоторое время сбоку присматривается к Клеопатре.

– Я гляжу на твои сережки. Чудо как хороши.

– А! Да. Я люблю жемчуг.

– Слушай, а правда рассказывают…

– Ну, чего?

– О жемчужине Клеопатры! – выпаливает. – Тогда на пиру…

Клеопатра вспоминает не сразу, некоторое время размышляет.

– А! Вспомнила. Это ту, что я растворила в вине?

– Неужели это правда так было?!

– Почему нет? Хотя я тогда набралась-таки порядочно. Это было в Александрии, на пиру, который Клеопатра устроила в честь своего возлюбленного мужа, отца ее двоих детей, Марка Антония, римлянина. Могла я позволить себе выпить чашу за своего любимого мужчину? Я велела рабу истолочь в порошок одну из жемчужин, что были у меня в ушах. Те-то были получше, драгоценнее этих, редкой красоты и размера. Их мне подарил один восточный царек, он безумно в меня влюбился и умолял чуть не со слезами о ночи со мной, – тихо смеется. – В постели он так волновался, что в решительный момент… Ну ладно, дело давнее. Если бы ты видела, как подействовало на окружающих! В пиршественном зале стояла мертвая тишина, когда раб подал мне на подносе драгоценный порошок. Я бросила его в чашу с вином и выпила за здоровье и удачу Марка Антония, римлянина.

– С ума сойти! А вторую?

– Чего?

– Вторую жемчужину ты тоже выпила?!

– А-а. Да нет. Зачем? Впрочем, я ее тут же отдала. Жене одного из моих подданных. Она со слезами на глазах умоляла меня пощадить прекрасное творение природы. Я и отдала ей вторую. Она хорошая девка… – вздыхает. – Ах, какие это были времена! Мы с Марком гуляли по ночным улочкам. Я наряжалась его рабыней, вакханкой, рыбачкой, крестьянкой, богиней Дианой… Он иногда – в своем обличье, а то богом Бахусом… Прогулки такие были небезопасны. Но с ним мне ничего не было страшно. Впрочем, нас почти везде узнавали. Устраивали бурные овации в нашу честь. Да. За любовь Клеопатры многие желали заплатить высокую цену. Одно точно тебе скажу: не так уж много мужчин на свете могли похвастаться тем, что видели пышное ложе из лепестков роз, о котором судачил весь мир, ложе Клеопатры. Остальное – брехня.